в Картахену. Когда высокие горы на Санто-Доминго стали расплываться на горизонте, сердце у меня внезапно сжалось, слезы выступили на глазах и я заплакала. Ты спросила о причине моей грусти. Я не могла объяснить, сама ее не зная: всего несколько дней провела я на Санто-Доминго, ничто не привязывало меня к этому месту, жизнь я вела там самую скучную и бесцветную. Отчего же такая грусть? Не было ли то предчувствием, внушаемым иногда Господом в своем милосердии тварям своим.
— Что ты хочешь сказать? — вскричала с изумлением Лилия. — Я не понимаю тебя.
— Сейчас поймешь. Наверняка ты помнишь церемонию вступления моего отца на пост губернатора Картахены. Именитые горожане явились во дворец представиться дону Хосе Ривасу. Все они — богатейшие купцы, явились в числе тринадцати, и тринадцатого звали доном Энрике Торибио Морено; это богатый мексиканский купец, прибывший из Веракруса всего за несколько дней до нас.
— Дон Торибио Морено, закадычный друг твоего отца?
— Именно он.
— У него какое-то угрюмое лицо, — задумчиво заметила донья Лилия.
— Не правда ли? Знаешь ли, на кого он похож, и поразительно, так что я просто остолбенела, в первый раз увидев его?
— Нет, не знаю.
— Уверяю тебя, он в точности походит на презренного разбойника, рабами которого мы сделались в Пор-Марго вследствие случайностей азартной игры.
— Странно, — пробормотала Лилия.
— О, очень странно! — вскричала кузина с лихорадочным жаром. — Несмотря на его бороду, подстриженную теперь на испанский манер, на чистейшее андалусское произношение и мнимо добродушный вид, которым он как бы маскирует свое лицо, я ни минуту не была введена в обман и с первой встречи поняла, что человек этот явился мне на погибель.
— Однако…
— Дай мне договорить, ты увидишь, обмануло ли меня предчувствие. Впрочем, дон Торибио Морено отличается изяществом в одежде, в обращении и, судя, по крайней мере, по наружности, обладает несметным богатством; он так и сыплет золотом.
— Прибавь, что это азартный игрок, к тому же, как говорят, удачливый.
— Именно к тому я и веду речь. Мой отец небогат, как тебе известно, однако он страстный игрок и каждый вечер в его доме идет серьезная игра; нередко ставки достигают значительной суммы.
— Игра — бич Америки, она погубит испанские колонии!
— Погубит и поселенцев с их семействами. С месяц назад отец неожиданно приехал сюда, велел позвать меня и заперся со мной в этой самой комнате. Он усадил меня возле себя и пристально изучал несколько минут, после чего заговорил суровым голосом:
— «Ты хороша, Эльмина, тебе восемнадцать лет; пора выдать тебя замуж. Я выбрал тебе супруга, он богатый человек и мой закадычный друг. Готовься принять его ласково, я дал ему слово, а решения своего, как тебе известно, никогда не изменяю, особенно если связан еще и словом. У тебя два месяца, чтобы подготовиться к этому браку. Через два месяца, день в день, считая с этой минуты, епископ Картахенский благословит ваш союз в церкви Милосердия Богоматери. Тот, невестой кого ты, Эльмина, являешься с этой минуты, — дон Энрике Торибио Морено». На том он и кончил.
— А ты что ответила отцу?
— Ничего. Что же мне было отвечать на такое решительное объявление его воли? Я была ошеломлена, почти лишилась чувств и чувствовала, что не в состоянии произнести ни слова. С первых же его слов я по тайному безотчетному внушению предчувствовала или, вернее, угадала, что отец кончит разговор именем этого человека. Дон Хосе Ривас встал, долго смотрел на меня и вышел, не простившись, так же холодно, как вошел. Когда дверь затворилась за ним, я упала на пол без чувств; меня подняла моя кормилица. Прошел ровно месяц с тех пор, как произошел этот разговор между мной и отцом, Лилия.
— Что ты намерена сделать?
— Не знаю; одно только верно: я не буду женой этого человека.
— Но из-за чего же должен состояться этот брак? Как допускает его твой отец? Он ведь так гордится своим дворянским титулом!
Донья Эльмина горько улыбнулась.
— Отец разорился, Лилия, у него не остается, быть может, ни одного реала. Все его состояние теперь принадлежит дону Торибио. Понимаешь?
— О, это ужасно!.. Какая же надежда остается тебе?
— Господь! — вскричала Эльмина, воздев к небу умоляющий взгляд. — Господь! Он не оставит меня, когда нигде нет для меня опоры.
В эту минуту дверь отворилась, и вошла негритянка.
— Идет ваш отец, нинья, — сказала она, — с ним дон Торибио Морено!
— Ни слова! — грустно шепнула молодая девушка кузине, приложив палец к губам. — Ни слова, умоляю тебя, Лилия.
— Не унывай, Эльмина, — ответила та, целуя ее.
ГЛАВА IX. Дон Энрике Торибио Морено предстает в выгодном свете
Дон Хосе Ривас де Фигароа, волею Его Католического Величества, короля Испании губернатор города Картахены, был высок ростом, хорошо сложен, лет сорока восьми, хотя на вид казался годами пятью-шестью моложе; походку он имел величественную, обращение изысканное; черты его лица не блистали красотой, но отличались теми крупными правильными линиями, которые встречаются только у потомков древних родов; его живые черные глаза глубоко сидели в глазных впадинах и выражали высшую степень надменности, спеси и насмешливого презрения.
Личность, которая сопровождала дона Хосе Риваса и величала себя доном Энрике Торибио Морено, слывя за мексиканца, составляла с ним самый разительный контраст.
Черты самые простые; серые, постоянно моргающие глаза с морщинами по углам, напоминавшие глаза хищных ночных птиц; светло-русые, почти белокурые волосы; рост не выше среднего; неуклюжее и тяжелое телосложение придавало ему с первого взгляда вид скорее нормандского или бретонского матроса, чем испанского дворянина, но взгляд его был так тонок, такая природная сила угадывалась в его мускулах, что невольно следовало признать в нем человека недюжинного.
Впрочем, обращение его носило отпечаток вполне светского воспитания.
Услышав, что двери отворяются, кузины поднялись со своих лежанок, чтобы принять посетителей.
У дона Хосе Риваса брови были нахмурены, насмешливая улыбка мелькала на его губах. Казалось, он совсем не в духе.
— Здравствуйте, ниньи, — с иронией приветствовал он девушек, — я приехал, как нежный отец, навестить вас.
— Милости просим, отец, — дрожащим голосом ответила донья Эльмина.
Донья Лилия подвинула стулья.
— Я осмелился, — продолжал дон Хосе все тем же насмешливым тоном, — привести с собой своего доброго друга дона Торибио Морено, который сделал мне честь просить вашей руки.
— Отец…
— Прошу не перебивать меня, нинья. Девушка замолчала, вся дрожа.
— Извините, сеньорита, — обратился к ней мексиканец с почтительным поклоном, — ваш отец не успел договорить, что, осмеливаясь добиваться высокого счастья быть вашим супругом, я поставил при этом одно условие.
Донья Эльмина подняла голову и с изумлением поглядела на дона Торибио.
— Правда, — сказал дон Хосе сердито, — как ни нелепо это условие, я только что намеревался передать его в двух словах: дон Торибио Морено просит вашего разрешения ухаживать за вами, сударыня.
— Ведь вы не все передали, уважаемый дон Хосе, — любезно прибавил мексиканец. — Действительно, сеньорита, я добиваюсь чести быть иногда допущенным к вам, потому что при всем страстном желании сделаться вашим супругом я хочу, чтобы вы узнали меня, прежде чем отдадите мне свою руку. Все мое честолюбие в том именно и заключается, чтобы своим счастьем я был обязан вашей собственной воле.
— Благодарю! О, благодарю вас, — вскричала девушка, в душевном порыве протянув крошечную руку, которой мексиканец почтительно коснулся губами.
— Браво! — вскричал дон Хосе Ривас с холодной иронией. — Это прелестно! Клянусь вечным блаженством, мы просто вернулись к самым цветущим временам рыцарей Круглого
Стола и двора короля Артура или императора Карла Великого. Ей-Богу! Я совсем умилен.
Молодая девушка опустила голову, покраснев от стыда, и прошептала голосом едва слышным от внутреннего волнения.
— Я исполню вашу волю, отец.
— Разве о моей воле идет речь, нинья? — продолжал он со сдержанным гневом. — Я имел глупость обещать вашему любезному рыцарю, что вы вольны принять или отвергнуть его предложение, и клянусь, вы будете совершенно свободны в своих действиях; никакого влияния, даже моего, не будет между вашим робким поклонником и вами. Повторяю, вы свободны.
— Слышите, сеньорита, — вскричал дон Торибио Морено с почтительным поклоном, — ваш отец подтверждает мои слова.
— Приходится, ей-Богу! — отозвался дон Хосе, презрительно пожав плечами. — Желаете вы сказать моей дочери еще что-нибудь?
— Ничего, друг мой, разве только повторить смиренную просьбу позволить мне иногда являться к ней с визитом.
Донья Эльмина молча склонила голову.
— Ну, довольны вы теперь? — грубо вскричал дон Хосе. — Становится поздно. Пойдемте, дон Торибио, пусть девочки вернутся к своим игрушкам и куклам.
— Як вашим услугам, друг мой.
— Прощайте, ниньи.
— Разве вы не поцелуете меня на прощание, отец? — спросила девушка, робко наклоняясь к нему.
Дон Хосе холодно поцеловал ее в лоб, глядя в сторону.
— Пора ехать, — повторил он.
Мексиканец почтительно раскланялся с двумя девушками.
Посетители вышли.
У наружной двери стояли неподвижно, как статуи, человек двенадцать всадников, вооруженных копьями с развевающимися значками, под командой унтер-офицера.
Губернатор подал знак, черный невольник подвел двух великолепных лошадей в кокетливой роскошной сбруе, употребляемой в испанских колониях.
Мужчины сели на лошадей и стали во главе отряда, который тотчас двинулся вслед за ними.
Когда отъехали шагов на сто от дома, дон Торибио Морено спросил:
— Вы возвращаетесь в Картахену, дон Хосе?
— Куда же вы хотите, чтоб я ехал? — изумился губернатор.
— Откровенно говоря, я не ожидал, что мы так скоро вернемся в город; я полагал, что ваше визит к дамам будет продолжительнее и что, пока вы отдыхаете, у меня будет время съездить на свою ферму, находящуюся здесь поблизости.
— Правда, я и забыл, что, если верить слухам, вы купили прелестное поместье на расстоянии двух-трех выстрелов от деревни.
— О! Это полуразвалившаяся жалкая лачуга, — с живостью вскричал дон Торибио, — потому-то я и прошу позволения оставить вас. Там производятся некоторые поправки, я и не прочь был бы невзначай нагрянуть к своим работникам.
— Я не спешу; хотите, мы поедем вместе?
— О нет, как можно!
— Почему?
— Во-первых, я должен поддерживать свою славу богача, друг мой, и не желаю вовсе лишиться ее, продемонстрировав вам свое приобретение в его нынешнем виде; во-вторых, признаться ли вам, я не знаю, где разместить вас, там все вверх дном. Итак, мой любезный дон Хосе, лучше послушайтесь меня и спокойно продолжайте путь к городу, а мне позвольте следовать по своим делам.
— Пусть будет по-вашему! Но вы знаете, что я скоро жду вас в своем дворце, у нас сегодня большое собрание.
— Я не замедлю явиться.
— Обедайте у меня без церемонии, что будет проще.
— Не отказываюсь; подождите меня до семи часов. Быть может, я представлю вам еще одно лицо.
— Кого же?
— Капитана своей шхуны «Санта-Каталина», которая пришла сегодня утром из Веракруса.
— Это человек из хорошего общества?
— Моряк, но очень приличный, к тому же прекрасный игрок.
— Так постарайтесь привести его ко мне, особенно если он богат, — сказал со смехом дон Хосе.
— Надеюсь привести. Во всяком случае, подождите меня до назначенного часа.
— Хорошо.
И они разъехались.
Дон Хосе Ривас крупной рысью отъехал от деревни со своим конвоем, тогда как дон Торибио вернулся в нее, то есть повернул назад к Турбако, но, проехав несколько шагов в этом направлении, сошел с лошади и с минуту тщательно поправлял мундштук, в котором нечего было поправлять, потом снова вскочил в седло, сперва, однако, удостоверившись, что граф и его конвой скрылись за поворотом дороги и что нигде вокруг не видно ни души.
Тогда дон Торибио круто свернул вправо, немного погодя опять влево, очутился на опушке леса и поскакал по глухой тропе, с обеих сторон окаймленной частыми деревьями, густая листва которых образовывала над его головой непроницаемый свод.
Спустя четверть часа он достиг жалкого шалаша из сплетенных ветвей, какие устраивают вольные охотники и деревенские жители для защиты от солнечного зноя и страшных ливней.
Рослый детина с бледным лицом, изможденным от выпавших на его долю невзгод и лишений, но с мрачным и решительным выражением сверкающих глаз, внезапно вырос у входа в шалаш, заслышав стук конских копыт.
Человек этот, в расцвете лет, гордо драпировался в гадкие лохмотья неопределенного происхождения; за поясом у него были заткнуты длинный нож и топор; обеими руками он опирался на дуло буканьерского ружья, которое поставил перед собой, и насмешливо поглядывал на приближающегося дона Торибио.
Мексиканец остановил лошадь перед самым шалашом.
— Ты войдешь? — спросил по-французски вместо всякого приветствия хозяин шалаша.
— Войду, — ответил дон Торибио на том же языке, — если только у тебя найдется, где спрятать мою лошадь. У меня вовсе нет охоты оставлять ее таким образом на виду посреди дороги.
— Не беспокойся на сей счет, — возразил незнакомец, взяв лошадь под уздцы, — слезай и ступай в шалаш.
Дон Торибио повиновался, а его странный собеседник увел лошадь и скрылся с ней в чаще леса.
Внутренность шалаша была, если только подобное возможно, еще жальче наружного вида. В одном углу ворох сухой травы служил постелью; в середине яма с тремя камнями заменяла очаг, два-три бычьих черепа выполняли назначение стульев; старый, совершенно пустой матросский сундучок без крышки, чугунный котелок и две-три плоские деревянные чашки без ручек, скорее напоминавшие тарелки, — вот и вся обстановка.
Вероятно, давно уже знакомый с ней, дон Торибио Морено окинул убранство шалаша равнодушным взглядом, уселся на бычий череп, потом достал из портсигара сигару, закурил ее и в ожидании хозяина преспокойно стал пускать к потолку клубы.
Тот явился почти немедленно.
— Черт возьми! Аромат-то какой! — посмеиваясь, сказал вошедший. — Славные сигары ты куришь! Вот что значит быть богатым!
— Возьми! — небрежно подал незнакомцу свой портсигар дон Торибио Морено. — Что с моей лошадью?
— На мягкой подстилке и с вязанкой корма перед собой. Он выбрал сигару, закурил ее о сигару дона Торибио, потом возвратил портсигар и сел напротив него. На минуту установилось молчание.
Два человека исподтишка наблюдали друг за другом, но, видя, что гость упорно молчит, хозяин шалаша наконец решился заговорить.
— Давно тебя не было видно в этих краях.
— Я завален делами.
— Бедняга! И все же ты вспомнил о старом товарище.
— Разве не были мы братьями-матросами?
— Правда, но очень давно, и после того много что произошло. Ведь было это в экспедицию Монбара Губителя на Маракайбо. Помнишь?
— Еще бы!
— Однако ты, вероятно, приехал не для того, чтоб поговорить со мной об ушедших временах? Скорее, полагаю, ты имел в виду потолковать о настоящем, если не о будущем.
— Ага! Ты угадал, Бартелеми!
— Не надо быть колдуном, — с презрительной улыбкой возразил другой, — чтобы угадать, что если ты приезжаешь ко мне, то, вероятно, имеешь во мне надобность.
— Ну, я буду откровенен с тобой, старый дружище. Да, ты мне нужен.
— На все согласен, брат, я до смерти скучаю без дела. Но предупреждаю, это тебе обойдется недешево.
— Назначай свои условия, — холодно ответил дон Торибио.
— Стоит ли того дело?
— Стоит.
— Слушай же, ты всегда был человеком тайных козней и скрытных замыслов. Когда испанское судно, на котором я был пленником, встретило тебя плывущим в одиночестве посреди моря, ты объяснил свое странное положение весьма туманно. Вдобавок ты выдал себя за мексиканца, и я притворился, что не узнаю тебя.