Джулия ошарашенно уставилась на него, забыв о причитаниях, и промолвила:
– Он и в самом деле учил меня чертить линии пальцем на песке и говорить, что мне там видится. Однако Синан ни словом не обмолвился о ворожбе и предсказаниях.
Тут Абу эль-Касим посмотрел на нее внимательно и решительно заявил:
– Ну что ж, пусть будет так. И для меня ты тоже будешь чертить линии пальцем на песке, моя принцесса, и говорить, что видишь, ибо ты прекраснее и нежнее луны, а речь твоя слаще меда.
Он шагнул за порог дальней комнаты, жестом приглашая нас следовать за ним, и вскоре мы оказались в большом и темном, заставленном всяким хламом чулане. Освобождая проход, Абу сдвигал в стороны огромные жбаны с зерном и объемистые тюки, а когда откатил из-под стены несколько тяжелых бочек, перед нами вдруг возникла узкая дверь. Абу эль-Касим повернул ключ в замке, открыл дверь, и мы очутились в обширной комнате, стены и пол которой покрывали бесценные ковры, а изысканное и роскошное убранство дополняли медные и латунные кувшины, украшенные искусной резьбой, и, всякая другая дорогая домашняя утварь. Хозяин дома раздвинул шторы на противоположной от входа стене, открывая нашему взору кованую железную дверь-решетку, ведущую в альков, где стояло широкое удобное ложе, а рядом с ним – пюпитр с раскрытым Кораном. Из множества складок своего платья Абу эль-Касим извлек еще один ключ, открыл решетчатую дверь и, проходя в альков, зажег небольшую кучку мирры, голубоватый благоухающий дымок которой вскоре заполнил помещение. Тем временем хозяин подошел к окованному железом сундуку и достал из него большие отрезы прекрасного бархата и парчи, серебряную посуду и несколько золотых кубков и чаш. Только теперь я догадался, что таким образом Абу эль-Касим пытается польстить самолюбию Джулии.
И в самом деле, Джулию мгновенно покинуло дурное настроение, и девушка с улыбкой заявила, что в этом алькове она, скорее всего, могла бы чувствовать себя уютно, ибо давно уже привыкла обходиться малым и отсутствие многих необходимых вещей ее больше не волнует.
– Дай мне этот ключ, – протягивая руку, требовательным тоном приказала она Абу эль-Касиму, – чтобы я могла закрыть дверь, когда мне захочется побыть одной. Я никому не позволю мешать мне, когда я одеваюсь или размышляю, портить мне настроение или же будить среди ночи, и ты, Абу эль-Касим, глубоко заблуждаешься, если считаешь, что я разрешу тебе делить со мною ложе.
Хозяин дома сделал вид, что ничего не слышит, поплевал на помутневшую поверхность золотой чаши и принялся усердно тереть ее краем своего платья, пока чаша не засияла прежним блеском. Потом он подал знак глухонемому слуге, а когда тот принёс свежей воды, Абу эль-Касим добавил в нее настойку из душистых трав, и прохладный напиток приобрел восхитительный освежающий вкус. Когда все утолили жажду, Абу предложил нам сесть на роскошные мягкие подушки, принес большой медный таз и, собственноручно насыпав в него мелкого песка, обратился к девушке:
– Не сердись на своего слугу, жестокая Джулия! С тех пор, как Синан рассказал мне о твоем непревзойденном искусстве, я терпеливо ждал подходящей минуты и теперь прошу тебя, взгляни на песок своими чудесными глазами, коснись его пальцем и скажи, что открылось твоему всевидящему взору.
Ароматный дымок благовоний ласкал мое обоняние, крепкий напиток приятно согревал меня, и, сидя по-турецки на мягкой подушке, я вдруг ощутил странную сонливость. Даже мой песик, уткнувшись носом в передние лапы, тихонько вздыхал и посапывал в полумраке комнаты, в каждом углу которой тускло блестели серебряные и золотые предметы небывалой красоты. Джулия, видимо, тоже почувствовала приятную истому, ибо больше не противилась просьбам Абу эль-Касима и наклонилась над тазом, рассеянно чертя пальцем на песке непонятные линии. Вдруг она заговорила:
– Вижу дороги, города и бескрайнее море. И вижу трех мужей. Первый из них – тощий и безобразный, как обезьяна. Второй – крепкий и сильный, как крепостная башня, но головка у него крохотная, как голубиное яйцо. А третий – похож на козла с маленькими, очень маленькими, но острыми рожками.
Поначалу я думал, что Джулия говорит все это, чтобы посмеяться над нами, однако голос ее постепенно приобретал какое-то странное, неземное звучание, девушка всматривалась в песок, как зачарованная, а ее пальцы, непроизвольно двигаясь, чертили на песке линии и фигуры, Абу эль-Касим медленно раскачивал чашу с благоухающей миррой и тихо шептал:
– Далила, Далила, по-христиански Джулия, говори, что видишь на песке?
Гладкий лоб Джулии внезапно избороздили глубокие морщины, девушка застонала, и из уст ее послышался чужой, хриплый голос;
– Песок багровеет от крови. Вижу кипящий котел и людей в нем: воинов, корабли и знамена. Вижу тюрбан, падающий с мертвой головы с отвисшей челюстью. Вижу множество судов, которые в грохоте пушечных залпов заходят в порт.
– Освободитель приближается с моря, – тихо произнес Абу эль-Касим. Он еще несколько раз повторил эти слова, а потом заявил тоном, не терпящим возражений: – Это очень важно, Далила. Ты видишь захватчика на троне, богохульника, который напрочь забыл все заветы Аллаха. Но ты видишь также, как тюрбан катится с его мертвой головы, и видишь освободителя, который придет с моря, прежде чем созреют фиги.
Джулия быстро чертила пальцем на песке непонятные фигуры, а чужой голос, говорящий ее устами, набирал силу. Теперь девушка громко и издевательски восклицала:
– О Абу эль-Касим, человек в обличье ишака! Зачем окровавленными стопами топчешь ты тысячи троп, ежели лишь одна из них ведет к твоей цели? Ты – как рыба в сетях Бога, чем больше трепещешь, тем крепче затягиваются твои путы. Твоя судьба – всего лишь отражение в воде, спокойная поверхность которой вскоре всколыхнется под рукой играющего ребенка. Зачем ты обманываешь себя, зная, что не будет тебе покоя, сколько бы раз ты ни бежал от самого себя и сколько бы раз ни менял свое обличье?
Абу эль-Касим ошалело огляделся по сторонам и, не в силах сдержать отчаяния и испуга, громко закричал:
– О Аллах! Устами этой женщины говорит злой дух, и воистину у нее дурной глаз!
Несмотря на сопротивление Джулии, он вырвал у нее из рук таз с песком, в который она вцепилась мертвой хваткой. Затуманенные глаза сверкали на бледном лице красавицы, как два разноцветных драгоценных камня, и девушка все еще пребывала в дивном плену странных видений, пока Абу эль-Касим не встряхнул ее за плечи и не повернул несколько раз голову Джулии вправо и влево. Только тогда взгляд девушки стал более осмысленным, она внезапно вскочила с места, закатила Абу эль-Касиму звонкую пощечину и оказала:
– Никогда больше не прикасайся ко мне, грязная обезьяна, и не пытайся воспользоваться моей беззащитностью, когда я сплю с открытыми глазами. Со мной часто так происходит, когда я черчу пальцем линии на песке, да и раньше такое со мной случалось, если я долго всматривалась в собственное отражение в воде или же заглядывала в глубокий колодец. От этого странного сна я испытываю удовольствие, более того – мне кажется, что я наконец освободилась от своего проклятия. В это время я запрещаю тебе приставать ко мне со своей грязной похотью, ибо тогда я очень устаю и мне необходимо отдохнуть.
И она вытолкала нас из алькова.
2
Абу эль-Касим дал нам несколько старых циновок и велел найти себе в доме удобное место для ночлега, и, пока мы устраивались, сам он отправился в город по делам. Времени у нас было достаточно, чтобы осмотреть его жалкое жилище, а когда мы закончили знакомиться с владениями Абу эль-Касима, глухонемой слуга принес солому для наших тюфяков и с большим рвением принялся прислуживать нам. Вечером он сварил кашу и отрезал от бараньей туши несколько крохотных кусочков мяса, чтобы зажарить их на вертеле. Заметив эти приготовления к ужину, Антти грустно покачал головой, мягко отстранил глухонемого слугу, развел в очаге приличный огонь, подвесил над ярко вспыхнувшим пламенем громадный котел и положил в него все мясо и жир, которые нашел в доме. Несчастный раб в отчаянии хватался за голову и носился вокруг повара, пытаясь спасти хоть немного хвороста и кизяка, которые мой брат щедро подбрасывал в огонь, готовя для нас ужин, а когда Антти отхватил половину от случайно найденной в чулане бараньей туши и принялся заполнять котел мясом, слуга, рыдая, повис у него на руке. Однако Антти продолжал заниматься своим делом, не обращая на раба ни малейшего внимания.
Внезапно со двора послышался собачий лай, и, выскочив из дома во двор, я увидел моего песика Раэля, со всех ног удиравшего от двух черных разъяренных кур, которые гнались за ним, кудахтали и клевали его куда попало. Песик, жалобно скуля, прижался к моим ногам, и только тогда я заметил, что у него из израненного носа капает кровь. Я страшно рассердился – ибо Раэль был существом спокойным и безобидным и никогда не трогал домашних птиц, – схватил палку и бросился на черных разбойниц, в чем храбро помогал мне мой Раэль. Антти, весело покрикивая, подбадривал нас, пока нам не удалось наконец загнать кур в угол двора и свернуть им там шеи.
Шум и крики привлекли к нам внимание соседей, и на улице вскоре собралась изрядная толпа зевак. Тем временем Антти схватил умерщвленных кур и бросил их глухонемому слуге, приказав ощипать, почистить и сварить сих птиц. Несчастный раб сходил с ума от горя и отчаяния, обильно поливая слезами черные перья кур, но покорно выполнил приказ. Я жалел беднягу, хотя считал, что чем скорее он привыкнет к новым порядкам в доме, тем лучше для него.
Уже смеркалось, когда Абу эль-Касим наконец вернулся из города. В тот же миг с вершины минарета прозвучал хриплый голос муэдзина, призывающий правоверных к молитве. Абу эль-Касим быстро окунул пальцы в чашу с водой, стряхнул несколько капель на свои ступни, запястья и лицо, проворно развернул и расстелил на полу коврик и приступил к молитве. Я тоже опустился на колени и стал отбивать поклоны, касаться лбом пола и точно подражать нашему хозяину.
После молитвы Абу эль-Касим жадно втянул носом запах еды и сказал:
– Да благословит Аллах эту пищу! Приступим к трапезе!
Мы сели в круг на полу, а вскоре к нам присоединилась и Джулия, позевывая и сладко потягиваясь. Увидев котел, который притащил Антти, Абу эль-Касим снова вдохнул запах еды, скривился, словно надкусив кислое яблоко, и с негодованием заметил:
– Я не собираюсь кормить всех нищих в нашем квартале, а мы – не отряд голодных янычар, чтобы за один присест проглотить все это. Кто повинен в этой непростительной ошибке? Впрочем, сегодня, в первый вечер после нашего возвращения домой, мне не хочется ругать и бранить вас, однако предупреждаю: впредь такого расточительства не потерплю!
Он первым протянул руку к котлу и проворно вытащил оттуда куриную ножку. Несказанное удивление изобразилось на его лице, когда он, дуя на кончики пальцев, чтобы не обжечься, внимательно рассматривал кусочек птицы.
– Воистину Аллах велик, – в конце концов промолвил Абу эль-Касим. – Он и сотворил это чудо. Кусок баранины обернулся в котле куриной ножкой.
Глухонемой раб отчаянно замахал руками, замычал и показал пальцем на меня, Антти и мою собаку, которая сидела рядом со мной, смиренно дожидаясь остатков пищи. Слуга хватался за голову, рвал на себе волосы, а потом упал на колени и посыпал голову горстью земли. Только теперь Абу эль-Касим понял, в чем дело, и, мгновенно лишившись аппетита, горько разрыдался.
– Да обрушится на ваши головы проклятие Аллаха! – в сердцах воскликнул он. – В вас вселился шайтан, раз вы осмелились лишить жизни моих курочек, Мирму и Фатиму. А ведь я довольствовался по утрам куском хлеба и одним вареным яичком, ибо всем известно, что обильная и жирная пища лишь расслабляет человека и пробуждает в его теле порочные страсти. О мой курочки, мои любимые птички! Вы несли прекрасные коричневые яички! Сколь безвременно и жестоко оборвались ваши жизни, дорогие мои Мирма и Фатима!
Слезы потоками текли по щекам Абу эль-Касима, обильно смачивая его реденькую бородку, и Антти почувствовал себя виноватым. Ведь он вовсе не хотел огорчать нашего хозяина.
Но я не испытывал неловкости, а, наоборот, разозлился не на шутку.
– Никогда больше не проклинай нас, Абу эль-Касим, – резко высказал я свое негодование. – Во всем виноваты твои хищные куры – они набросились на моего Раэля, который и мухи не обидит, и чуть не заклевали его до смерти, – поэтому я сам свернул им шеи. Если тебе не нравится наш ужин, можешь не есть! Никто тебя не заставляет!
Отирая слезы со своей козлиной бородки, Абу эль-Касим повздыхал еще немного, но, увидев, что котел стремительно пустеет, забыл о горе и поспешно потянулся за мясом. Наевшись до отвала, торговец с довольным видом похлопал себя по животу и сказал:
– Никогда не ел ничего более вкусного в своем собственном доме. Но если вы будете ежедневно устраивать такие пиры, то за месяц пустите меня по миру, да, да, я непременно стану нищим!
Тут неожиданно вмешался Антти.
– Какой прок от слуг, – вкрадчиво произнес он, – тощих, как скелеты, и побирающихся на улицах? Лучше сразу договоримся: ты даешь нам в день полбарана и мешок крупы; мы будем довольны, и тебе – никаких забот.
Абу эль-Касим тут же схватился за голову и запричитал, но вскоре успокоился и, в задумчивости теребя свою бороденку, в конце концов согласился на наше предложение. Был уже поздний вечер, все мы очень, устали и с радостью отправились спать.
Ночь прошла спокойно, а утром, сразу после молитвы, хозяин пригласил нас прогуляться по городу, показать нам удивительные улицы и дома и полюбоваться красотами Алжира.
Богатый город теснился в кольце мощных крепостных стен, а расположенные на вершине холма переулки оказались столь узкими, что два человека с трудом могли там разминуться. В Алжире жили представители почти всех народов христианского и мусульманского миров, встречались также евреи и греки. Иногда в толпе попадались на глаза и дикие жители пустыни – наездники, прятавшие лица в складки обширных темных бурнусов.
Город славился прекрасными зданиями, окруженными великолепными оградами, имелись тут и общественные бани, доступные для всех, независимо от вероисповедания, цвета кожи и состояния посетителей, к тому же услуги в этих банях были очень дешевы. На вершине холма располагалась крепость Селима бен-Хафса со множеством строений, виднеющихся из-за каменкой стены. По обеим сторонам главных ворот на железных крючьях висели отрубленные человеческие головы и прочие части тел. Но вид разлагающихся на солнце человеческих останков уже давно не привлекал ничьих взоров, зато по-настоящему красивой и достойной всяческого внимания была огромная мечеть с несколькими минаретами, воздвигнутая недалеко от голубого, сияющего солнечными бликами моря. Вход в порт охраняла мощная испанская крепость, стоявшая на острове Пеньон, а вооруженные до зубов испанцы свободно ходили по портовым кварталам; эти люди надменно вышагивали среди мусульман и бесцеремонно расталкивали прохожих, прокладывая себе путь в толпе. Многие мусульмане возмущались, громко выражая свое негодование, ибо согласно Корану правоверным не следует уступать дорогу гяуру, а нужно, наоборот, столкнуть его в придорожную канаву или по крайней мере пнуть на ходу – словом, любым способом помешать пройти мимо.