С трапа доносился грохот тяжелых армейских ботинок. У трапа солдаты строились в походные колонны, не шли, а бежали на железнодорожный вокзал, спешно грузились в приготовленные для них красные товарные вагоны — раньше в них перевозили лошадей.
У лазутчика создавалось впечатление, что турецких войск намного больше, чем русских, даже если к русским приплюсовать дружины болгарских ополченцев, румынскую армию с ее полками: линейными, доробанцев, каларашей.
Турецкое войско представляло собой внушительную силу. Но в этой силе, как опытным глазом виделось лазутчику, не хватало главного — стремления к победе.
Он, унтер-офицер русской армии, незаметно для окружающих всматривался в лица неприятельских солдат. Что это за лица — угрюмые, хмурые, с потухшими взглядами. Люди — как в полусне.
«Да, — говорил он себе, — если сосчитать, турецкого войска много, но мы, хоть и в меньшем числе, — сильнее».
Среди этих угрюмых и хмурых лиц он боялся увидеть знакомое лицо повзрослевшего сына, ставшего янычаром.
Солдаты, добротно одетые и обутые, за спиной — новые американские винтовки, сплошным потоком сходили с трапа английского транспорта. Было убеждение, что это — завтрашние трупы.
Адрианополь. 1877. Конец июля
Атанас Кралев, узнав, что в Варне лазутчик задерживаться не намерен, проследует в Адрианополь, предложил вариант:
— Едем вместе, я найду попутную подводу. Это обойдется дешевле, чем почтовым дилижансом.
— Но мне — на юг, а тебе — на север, если ты хочешь попасть в Плевну.
— Сначала в Габрово.
— Все равно — на север.
Константин понимал: для дела будет полезней, если Кралев останется на месте. Время военное, свой человек в таком важном порту, как Варна, для русской разведки, — сущая находка. Но и с товарищем нужно было считаться. Агент не скрывал тревоги за семью. После бомбардировки крепости начнется штурм. В таком случае обязательно пострадает мирное население.
Ведь и Константин думал о своей семье. Каждое мгновение он мысленно был в Габрово: как там Марьянка, как там сыновья? Они уже были его сыновьями. Оба они, как только с ним познакомились, сразу же потянулись к этому высокому седому человеку с добрыми ласковыми глазами. Ребята чувствовали: так мог смотреть на них только родной отец. Весь день — пока что единственный, который подарила ему судьба, ребята от него не отходили, просили, чтоб он им рассказывал о России, о ближайшем русском городе по имени Одесса. Они уже мечтали, что будут там учиться, и не где-нибудь, а в кадетском корпусе.
Да, и он тревожился за семью не меньше, чем Атанас Кралев, этот веселый, жизнерадостный человек, рыбак и контрабандист.
Атанас очень скоро нашел пароконную подводу. Хозяин подводы согласился довезти их до Сливно.
— А там я тебе помогу перебраться через Гунджу, — говорил он Константину. — У меня там знакомый паромщик. Он тебя отвезет в Ямболь. Если у тебя с деньгами туго, он купит железнодорожный билет. Хоть до самого Константинополя. Недавно я его зятя-социалиста переправлял в Одессу. Зять бежал из адрианопольского тюремного замка, ждал смертного приговора. Турки, они же не сразу рубят голову, а дают несчастному перед смертью подумать, помучиться.
Об этом Атанас мог бы ему и не напоминать. В свое время предательски схваченному лазутчику тоже сказали: «Ты умрешь в пустыне медленной смертью. Оттуда, из наземного ада, никто не возвращается».
Вернуться, оказывается, можно, если горишь неодолимым желанием вырваться на свободу. Несомненно, зять паромщика горел таким желанием. Всегда, даже оказавшись в безнадежном положении, надо верить в свою путеводную звезду. Без этой веры нечего даже начинать любое доброе дело.
К вечеру добрались до Сливно. Здесь Константин распрощался с Атанасом, пожелал ему счастливого пути и посоветовал (приказывать он не имел права) быстрее возвращаться в Варну.
— Скоро там ты очень будешь нужен.
— Знаю, — ответил тот. — Только пойми меня правильно: мои дети, как и моя родина, мне одинаково дороги.
От услуг сливенского паромщика Константин отказался. Сам по себе Адрианополь лазутчику не требовался. Ему нужно было увидеть местность от Сливно до Адрианополя. Предстояло выяснить, какие укрепления возводит неприятель на пути русских войск. Начальник разведки наметил для изучения два селения: Карагач и Демирдеч.
До штаба русской Дунайской армии доходили слухи, что на этой местности с помощью английских инженеров создается что-то невиданное. В Бургасе (слухи были оттуда) накануне войны с английских кораблей выгружали землеройную технику.
Предстояло убедиться, есть ли такая техника, а если есть, то на какие действия она способна.
Попутной подводой Константин добрался до селения Карагач. Еще не старый турок, примерно одних лет с Хаджи-Вали (так лазутчик представился вознице), принялся рассказывать о болгарах, которые только и ждут, чтоб отобрать у людей султана пахотные земли. Пятьсот лет эти земли принадлежат потомкам Аллаха, а теперь неверные покушаются на самое святое, что есть у правоверного, на чем держится его могущество.
Константин сочувственно кивал головой, не забывал уточнять, что иностранцы, приплывшие из-за моря с невиданной техникой, тоже могут завладеть этими турецкими землями.
— Завладели же в Индии, — подкреплял очевидным примером.
— Что верно, то верно, — соглашался возница и тоже кивал головой и уточнял: — Сейчас они нам помогают: не дадут русским захватить проливы.
— У русских кавалерия. Я в Крыму с ней познакомился.
Турок, прищурив глаза, хитро засмеялся.
— Скоро вы увидите, какие выкопаны рвы против русской кавалерии.
Подъезжая к селению Демирдеч, Константин заметил: от холма до холма перекопана дорога. Глубокий ров тянется на целый километр.
— И все это вырыто руками?
— Зачем? Верхний слой снимали огромным плугом, его тащил паровоз. А следующий слой, уже разрыхленный, выбрасывали лопатами. Сюда сгоняли болгар. Работали они, конечно, неважно. Их черкесы подгоняли кнутами. Как овец.
— И женщин?
— А там были почти одни женщины.
«Мерзавцы!» — мысленно возмущался Константин. Еще в Систово ему попалась на глаза французская «Фигаро». В ней журналист, приехавший на Балканы освещать боевые действия, расхваливал английскую инженерную технику, способную в течение двух-трех дней создавать непреодолимые препятствия на пути продвижения русских войск.
На подступах к Адрианополю таких укреплений лазутчик насчитал четыре. Для кавалерии это серьезные препятствия. Но не для пехоты.
«Если пехоту подвозить на казацких лошадях, — размышлял Фаврикодоров, — наши войдут в Адрианополь с востока. Это, пожалуй, самый удобный путь. А там — как сложится обстановка».
В Адрианополе царила нервозность. С севера, со стороны Тырново, прибывали поезда с турецкими семьями. В большинстве это были семьи высоких чиновников и черкесов. Еще недавно черкесы изгоняли болгар из их домов и сами в них поселялись, намереваясь жить долго, если не всегда. Кто пытался оказывать сопротивление, тому рубили голову: султан за их верную службу давал им такое право.
На север шли эшелоны с войсками: на платформах стояли пушки под брезентовыми чехлами, в крытых вагонах — ящики со снарядами, с немецкой маркировкой, из вагонов доносились звуки губных гармошек, выводили преимущественно тирольские мелодии.
В вагонах размещались артиллеристы. Турки из новых, дальнобойных орудий вести прицельный огонь еще не научились. И новый главнокомандующий турецкими войсками с согласия кайзера отобрал снайперов артиллерийского огня, посулив каждому после победы над русскими десять тысяч немецких марок.
Если раньше турецкие офицеры только шептались о том, что султан главнокомандующему старику Абдул-Керим-паше за неудачи на фронте отрежет голову и бросит ее голодным константинопольским собакам, то теперь говорили открыто, не опасаясь, что Абдул-Керим-паша будет говорунам рубить головы.
Султан уже не надеялся на своих полководцев: все они имели гаремы, но не имели полководческого таланта.
Свои услуги предложил подвизавшийся при дворе астролог немец Карл Дитрих, в прошлом офицер Генерального штаба Германии.
— Я могу командовать армией, — без тени смущения заявил он султану.
Дитрих смело смотрел в глаза наместнику Аллаха. Известный астролог не однажды составлял ему гороскоп. По гороскопу всегда выходило, что самому мудрому под солнцем править империей не только в XIX, но и в XX веке.
— Я принимаю твое заявление, иноземец, — произнес мудрейший после продолжительной паузы.
Присутствующие при этой сцене члены дивана оцепенело молчали.
Султан поставил условие:
— Если ты не одолеешь русских, мы из тебя сделаем шашлык. Согласен?
Ответ был молниеносный:
— Согласен.
— С этой минуты ты турецкий подданный. Имя твое — Мехмет-Али-паша. Запомни.
— Запомню.
— С этого дня ты — главнокомандующий Балканской армией. Да Аллах тебе поможет.
Как было записано в «Хронике дивана», 21 июня 1877 года Мехмет-Али-паша сменил Абдул-Керим-пашу. Новый главнокомандующий сразу же потребовал убрать из правительства своего личного врага военного министра Редиф-пашу, что и было сделано.
Теперь уже не Карл Дитрих (раньше у него была еще одна фамилия, французская: Детруа), теперь уже Махмет-Али-паша выписал из Германии два десятка офицеров немецкого Генштаба. В своем штабе он поставил их на ответственные должности. Так что Дитриху помогал не Аллах, а вот эти опытные военные специалисты, прекрасно знавшие русскую армию.
При штабе турецкой дунайской армии уже служили десять английских офицеров и два офицера из Франции. Французы занимались исключительно разведкой в пользу своего Генштаба, но состояли, как и англичане, на всех видах довольствия у султана. Несколько их лазутчиков были задержаны в расположении русских войск.
На допросе в отделе разведки (допрашивали двое — генерал Скобелев и полковник Артамонов) лазутчики от французов признались, что им была поставлена задача: используя различные товарищества, работавшие на русскую Дунайскую армию, всячески задерживать подвоз войскам продовольствия и фуража.
Когда увели арестованных, оставшись наедине, Михаил Дмитриевич сказал:
— Вот и разгадка, почему некоторые наши офицеры вынуждены за свои личные деньги покупать у населения продукты. Не нужно скрывать, что солдаты голодают, когда по каким-то причинам задерживается подвоз. Спасибо, что они воюют. Да еще как воюют! И тут же чуть ли не молятся на интендантов. А на них надо не молиться, их надо расстреливать. За измену.
— Государю об этих безобразиях докладывали?
— Вы, Николай Дмитриевич, доложите. В ваших руках разведка. Только не согласовывайте с Непокойчицким. Это он, начальник штаба, для снабжения армии нанял эти всевозможные товарищества. Вам это известно?
— Известно.
— А известно вам, кто его одаривает деньгами?
— Не был бы я разведчиком…
— Вот и доложите. Но не через голову главнокомандующего. Иначе вас уберут и не посмотрят на ваши заслуги перед отечеством. Боюсь, что и профессор Обручев в этот раз не защитит.
— Тоже знаю.
Оба грустно улыбнулись. Под впечатлением услышанного от пойманных лазутчиков друзья вдруг заговорили об иностранцах, засевших в высоких штабах по обе стороны фронта.
— Бедный султан! — с усмешкой произнес генерал. — Ослепительный, видимо, уже согласен из своего гарема подарить Карлу Дитриху свою любимую жену, лишь бы тот наказал Россию.
— Немцы не французы, — улыбчиво ответил полковник. — Вместо женщин они предпочитают золото. А впрочем, и французы любят золото. Мы же их покупаем тоже за звонкую монету.
Он не стал уточнять, а генерал не стал допытываться, как полковнику Артамонову удалось внедрить своего агента в штаб Дитриха, ставшего по воле султана Мехмет-Али-пашой.
Горный Студень. 1877. 3 августа
Совершив невиданный по военному времени вояж по тылам неприятеля, агент Фаврикодоров на рассвете 3 августа вернулся в отдел разведки.
Отдел дислоцировался уже не в Систово, откуда месяца назад он уходил на задание, а в маленьком уютном селе Горный Студень, где жили исключительно одни болгары, виноградари и плотники.
Здесь он никогда раньше не бывал, хотя слышал, что именно здесь, в этой горной глухомани, проводил тайные заседания вожак восставших Васил Левский. Недалеко от Плевны, в городке Ловча, пять лет назад он создал внутренний болгарский революционный комитет, который объединил 500 комитетов, и везде Левский старался лично участвовать в их работе. Уверенность, что там люди все свои, его погубила. Его предал член комитета. Турки устроили Левскому самую жестокую казнь: на глазах революционера зарезали его малолетних детей, а потом и ему отрубили голову.
Полковник Артамонов, отправляя своих лазутчиков на задания, предупреждал их: быть предельно осторожными, малознакомым не открываться, даже если вы знались в детстве. Ведь Левского предал его бывший школьный товарищ. Тот по велению турецкой контрразведки пробрался в подпольную организацию с целью выйти на след руководителя болгарского революционного комитета.
Не верилось, что каких-то четыре года назад это село было надежным укрытием для человека, который поднимал болгар на борьбу с турками. Теперь с именем Левского рядом с русскими братьями болгары шли в бой.
Весь день 3 августа полковник Артамонов занимался Фаврикодоровым. Агент обстоятельно докладывал, что видел, что слышал, что для армии передали агенты на местах. Запись беседы заняла около сотни страниц убористого текста.
Потом был разговор, уже не относившийся непосредственно к делам разведки.
— Вами интересовался государь, — сказал Николай Дмитриевич. — Это с его соизволения вы стали унтер-офицером русской армии. Государь велел спросить, когда, разумеется, вы вернетесь, удалось ли вам разыскать свою жену или турок ее запрятал за каменные стены?
— Турок, его фамилия Ганди-Ахмед, сбежал из Габрово, как только наши форсировали Дунай. Так что спасибо русской армии, а значит, и государю. Марьянка живет у моих родителей, и сыновья при ней. Теперь это также и мои сыновья.
— А что слышно о старшем? Который гвардеец?
— Говорите прямо: который янычар?
— И все-таки он гвардеец. Янычарство отменено, насколько мне известно, в 1826 году.
Это был второй человек, который назвал дату отмены янычарства. Первым был Манолов, учитель из Габрово.
— Дух янычар перешел к гвардейцам, — убежденно говорил Фаврикодоров. — Очень уж они лютуют, доказывают свою верность султану. Это я окончательно понял, когда выполнял задание: без жестоких людей Османская империя развалится.
С Фаврикодоровым трудно было не согласиться. Полковник почувствовал, что для его лазутчика это — больная тема. Жестокосердный турок у него отнял жену, сына сделал врагом родного отца. Никогда не заживет эта глубокая душевная рана.
Трагическая история Фаврикодорова взволновала многих русских людей. Тронула и государя. От профессора Обручева Николай Дмитриевич узнал, что государь в семье рассказал о мужественном болгарине, над которым надругался отставной турецкий офицер. В одном из писем к мужу императрица спрашивала: удалось ли болгарину вызволить свою жену?
Ответ могли дать грядущие события. Марьяна с детьми оставалась на вражеской территории. В Габрово в любой момент мог вернуться Ганди-Ахмед, теперь уже бывший начальник почтово-телеграфного отделения, и учинить над женщиной расправу. Он мог насильно увезти с собой и ее малолетних детей, как в свое время увез Гочо.
А время торопило. Русская армия сделала первый бросок — форсировала Дунай и тут же наткнулась на мощную оборону турецких придунайских гарнизонов, главным из которых оказалась Плевна.
Обстановка в гарнизоне Плевна оставалась неясной. Агенты, остававшиеся для наблюдения и передачи сведений о войсках и действиях неприятеля, оказались в трудном положении. Начальник гарнизона приказал уничтожить всех голубей. За невыполнение приказа хозяин голубятни карался смертью — голова отделялась пилой в присутствии семьи.