И, смеясь, хозяин захлопнул книгу перед моим носом, мигнув двум девочкам. Это означало, что, по его мнению, я ничего не поняла.
— И еще скажу, — обернулся вдруг ко мне хозяин. — Вместе с черной крысой вы изволили распространиться вслед за человеком решительно по всей суше, и теперь почти нет места, где бы не было вашей сестры или брата. Всюду вы продолжаете вашу странную войну с черной крысой, но это уже касается только вас, а мы, люди, очень огорчены распространением одинаково, как вашим, так и черной крысы, Но этого вы уж, конечно, не поймете!
И хозяин добродушно засмеялся вместе со своими девочками.
Он ошибся! Я не только от слова до слова все поняла, но и много извлекла полезного из его речи. «Нет места, где бы не было крыс», я принадлежу к «пасюкам, или рыжим крысам, которые гораздо сильнее черных»… да это такие новости, которые ошеломили бы хоть кого из крысиной породы!
Значит — всюду, где живут разные, самые диковинные звери, неизменно живут и крысы. Значит — нет уголка на земле, где бы крыса не нашла себе крова и пищи. Для рыжей крысы все места тем более пригодны, что она встретит везде или своего же собрата или слабейшую черную крысу…
Я задыхалась от волнения… К какой породе я принадлежу! Крыса — чуть не царь в природе!
Каковы же были мое удивление и мой восторг, когда из вечерней беседы хозяина с детьми, продолжавшего тот же разговор, я узнала, что есть еще и водяные крысы, хоть несколько и иной породы, чем наша, что наша порода пасюков тоже не боится воды, и, если случится при невзгоде жить у воды, пасюки прекрасно ныряют, плавают и даже ловят рыбу.
Ура! После человека крыса-пасюк, очевидно, способнейшее из существ, населяющих мир. И я принадлежу к этому благородному племени! К чему же была эта насмешка хозяина, обыкновенно такого милого и добродушного?
Я была тогда, хоть и неглупая крыса, но все же не такая опытная, как теперь. Теперь же, после своих добро- и злоключений, вижу, что в ряду живых существ крыса далеко не занимает второго места после человека. Место ее скромное, в отряде грызунов, а таких отрядов много, очень много среди млекопитающих животных.
Человек же стоит, действительно, во главе, да и не одних млекопитающих, а всего живого мира…
В скромной старости своей я склоняюсь перед величием человека и не мню себя близкой к нему. Делаю это спокойно, без зависти и досады. Всякому свое место в дивной, чудной, очаровательной природе…
С того времени, как я услышала столько нового о крысах, я стала вдвое внимательнее к вечерним беседам хозяина с девочками. Но про крыс они больше уже не говорили, и я слышала только речи о других животных, что меня уже мало интересовало.
Я заскучала и так сильно, что это заметили даже люди. Мне стало тесно в моем помещении; я стала ощущать пустоту в моей беззаботной жизни.
Видя меня грустной, задумчивой, хозяин и его дети пробовали всякие средства развеселить меня. Они клали мне в изобилии лучшие кусочки крысиных яств, обращались со мной особенно ласковым тоном, ставили мою клетку ближе к другим зверькам, например, к кроликам меняли даже комнаты и, в виде, должно быть, особенно действительного средства, ставили чаще мою клетку в детскую.
Ничто не помогало.
— Хруп захворал! — решили все, и если бы мне было до того, то я, конечно, особенно бы оценила грусть моих маленьких хозяек.
— Миленький Хрупчик, — говорила мне Нюта. — Что это с тобой сделалось? Я не знаю, что бы я сделала, только бы ты поправился и стал опять веселым и добродушным.
— Дорогой Хрупушка, — говорила тут же Вера, — я отдам тебе все вкусные порции моего обеда, только будь добрым: выздоравливай поскорее!
Я не выдержала — подошла вплотную к этим миленьким личикам и слегка поиграла своими усиками, но и это уже вызвало в моих девочках живую радость.
— Умный, Хрупчик, умный, — заговорили они обе, и их пальчики пролезли через прутья, чтобы пощекотать мою шерстку.
Но я продолжала хворать, т. е. правильнее — томилась грустью.
Я стала избегать даже взглядов и подолгу просиживала в своем ящике, думая думку и выходя только немножко попробовать чего-нибудь съестного — ровно столько, чтобы не умереть с голоду.
Однако голова моя не бездействовала, и я в своем одиночестве обсуждала думу за думой: как победить мое неожиданно явившееся тяжелое душевное состояние?
То была тоска по свободе, спавшая во мне дотоле. До сих пор, занятая своим самообучением, я почти не имела времени для тоски. Теперь, когда я постигла живую речь творений, и передо мной развернулся мир, еще более заманчивый и интересный, я, так сказать, сама себя заключила в новую душевную тюрьму, раскрыв всю прелесть познания себя, осужденной на вечное заключение вдали от мира, который научилась познавать.
В то время, как мое племя покорило всю сушу и даже воду, я, самая любознательная из крыс, осуждена жить подаянием и судить о прелести жизни, не имея возможности сделать более пяти шагов в каждую сторону от ящика!
Надобно было придумать какое-нибудь лекарство от этой удручающей тоски. Такового в пределах тюремной жизни я не обретала. Оставалось одно, самое верное средство… бежать. Об этом было легче подумать, чем исполнить.
Но я уже говорила, что мне стоило только наметить цель, и я уже от нее не отступала. Бежать — стало целью моей жизни, и мне нужно было, во что бы то ни стало, найти средство осуществить ее. Упорно и точно взвешивая все обстоятельства, я занялась составлением голове своей плана бегства и то, что находила возможным для себя, прочно закрепляла в памяти, решив в точности осуществить это на деле.
Мало-помалу в голове у меня созрел весь план от начала до конца, и, когда я, наконец, все окончательно обдумала и пришла к точному решению, я в первый раз после двухнедельной тоски основательно поела любимого моего блюда, жареной ветчины.
— Хруп выздоровел! — раздавалось всюду после этого дня и говорилось даже гостям, которые ходили смотреть на меня, как на заморского зверя.
— Да! Хруп выздоровел… но тою же болезнью, хотя может быть, не надолго, заболеете скоро все вы, мои добрые люди, и больше всех, конечно, те, кто больше меня любил, если только тоска по маленькой, ничтожной крысе может стать чувствительной. Что делать! Чувствую, что я создана для лучшей жизни, что меня ожидает что-то новое, положенное судьбой на мою долю, и я должна пережить еще целый ряд перемен в моей жизни…
С следующего дня я приступила к осуществлению моего плана.
VIII
План бегства и его осуществление. — На свободе. — Первое убежище.
Собственно говоря, я должна была разрешить два вопроса: как убежать из клетки и как выбраться из дому, минуя всех возможных врагов, вроде Матюши, не перестававшей смотреть на меня прежними злыми глазами, и Гри-Гри, которая, судя по ее обращению с Ворчуном, готова была сцапать и меня зубами… просто из озорства. Важнее всего было высвободиться из клетки, но для этого, согласно моему плану, я должна была ждать случая, а пока приобретала и обстоятельно удерживала в памяти все те сведения, которые были мне необходимы для успешного бегства.
Я серьезно занялась изучением расположения комнат, по которым должна была убежать. Их порядок я уже сообразила: время моей мнимой болезни не пропало даром. Перешарив в голове все впечатления от путешествий моей клетки по разным комнатам, я уже наметила главный путь. В особенности я старалась припомнить подробности нашего переселения из дома в дом.
Как я была рада, что обладала такой чудной памятью! Немного труда стоило мне, чтобы восстановить этот переселенческий путь вновь в голове. Конечно, для меня теперь важно было знать путь только по новому дому, поэтому я и не припоминала дороги по прежнему жилью. Как сейчас помню, беседуя со мной, хозяин, выйдя из старого жилища, шел сначала по березовой аллее, которую я видела из окна прежнего кабинета. Потом он вышел на берег пруда и по такой же аллее, но обставленной с одной стороны уже другими деревьями (ветлами), пошел налево до красивого узорчатого забора с каменным низом. Отворив калитку, он вошел в садик, поразивший меня своей красотой. Всюду виднелись пестрые клумбы красивых цветущих растений. Выйдя по дорожке на песчаную площадку, мой хозяин начал подниматься по широкой каменной лестнице на большую каменную веранду с высокими белыми колоннами. Постояв с минуту на веранде, он отворил стеклянную дверь и вошел в большую залу, в которой, как я тогда еще обратила внимание, гулко раздались его одинокие шаги. Из залы он повернул под какую-то арку без двери и, пройдя освещенный коридор, свернул еще раз. Отворив тяжелую, темную, двустворчатую дверь, он внес меня в кабинет.
Теперь я только мысленно представила наш путь обратно: из кабинета в коридор, из коридора под арку, из нее в залу, из залы на веранду с колоннадой, а с нее по лестнице в садик. Далее я уже пути не обдумывала, так как надеялась на свою сообразительность, но на случай запомнила, что было направо, что — налево, так как при обратном пути все должно было идти в обратном порядке.
Кроме этого общего представления о предстоящем пути, я принялась еще изучать подробности тех комнат, куда меня выносили. Моя клетка уже успела побывать и на окне освещенного коридора, когда кабинет выметали, и в большой зале, которая иногда превращалась в просторную столовую, и в других комнатах. В залу меня приносили, вероятно, на показ, и помню — это делала всегда старшая девочка, Нюта. Выносили меня и на веранду, но на очень короткое время и, по-видимому, случайно. Через несколько дней я уже ясно представляла свой план бегства, изучив все пороги и расположение встречных предметов.
Наконец, желанный случай настал.
Собственно это даже был не случай, а событие, которое совершалось очень часто.
Время от времени хозяин наш принимался за основательную чистку всех клеток своего домашнего зверинца. Без этого воздух в кабинете становился бы тяжелым. В это время хозяин поступал так. Он выпускал кроликов свободно бегать по кабинету, а Бобку перегонял в их просторную клетку, так как Бобка ужасно боялась тесноты, а свободно по комнате ей прыгать не разрешалось после того, как она разбила какую-то вазу, изорвала на лампе абажур и больно укусила палец горничной. В клетку белки впускалась я, а моя клетка подвергалась чистке. После чистки я снова водворялась к себе, и чистилась Бобкина клетка. За ней следовало мытье кроличьего жилья, из которого белка перебиралась к себе; после него хозяин приступал к осмотру клетки Ворчуна, а изредка и ящика с гадами и бассейна с рыбами. У последних все ограничивалось тем, что выливалась почти вся вода и наливалась свежая.
Водворение меня на время в помещение Бобки, казалось, было вовсе не необходимо, так как, чистя мою клетку, хозяин мог бы пустить меня в кроличье помещенье. Но дело было очень просто: в этом помещении были такие места, где я могла свободно вылезть наружу, а это, очевидно, не было желательно.
Эти случайные посещения клетки белки не остались бесполезными для такой наблюдательной крысы, как я. В первое же посещение я исследовала все; попробовала было даже влезть в колесо, но нашла это чересчур головокружительным. Я обратила внимание на то, что легко выбралась бы из такого помещенья, если бы оно было моим, так как прутики были довольно слабы и местами пропущены через дерево. На дереве видны были даже следы зубов Бобки, ну а от моих в случае нужды, в одну ночь осталось бы о нем одно только воспоминанье. Особенно бросилась мне в глаза неважная задвижка дверцы клетки, которая запиралась только легкой подковкой, охватывавшей косяк и рамку дверцы. Отвернув подковку вверх, хозяин растворял дверцу. Запирая же, он просто опускал эту подковку, согнутую из обыкновенной проволоки. Как незамысловато было это приспособление по сравнению с моей выдвигавшейся вверх дверцей, запиравшейся при помощи металлической петли где-то под клеткой!
Вот теперь, когда я только и думала, что о бегстве, для меня было самое важное — попасть в беличье помещенье и постараться тихонько выбраться из него.
Представьте же мое волнение, когда я на лице хозяина прочитала намерение почистить наши жилища, и его взор, по обыкновению, упал на кроличью клетку. Он подошел и, беря за уши, повытаскивал оттуда и Серенького, и Беленького, и Косоглазенького. Сердце мое сильно забилось. Что, если на этот раз хозяин почему-либо отступит от своего обыкновения и запрет меня куда-нибудь в другое помещенье! Куда? Я не представляла себе, но все же вся была полна безотчетного волнения. Однако все пошло, как по писанному: хозяин поднес беличью клетку ко входу в кроличью, отворил дверку Бобки и, по обычаю, произнес:
— Пст! Бобка, алэ маршир!
Прежде я обыкновенно задумывалась, что значили эти редкие слова, но теперь мне было не до того.
Наступила моя очередь, и от волнения я еле расслышала вполне громкий голос хозяина:
— Хоть вы и чистоплотная крыса, милейший Хруп, но, полагаю, что вы ничего не будете иметь, если я немножко приберу в вашей комнате?
«Ничего не буду иметь?»… я жаждала этого всей душой моей, всем сердцем, всем существом, всем, мыслями!..
Минута приближалась…
— Позвольте просить вас, господин Хруп, навестить помещенье вашего приятеля Боба. Он не раз выражал свое огорченье, что вы бракуете его колесо. Надеюсь, что вы будете на этот раз снисходительнее и отдадите должное внимание его любимому приспособлению…
До того ли мне было! Я не вошла, а положительно ввалилась в комнатку Бобки.
Но теперь уже нельзя было предаваться волнению. Надобно было действовать и действовать своевременно.
К довершению моего благополучия хозяин почему-то поставил клетку Бобки в темный угол за широкий книжный шкаф, прямо на пол. Это было уже счастье. Отвернувшись от меня, хозяин направился к окну, и последнее, что я видела, — после я уже ни на кого не глядела, — было то, что он взял какую-то тряпку и растворил опустившуюся было дверцу моей клетки.
Теперь я приступила к исполнению задуманного мной плана освобождения. Тихонько, с преувеличенной осторожностью, я подняла мордочкой милую подковку и нажала на дверцу передней лапкой. Дверца подалась и… растворилась. На меня словно пахнуло свободой.
Я, как угорелая, метнулась из моей временной, а Бобкиной постоянной тюрьмы и бесшумно помчалась вдоль стены, направляясь в пространство между стеной и шкафами, которое у последнего шкафа кончалось как раз возле растворенной двери в коридор. За шкафами оказалась такая масса пыли, что я охотно бы чихнула, но я знала, чем в этом случае рисковала, и пересилила щекотание в моих обеих ноздрях. Вымазав в сухой пыли и какой-то паутине всю свою рыженькую шкурку, я, наконец, добралась до конца шкафа и увидела даль между дверью и полом. С трепетом я ступила на пол обеими ногами и, не глядя в стороны, проползла под дверь к коридору. Здесь меня до ужаса испугало какое-то существо, быстро выскочившее из коридора и даже больно задевшее меня своими задними ногами. Я быстро увернулась за угол и трепетная помчалась вдоль стены, стараясь, поборов страх от неожиданной встречи, припомнить намеченный по плану путь.
Все шло довольно благополучно, и я, как по ниточке, добралась до двери веранды, которая, увы!.. была заперта. Возможность этого я совершенно упустила из виду.
Однако горевать было не время, а надо было действовать. Я быстро обежала стену залы, ища спасительного выхода и… нашла его. В том углу залы, который был уставлен гостинной мебелью, стояла горка полок с горшками цветов. Стояла она у самого окна, одного из двух, по бокам стеклянной двери. Окно было растворено, и ветерок колыхал верхушки цветов. Я мигом поскакала по ступенькам и в несколько мгновений была уже на окне. Передо мной была веранда, у которой расстилалась замеченная мной песчаная площадка с цветочными куртинами. А за ними — кустики, группы деревьев, дорожки… эх, да не до них мне было в это время: бежать, бежать на свободу — вот была единственная моя дума!..
Я прыгнула с окна на спинку скамейки, с нее на скамейку, оттуда на пол и, как безумная, бросилась но каменной лестнице вниз, сворачивая понемногу налево, когда подскакивала к нижним ступеням. Затем я помчалась по левой дорожке к узорчатому забору, мигом вскочила на его каменные плиты и, миновав ограду, несколько медленнее спустилась к самому берегу пруда.
Только тут я стала собираться с мыслями, припоминать подробности только что совершенного подвига и в порыве внезапно охватившего меня чувства свободы, прервав свои думы, мысленно тщеславно воскликнула:
— Ура, Хруп, ученейшая крыса! Ты теперь свободен. Перед тобой весь мир, которым ты научился интересоваться. Иди! Природа ждет от тебя новых подвигов на прославление славного крысиного рода, завладевшего землей!..