Сигурд громко расхохотался, воздел руки к небу и воскликнул:
— Рыбья блевотина! Богов много, мальчишка! Разве может один бог присматривать за столькими людьми? Тогда наступил бы хаос! Один бог?
Скандинавы, игравшие в кости и вырезавшие фигурки из дерева, тоже рассмеялись. Их головы тряслись так, что косы разлетались в стороны.
— Так ты пришел от этого сатаны, видел его? — спросил Сигурд.
Волна перехлестнула через нос судна и окатила одного норвежца, вызвав веселье остальных. Воин выругался.
— Мой годи Асгот считает, что тебя нужно убить. Вряд ли он сам знает, почему так, но у этого человека нож всегда под рукой.
Я оглянулся на говорящего с богами седобородого старика, который сидел особняком, подобрав под себя ноги. Он бросил на деревянную доску горсть камней и дернулся так, что кости, заплетенные в косы, загремели.
— Но мы ведь не лисы, да? Мы не убиваем просто ради удовольствия.
— Я не посланец сатаны, мой господин, — сказал я. — Я никого не убивал, не вскрывал спину живому человеку и не вырывал его кости. Даже лисица не настолько жестока.
Сигурд усмехнулся и покрутил соломенную бороду большим и указательным пальцами.
— Я не думаю, что ты посланец сатаны, — наконец произнес он. — Ты пришел от Одина, Отца всех. Даже Асгот говорит, что такое возможно. Твой глаз сделан из крови. — Ярл указал на пустую глазницу резной фигурки, висевшей у него на шее. — Посмотри сюда. Один променял свой глаз на глоток воды из Колодца мудрости Мирмира. Ты понимаешь, о чем я говорю? Даже боги не знают всего. Некоторые из них, к примеру Бесстрашный скиталец, жаждут мудрости.
Я кивнул. Теперь, когда я стоял, в животе у меня снова все бурлило. Мне оставалось надеяться, что желчь не поднимется в новых рвотных позывах.
— Но Один также бог войны и убийства, — продолжал Сигурд.
Я потрогал свой глаз, наполненный кровью, и посмотрел на воина. Похоже, он принимал меня не за того, кем я был на самом деле.
— Как тебя зовут, юный англичанин? — спросил ярл.
— Озрик, мой господин, — ответил я и заметил красные пятна на его буром, обветренном лице.
Кровь Гриффина!..
— В тебе есть война, Озрик, — продолжал скандинав, задумчиво почесывая бороду и поочередно сгибая колени в такт покачиваниям корабля. — По этой причине я оставляю тебя жить. — Свободная рука Сигурда упала на рукоятку меча. — В тебе есть война, — повторил он. — И смерть.
Ярл развернулся, запрыгнул на высокую корму и подал сигнал на второй корабль. Он приказал своим людям искать безопасное место для ночной стоянки, ибо в сгущающихся сумерках возрастала опасность наскочить на камни. Разведчики, торчавшие на вершине скалы, наверняка поняли, что мы направляемся на запад, однако им потребуется гораздо больше времени, чтобы преодолеть это расстояние по сильнопересеченной местности, чем нам — огибать один мыс за другим. Поэтому Сигурд мог рискнуть, пристать на ночь к берегу.
К тому же эти помощники магистрата годились лишь на то, чтобы собирать подати. Они не являлись полными глупцами и не собирались вступать в бой со скандинавами. По большей части это были крестьяне, ремесленники и торговцы, мужья и отцы. Мне довелось увидеть, как безжалостны скандинавы в бою. Воспоминание об этом постоянно мелькало у меня в сознании. Так рыбья чешуя болтается в морских волнах.
— Эй, Дядя, похоже, Ньорд снова благоволит нам! — воскликнул Сигурд.
Зубы ярла сверкнули хищными клыками в бледном желтом свете фонаря, сделанного из коровьего рога. Его зажгли, чтобы корабли не потеряли друг друга в темноте.
— Вот почему я готов плыть с тобой хоть в сам Асгард, Сигурд Счастливый! — крикнул от румпеля Улаф, и его губы растянулись в улыбке. Он нагнулся, поднял смотанный канат, один конец которого был пропущен через отверстие, просверленное в гладком камне, и завязан узлом, потом продолжил: — Я плавал со многими людьми, как с замечательными моряками, так и с полными глупцами, но ты, Сигурд, пользуешься расположением богов.
Скандинавы радовались тому, что ветер, еще совсем недавно наполнявший парус, теперь снова затих. Улаф без труда опускал лот в море, проверяя глубины в маленькой бухточке, дно которой было усеяно подводными скалами. Но гораздо важнее оказалось другое. Теперь можно было практически не опасаться того, что волны выбросят корабль на камни. Сигурд сам заметил эту бухточку. Пусть она вдавалась в берег совсем неглубоко, но этого было достаточно, чтобы защитить оба дракара от ненастья.
— Пусть англичане несут сюда свои копья и луки. Мы успеем уйти, прежде чем их стрелы упадут в ста шагах от нас, — радостно объявил своим людям ярл.
Он крикнул кормчему второго судна, что мы останавливаемся на ночлег, затем похлопал великана воина по спине и отпустил какую-то шутку про англичан.
— Ты все слышал, парень? — спросил меня Улаф, опустив железный якорь в спокойные воды и осторожно стравливая канат. — Мы сможем поднять эту штуку и выйти в открытое море за время, которого не хватит, чтобы справить малую нужду, — с улыбкой объяснил он.
На корабле Улаф был самым старым, за исключением годи и Эльхстана. Кормчий, несомненно, был влюблен в море.
— Так что можешь передать своему старику, чтобы он не терял времени на молитвы вашему Белому Христу. — Улаф насмешливо изобразил крестное знамение. — Теперь ты находишься на корабле Сигурда, который счастлив так же, как петух в курятнике.
— Он жестокий ублюдок, забравший старика из дома, — пробормотал я на норвежском наречии.
Эльхстан тут же заскрежетал зубами, указал на мой рот и сделал вид, будто хватает что-то невидимое. Я сразу понял смысл всего этого. Старик показал, что скорее вырвет мне язык, сделает таким же немым, как и он сам, чем будет слушать языческие слова, слетающие с моего языка. Для Эльхстана это было еще одним предательством. Осуждение, хорошо читаемое в его глазах, жгло мое сердце.
— Он всегда такой веселый? — спросил Улаф, кивнул на старика и ухмыльнулся, демонстрируя несколько гнилых зубов. — Видит Тор, я еще никогда не встречал счастливого христианина, если не считать одного парня, с которым однажды познакомился в Ирландии, — продолжал он, выгибая косматые брови. — Очень сильно сомневаюсь, что он продолжал смеяться, когда протрезвел. Голова у него должна была просто раскалываться. Этот парень пил как сапожник.
На следующий день Сигурд Счастливый поставил меня к веслу. Один воин-скандинав был убит в Эбботсенде, и мне пришлось занять его место. По-моему, ветер был достаточно крепкий и мог гнать корабль вперед. Вероятно, ярл хотел, чтобы его люди оставались сильными и голодными. Точно так же охотник не кормит собаку, которая должна резво бежать за добычей. Как бы там ни было, бесконечная работа в одном ритме с остальными очень выматывала. Вскоре руки и плечи у меня горели огнем, а сердце, казалось, готово было разорваться. Пот струился по моему лицу, и я мог вытирать его только плечом. Мне щипало глаза, а рубаха промокла насквозь. Прошло много времени, кричащая боль затихла до ноющего зуда, пот высох. Я даже нашел странное успокоение в однообразном ритме. Гребля полностью меня поглотила. В конце концов я начал не поспевать за другими гребцами, и Эльхстана также заставили взяться за весло. Вскоре даже его умелые руки покрылись мозолями.
— Человеку не нужен язык, чтобы грести, так, старик? — крикнул Эльхстану на ломаном английском какой-то скандинав, откидываясь назад вместе с веслом.
Эльхстан даже ничего не промычал. У него в легких не было лишнего воздуха. Мы продолжали грести, стараясь не выбиться из утомительного ритма.
В течение следующих нескольких дней дракары не отходили далеко от земли, на ночь приставали к берегу, днем медленно продвигались. «Змей» и «Лосиный фьорд» следовали вдоль береговой линии, словно хищники, выслеживающие добычу. Мне казалось, что скандинавы одним глазом высматривали легкую поживу; кроме того, я чувствовал, что они просто рады находиться в движении. Северные воины по-прежнему не решались высаживаться на берег, опасаясь, что англичане соберут большой отряд. Сигурд ждал, когда исчезнут разведчики, следящие за нами с высоких прибрежных скал. Ветер дул слабый, но ярл никуда и не торопился.
Мы плыли на запад и вскоре перестали видеть воинов с копьями на фоне неба и всадников на прибрежной гальке, но я по-прежнему пожирал взглядом землю в надежде увидеть помощников магистрата, мысленно представлял, как гордые язычники погибают под английскими мечами. Время от времени мне казалось, что я видел людей, всматривающихся в море, однако каждый раз оказывалось, что это лишь камни или деревья. Однажды я даже принял за человека овцу и усвоил, что ищущий взгляд готов слепить из надежды любой образ. Так старый Эльхстан вырезал из бесформенной древесины что-нибудь прекрасное.
Наступило серое пасмурное утро. На мою одежду, и без того промокшую от пота, падал мелкий дождь. Я даже не замечал его, всматривался в обрывистый берег, заросший травой, и был полностью поглощен ритмом гребли. Мои заскорузлые ладони стали твердыми, как старый бук. Волдыри превратились в ороговевшие мозоли, похожие на узлы. Вдруг Эльхстан схватил меня за щиколотку, и я вздрогнул от неожиданности. Старик явно устал и прислонился к сундуку, на котором я сидел и греб во всю силу, давая ему возможность немного отдохнуть. Эльхстан указал в сторону земли, поднес два пальца к глазам и покачал головой.
— Ты хочешь сказать, что я глупец? — спросил я. — Ищу то, чего нет.
Мастер кивнул и продолжил выковыривать из зубов остатки скудного завтрака, состоявшего из черствого хлеба и вяленой трески. По крайней мере, скандинавы нас кормили. Без еды мы не смогли бы грести.
— Женщины, конечно же, сообщили магистрату Эдгару о том, что скандинавы забрали нас с собой, — слабо возразил я. — Нас ведь не было среди убитых.
Эльхстан обхватил руками воображаемые груди и издал глоткой печальный вой.
— Ты прав, — согласился я. — Они оплакивают убитых и не думают о нас.
Старик нахмурился и указал на мое весло. Он хотел, чтобы я не отставал от язычников. Я откинулся назад и налег на весло, внезапно сообразив, что едва не выбился из ритма. Не нужно следить за остальными гребцами, чтобы понять, что ты отстаешь. Плеск одинокого весла режет слух.
— Старик, если ты не прекратишь меня отвлекать!.. — Я обиженно запыхтел, набрал полную грудь воздуха и снова начал грести во всю силу.
Эльхстан пожал узкими плечами, указал на мой кровавый глаз, затем прошагал двумя пальцами по воздуху и сделал вид, что плюет.
«Человек с радостью влезет в грязь, лишь бы избежать встречи с тобой», — вот что он имел в виду.
Затем старик почесал щетину на подбородке и скорчил кислое лицо, словно говоря: «А что касается меня…» Он сжал распухшие кулаки, постучал по костяшкам пальцев, затем изобразил чаши и блюда.
— Да, люди знают, что твои руки уже не те, какими были раньше, — сказал я. — Ты старик. Никто не ждет, что ты будешь вечно обрабатывать дерево.
Тут на губах Эльхстана появилась горькая усмешка, ибо я попал в самую точку. Он старик, а я чужак. Никто не отправится нас выручать, даже если будет знать, где мы находимся. Мастер указал на мой окровавленный глаз, потом кивнул на норвежцев, сидящих впереди, и я догадался, какими были бы слова старика, если бы у него во рту по-прежнему был язык.
«Таращься на этих ублюдков своим неестественным глазом, парень. Всели страх в их языческие сердца».
— Сигурд считает, что я пришел от Одина, Отца всех, их верховного бога, — произнес я, не отвлекаясь от гребли. — Ярл говорит, что этот самый Один сделал меня по своему подобию ради какой-то цели, спрятанной словно клинок в ножнах.
Эльхстан невнятно замычал, постучал костяшками пальцев по голове и рассыпал что-то невидимое по палубе, тем самым сказав, что у меня вместо мозгов опилки. Затем он показал на Сигурда, изобразил то же самое, прикоснулся к верхней доске обшивки и стукнул кулаками друг об друга.
— Ты считаешь, что ярл — глупец, да и я тоже, раз его слушаю. Ты полагаешь, что нам можно хоть сейчас прыгнуть за борт, потому что этот недоумок рано или поздно посадит корабль на скалы.
Я покачал головой, а старик скорчил гримасу, отвернулся и снова уставился в морскую даль.
* * *
Но Сигурд не загубил «Змея». Глум, кормчий «Лосиного фьорда», тоже нормально вел второй корабль. Когда поднимался ветер, большие прямоугольные паруса раздувались, и дракар летел на запад. В штиль скандинавы гребли так, словно родились с веслом в руках. Ночью они ловили рыбу, играли в разные игры, пели, пили эль и мерились силой рук. Рыжеволосый верзила по имени Свейн почти всегда сидел расстроенный, потому что никто не осмеливался бросить ему вызов. Но больше всего меня поразило в скандинавах то, как много они смеялись. Эти люди хохотали над малейшими пустяками, например над тем, что Улаф жаловался на зубную боль, а его светловолосый сын Эрик во сне бормотал имя девушки.
Я также сообразил, что северные воины гораздо моложе, чем мне сперва казалось. У них были обветренные непогодой лица и всклокоченные бороды, однако по чистым голубым глазам я понимал, что вижу перед собой мужчин в самом расцвете сил. Поэтому-то мне еще труднее было вспоминать ту дикую ярость, которая бурлила в них, но была скрыта под загорелой просоленной кожей. Теперь, разумеется, я знаю, что именно молодые способны на самую зверскую жестокость. Юнец убивает не раздумывая, а затем наслаждается пролитой кровью. Время частенько гасит пламя в сердце. Воин в годах иной раз уберет меч в ножны, увидев в противнике собственного сына или мужа своей дочери. Эти скандинавы были молодыми парнями и, несмотря на смех, очень опасными, прирожденными убийцами.
— Если нам повезет, шторм пройдет восточнее и не затронет нас, — заметил Эрик.
Молодой норвежец поднял лицо к потемневшему небу, рассыпав по плечам светлые волосы. Со своего места за веслом мне показалось, что он испугался.
— Только не на этот раз, сынок, — спокойно заметил Улаф. — Сомневаюсь, что сегодня даже Сигурд сможет заставить Ньорда улыбнуться. — Он повернулся ко мне, махнул рукой на запад и объяснил: — Этот бог повелевает ветрами. Ему принадлежат море и огонь, а сегодня у него отвратительное настроение. — Кормчий печально усмехнулся.
Все смотрели на зловещую черную тучу. Она висела очень низко. Мне казалось, что я мог бы достать до ее брюха стрелой и выпустить настоящий потоп. По краям тучи сияла ослепительная серебристая кайма, но мы были далеко от них. Сердитый ветер принялся хлопать шерстяным парусом и греметь щитами, которые скандинавы развесили сегодня утром по бортам «Змея», собираясь отгонять другой дракар, проплывший на восток у самого горизонта.
— Мы в пасти у бури, Эльхстан, — сказал я, проводя рукой по верхней доске обшивки «Змея» и гадая, как поведет себя корабль в хаосе яростного шторма.
Старик с такой силой стиснул скамью, что побелели костяшки пальцев.
— А скоро мы окажемся у нее в утробе, — добавил я.
Мне еще никогда не приходилось бывать в шторм в открытом море, и меня охватил ужас.
— В следующий раз, Асгот, надо будет перед выходом из фьорда принести в жертву быка помоложе, — крикнул Сигурд.
Он стоял на носу корабля, одной рукой обвив шею дракона, тупо смотрящего в море тусклыми красными глазами.
— Этот мешок дерьма Хаэстон продал мне старое, хилое животное, — поморщился ярл.
— Только глупец может оскорбить такого бога, как Ньорд, подношением плохого быка, — с укором промолвил Асгот. — Уж если очень хочется, вызывай гнев кого-нибудь из добрых, не столь могущественных владык Асгарда. Например, Балдра или даже Фрейи, если не боишься, что твой член засохнет и отвалится, — добавил он, схватился за пах и затряс головой так, что загремели кости, вплетенные в волосы. — Но только не Ньорда, Сигурд. Нельзя гневать Повелителя морей.
Сигурд подгибал колени в соответствии с тем, как «Змей» проваливался вниз и взлетал на волны.
— Клянусь, годи, аппетит старого Ньорда растет, — сказал он, наблюдая за небесами. — Убрать парус, Дядя! Давайте-ка окунем в воду весла и скорее уведем нашего красавца подальше отсюда. — Ярл кивнул в южную сторону.