— Гринюк! Уф!.. Не нужно было оставлять их сейчас, Серега. Знаешь, паника среди рабочих… кому это надо? — Корин положил руку ему на плечо. — И Габи не следовало везти сюда. — Борис некоторое время смотрел на людей, хлопотавших возле вышки, потом сказал: — Вы должны поднять воду точно в срок.
— Точно в срок, — вздохнул Сергей Гринюк. — Мы колодец пробуравим, не боись, а вот тебе теперь как? Один не потянешь, если начнем по новой, точно.
— Ну, все. Возвращайся. Успокой ребят как-нибудь, а там будет видно. Приедет Луковский — решим, как быть.
— Успокой… А меня кто успокоит? А Габи? А всех?
— Возьми себя в руки!
— Плохо дело… А ведь Габи, должно, бросит нас теперь, — сказал Сергей. — Это ж понятно. Здесь же каждая железяка кричит о Банго. Неужели застопоримся после стольких мытарств? Пока тебе сменщика, пока нового химика… застрянем надолго. Плохо дело. Два месяца варились в пекле, и вот тебе как обернулось. Плохо дело, плохо…
Густые, запыленные во время бешеной гонки по грунтовой дороге волосы топорщились на крупной, лобастой голове Сергея. Обветренные скулы были покрыты влажной шелухой обожженной кожи.
Сергей беспрерывно с силой проводил кулаками от переносицы к щекам, будто хотел не только стереть с лица струившийся грязный пот, но и содрать невидимую пленку, раздражавшую до зубовного скрежета. Одежда прилипла к разгоряченному телу, вздуваясь пузырями лишь на локтях и коленях.
— Умойся, — сказал Корин, кивнув на сосуд с водой.
Сергей только рукой махнул. Ногой придвинул к себе ящик, опустился на него и, сгорбясь, уставился на барак, в котором скрылась молодая африканка.
— Зачем ты ее привез? — укоризненно молвил Корин. — В самом деле, зачем? Ну ладно, повиснет на рации, будет рвать себе душу. Зачем? Бедняжка, не может поверить. Нельзя было везти ее сюда.
— Я что, идиот? — Сергей ударил себя кулаком в грудь. — У меня что, сердца нету? Я и сам не верю. Не верю! Не такой Банго человек, чтобы через вино или еще как попасть в аварию.
— Верно.
— Борь, я ж не чужак какой-нибудь, почему не сообщили мне сразу? Я бы хоть знал, как себя вести с нею. Обидно. Прямо голова пошла кругом.
— Не до тебя было. Прости.
— Слушай, Борис, ты в курсе, скажи честно, он случайно или… или, может, подстерегли? Это же, знаешь, чем пахнет…
— Знаю. Боюсь, что не случайно. Но об этом пока не стоит особенно распространяться. Разберутся. А нам — не отступить.
— Как же теперь?
— Как и прежде. Вперед.
— Нет у тебя сердца, старшой, нету. — Сергей вскочил, отшвырнув ящик, на котором сидел. — Раз они такое вытворяют, надо гадов поубивать на месте! Не-е, я рвану в город, я им шороху наделаю! За друга! За всех этих бедолаг! Это ж нельзя так оставлять! Не-е, я рвану сейчас же, по горячему! Передавлю гадов собственными руками! Будь что будет! Сам! Подлые! Контра — она везде контра! Я, знаешь, с разными загранбандамн дипломатию разводить не буду! Они лучших людей в гроб, а я в сторонке? Не-е-е, брат, шалишь!
Перед Кориным метался не прежний добродушный увалень, а совсем другой человек, незнакомый, страшный, почти обезумевший.
— Возьми себя в руки, — призывал Борис. — Куда ты рванешь? Кого накажешь? Кого? Где? Не будь ребенком.
— Я их, бандюг, по роже узнаю! Хоть тут, хоть где!
— Дай ключ, Гринюк.
— Чего?
— Ключ, говорю. Дай сюда ключ от машины.
— Ну нет, старшой, ты меня не знаешь!
— Не валяй дурака, Серега.
— Слушай, бурмастер, дорогой ты наш, тебе колодец важней? Какой-то колодец важней? Да? В такой момент… Я сейчас, знаешь, что хошь сокрушу. — Сергей в крайнем возбуждении подскочил к Борису вплотную. — Если на то пошло, ты во всем виноватый. Да! Ты с ним был. Вы были вместе. Все знают, что вы уехали вместе позапрошлым вечером, так? Вот и объясни, дорогой товарищ, как с ним могло такое случиться? Да! Объясни! Всем объясни!
Борис сжал зубы. Гринюк увидел, как вздернулись желваки на побелевшем его лице и еще резче обозначилась чернота вокруг воспаленных глаз, и понял, что Корин измотан, что не спал ни минуты все это время, что очень тяжело переживает случившееся.
Из барака с антенной на крыше вышла женщина в клетчатой рубахе и шортах, Габи Амель. Она, спотыкаясь, точно слепая, направилась к "газику".
Гринюк снова провел по лицу кулаками и словно содрал наконец с себя невидимую пленку, пересилил отчаяние и растерянность, взгляд его приобретал осмысленность, движения, судорожные еще несколько мгновений назад, постепенно делались четкими, уверенными.
Он плеснул себе в лицо полную пригоршню воды, жадно напился и снова плеснул, отдышавшись.
— Ну вот, — вздохнул Борис Корин, — а теперь дай мне ключ.
— Тебе-то на кой машина? — тихо спросил великан,
— Отвезу Габи обратно. Лучше уж ей быть со всеми. И вот еще что, дружище, надо бурить на воду. Надо успеть до нее добраться, пока не перетащили "бэушку". Зря ты оставил ребят, зря.
— Ладно уж, не бухти, и так тошно…
— Давай ключ, не дури. А сам поостынь малость. Присмотришь тут вместо меня. Я постараюсь живо обернуться.
Но Сергей зашагал прочь, огромный, сильный, разъяренный, бросив через плечо:
— Сам привез, сам и обратно доставлю. Но ты не прав.
3
Городские часы еще не отстучали девяти вечера, а в ночном баре "Кутубия" на улице Капуцинов уже извергал джазовые синкопы видавший виды музыкальный ящик папаши Гикуйю.
Владелец заведения скучал за стойкой, равнодушно наблюдая за парой наемных танцоров, в обязанность которых, судя по телодвижениям в ритме полумузыки-полустона, входило этакое щекотание эротического воображения посетителей.
Гикуйю не имя бармена, а прозвище, коим с незапамятных времен тут наделяли многих переселенцев кенийского происхождения. Разумеется, переселенцев небелых.
Голенастая девица и ее расхлябанный долговязый партнер танцевали с подчеркнутым самозабвением, лавируя между столиками, за одним из которых какой-то молодой африканец пренебрежительно листал иллюстрированный журнал из тех, что в изобилии валяются на подоконниках претендующих на изысканность парикмахерских, аптек, кафе или чисто питейных уголков большого города.
За другим столиком, в глубине небольшого зала, стилизованного под африканскую суперэкзотику, чинно восседали европейцы: благообразного вида господин лет сорока пяти и чопорная дама весьма почтенного возраста.
Возле раскрытого, занавешенного лишь прозрачным тюлем окна, внимательно наблюдая за улицей, смаковал питье еще один субъект, белый верзила лет тридцати.
— Вуд! — внезапно прорезался сквозь грохот музыки хриплый голос сидящего у окна.
Тот, кого окликнули, не меняя ни позы, ни выражения лица, продолжал почтительно беседовать с престарелой леди.
Но Хриплый не повторил оклика, он не сомневался, что его услышали, он только поспешно перевел глаза с окна на потолок, взгляд его стал отрешенным.
С вкрадчивым треском откинулся бамбуковый полог, с улицы вошел плечистый, невзрачно одетый, небритый человек.
Его каштановых волос давно не касались ножницы и расческа, густыми волнами они стекали от широкого лба на засаленный ворот заношенной замшевой куртки, обрамляя смуглое, красивое лицо.
Взглядом ослепительно-синих глаз он медленно, словно кинокамерой, провел по залу и остановился на бармене, который, подобно прочим, казалось, вовсе не заметил его.
Так не бывает, чтобы в сравнительно маленьком помещении не обратили внимания на входящего.
Вероятно, явное невнимание к нему не понравилось мужчине в замшевой куртке, однако он не подал вида. Ухмыляясь, двинулся к стойке походкой обнищавшего принца.
Бармен безучастно принялся изучать свои ногти. Пришелец нахмурился и так хлопнул ладонью по стойке, что тот мигом поднял на него глаза.
— Ты что, Гикуйю, уже воротишь нос от бродяги Матье?
— Тебя не узнать, Ники, — нехотя отозвался папаша Гикуйю.
— Еще бы… — Человек по имени Ник Матье вновь оглядел заведение. — Целую вечность не встречались с малюткой "Кутубией". Потускнела твоя красавица. Даже курочки не порхают, как прежде.
Гикуйю развел руками:
— Да, не те времена.
— А на улицах сплошной карнавал, — сказал Матье. — Будто с цепи сорвались. Я и не подозревал, что в этом городишке столько напичкано. В этом паршивом городишке…
— Миллион без трех сотен, — сказал бармен, и в голосе его проскользнуло нечто схожее с гордостью, — трех сотен тысяч, правда.
— Плодитесь, плодитесь, я не против.
— А что с цепи сорвались — это верно, — заметил Гикуйю. — Именно с цепи, братишка, верно сказано. Греби поближе к стойке, ополосни глотку по такому поводу.
Ник Матье приблизился к нему и небрежно помахал какой-то бумажкой, вопрошая:
— Уж не ради ли паршивого глотка ты гонял посыльного в Шарбатли?
— Нет, — ответил бармен, глянув на записку, — я тебя не звал.
— Серьезно? — произнес Ник Матье. — Что ж, значит, мальчишка что-то напутал. Сделаем вид, что так оно и есть. Ты не против?
— Ники, — сказал бармен тихо, — повторяю, я тебя не звал, хоть и рад тебя видеть. Я ничего не имею против тебя, ты же знаешь. Но я тут ни при чем.
— Значит, рад мне, говоришь? Ай, славно! Папаша Гикуйю безумно рад видеть Матье. Это уже удача. Нежданная удача, совсем нежданная.
— Вот привязался…
— Жаль, Гикуйю, что у тебя нет дочери, я непременно женился бы на ней в отместку за твою радость по поводу нашей встречи.
— Говорю тебе, не я тебя звал, — глухо отозвался бармен. — Век бы тебя не знать, безбожного.
— Ладно, ладно, эк набычился, того и гляди хватит удар. Лучше уж и впрямь поднеси стаканчик, что ли. До лучших времен, а? Не зря же я потратил полдня, чтобы дотащиться до твоей берлоги не по своей воле.
— Пфе!.. — Весь вид Гикуйю изображал разочарование. — Сам понимаешь, лавочка на волоске, где уж мне подносить задаром.
— Подавись.
— Ты уж прости, братишка, еле свожу концы с концами.
— Подавись и забудь, — презрительно процедил Матье и, отвалившись от стойки, шагнул в зал. — Хотел бы я знать, ребята, кто меня вспомнил. Кому я понадобился в этой дыре? Не тебе ли, великий хозяин великой страны? — Он хлопнул по журналу молодого африканца.
— Эй, парень, полегче! — вскрикнул бармен. — Или убирайся! У меня должно быть красиво!
— Пардон, — сказал Матье африканцу, — миль пардон, бвана.
— В самом деле, приятель, не стоит шуметь. — Хриплый поднялся, выключил музыкальный автомат, отстранил танцующих и подошел к Нику. — Раз у тебя свидание — сядь и жди.
— А ты откуда знаешь про свидание? — спросил Ник.
— Догадался.
— Значит, это твой почерк?
— Тебе сказано, закрой пасть, сядь и жди.
Матье улыбнулся, кивнул. И вдруг резким ударом в челюсть свалил верзилу на пол с такой силой, что тот отлетел, разметав стулья.
Хриплый лежал несколько мгновений, хлопая глазами, затем вскочил и угрожающе двинулся на Ника Матье, запустив правую руку в карман своего пиджака.
— Прикончу! — рявкнул он.
Но прежде чем он успел выхватить оружие, Ник стремительно подскочил к нему и с чудовищной силой вновь обрушил свой кулак на его челюсть. Теперь уже, грохнувшись на пол, Хриплый глаз не открывал. Вообще, казалось, не подавал признаков жизни.
Еще не стих перезвон битой посуды, а юных танцоров уж и след простыл. Возмущенно удалился и молодой африканец, не забыв прихватить журнал.
Господин по имени Вуд властным жестом остановил бармена, выхватившего из-под стойки деревянный молоток с намерением проучить дебошира.
Пока раздосадованный папаша Гикуйю, чертыхаясь и охая, приводил поверженного в чувство, Вуд успел извиниться перед чопорной старухой, покинуть ее и обратиться к Матье с такими словами:
— Успокойся, малыш, это я пригласил тебя, чтобы обсудить одно дельце. Прости, но хотелось сперва приглядеться, осторожность никогда не вредит. — Кивнул на Хриплого. — Дурачок не учел этой истины и напоролся на твою знаменитую клешню.
— Чем обязан? — спросил Ник. — Месье или мистер, как вас?
— Киф-киф, как говорят арабы, — Вуд вытянул вперед оба указательных пальца и приложил их один к другому, — называй меня просто щедрым другом.
— Не вижу повода.
— Ты прав. — Вуд увлек Ника за ближний столик, окликнул бармена, и тот принес выпивку.
— Что это вы намекали насчет арабов? — сказал Матье, пристально глядя в глаза незнакомцу.
— Разве?
— У меня был приятель, — сказал Ник Матье, — у него тоже случались внезапные провалы в памяти. Помогало только одно средство, хороший удар по черепу. Мозги у парня встряхивались, и память тут же возвращалась.
Вуд натянуто рассмеялся:
— Уж не про беднягу ли Янсена ты мне толкуешь, сынок?
— Точно, — кивнул Ник, — про него. Ну и осведомленность у вас! А про арабов… что вы имели в виду?
— Просто так, просто так, — поспешил заверить Вуд. — Считай, что я воображаю, будто знаком с твоей жизнью. С прошлой, я имею в виду.
— Ну ты!
— Стоп! Давай-ка помягче. — Вуд изобразил ослепительную улыбку. — С людьми надо ласково, а ты, погляжу, набит ненавистью до отказа. Хоп — и обидел моего кроткого, застенчивого слугу. Нехорошо. Бывает, любителям чесать кулаки о чужие зубы достается свинцовая пломба в кишки. Интересно бы узнать, как тебе удавалось избегать ее до сих пор.
— Угроза?
— Ни в коей мере. Обычная беседа двух умных людей.
— Что-то много тумана вокруг одного из нас. К чему бы это, а?
— Ты слишком мнительный, сынок. Несладко живется?
— А, все дерьмо. Выкладывайте дело.
— Тебе нравятся, скажем, тыщенок пять зелененьких и билет до Марселя?
— Ого!
— Итак, господину Энди Сигбьерну… о, виноват, Нику Матье это нравится. Ты ведь Ник Матье, я не ошибся?
— Не ошиблись. — Ник изо всех сил старался не выдать охватившего его беспокойства.
— Допустим, — произнес Вуд.
— Вы полицейский? Интерпол?
— Фи-и-и, — возмущенно протянул Вуд, — давай без оскорблений.
— Тогда в чем дело?
— У тебя есть шанс на пяток тысяч и прогулку до Марселя, только и всего. Но если Марсель не входит в твои планы, — Вуд многозначительно подмигнул, — можешь податься, например, на мыс Кейп-Код, штат Массачусетс. Там, я слышал, есть чудненькие ветряные мельницы.
Побледнев, Ник молниеносно обхватил незнакомца, сковав его руки своими, но так, что со стороны их поза могла сойти за пьяное объятие, и прошипел, покосившись на зал:
— Выкладывай, что задумал. Тихо, я способен мигом раскроить твой череп об этот стол.
— Отпусти, — просил Вуд, сдавленный, точно тисками, — пусти же. У тебя все в порядке. Я действительно друг. Все объясню.
— Хорошо. Но никаких экскурсов в прошлое, только о деле. И руки на стол. Иначе не поручусь за твой череп.
— Да, да.
Матье отпустил полузадохнувшегося господина, следя за малейшим его движением, и, когда тот полностью пришел в себя, требовательно бросил:
— Ну?
Вуд долго с нескрываемой злобой рассматривал Ника, точно увидел впервые. Сказал:
— Рискованная шутка. Не делай этого больше. У тебя широкая спина, а мой человек сидит в нескольких шагах с тяжелым карманом. И то, что ты слегка помял ему физиономию, еще ничего не значит.
— Вы мне надоели. Я жду две секунды, — сказал Ник.
— Ладно. Тебе приходилось работать с русскими буровыми механизмами?
— Да. И с ними тоже. В Алжире. Давно. Хм, меня там не поняли. — Ник легонько шлепнул себя по затылку. — Барра[1].
— А вот мы ценим крепкий характер.
— Кто "мы"? Вы и ваша девочка? — с откровенной издевкой спросил Ник, кивнув на пожилую даму, что не сводила глаз с их столика.
— Это неважно. Важно, что ты опытный бурильщик.
— Опытный бродяга, — поправил Ник, — скитаюсь по континенту вроде какого-нибудь кретина из шайки миссионеров.