Неби скрестил руки на груди.
— Это мне решать, где какая нужда. Иди за гипсом, Панеб, а как научишься делать гипсовую штукатурку, займешься обновлением лепнины на фасадах всех здешних домов. Когда закончишь, поговорим про твои дела и намерение стать рисовальщиком.
Конечно, селение помнило имена кое-каких мастеров, сумевших за день произвести немыслимое количество гипсовой штукатурки: сто сорок мешков выдал на-гора Чени, а Санахт — двести пять! Но Панеб Жар, освоив приемы, которые показал ему Паи Доброхлеб, изо дня в день завязывал по двести пятьдесят мешков. Правда, из мастерской под открытым небом за весь рабочий день он не вылезал ни разу.
Потребность общины в гипсе, как правило, зависела от характера и количества выполняемых заказов; но коль скоро требовалось отделать фасады по всему селу и придать им ослепительную белизну, Панеб решил заранее заготовить материала побольше, чтобы потом не отвлекаться: когда он наконец примется за тяжкий труд, порученный ему начальником артели, рвения-то изрядно поубавится — задание наверняка отнимет несколько месяцев. Но неповиновение начальнику артели равносильно незамедлительному изгнанию из селения. Так что Панеб изживал обиды, обжигая сырой гипс — тот самый, который он сам извлек из земли. После обжига при температуре двести градусов он смешивал обожженную пыль с водой, получая гипсовую штукатурку, то есть тот самый строительный гипс, который так хорошо пристает к стене и сглаживает все ее неровности.
А если хорошенько разровнять, то поверхность превратится в ровную плоскость.
— Твоя штукатурка лучше моей, — признал Паи Доброхлеб. — Обжиг ты освоил просто здорово. Даже не верится!
— Я начну обмазывать стену слоями известки. А потом оштукатурю ее гипсом. Выберу самый раздолбанный дом в деревне… Что скажешь?
— Бог в помощь, Панеб! Продолжай в том же духе.
А ты знаешь, что один из наших сотоварищей остался штукатуром на всю жизнь? Он выравнивал стены для рисовальщиков.
— Может, его это и устраивало, но у меня на уме другое. И этот гипс для меня только ступень.
— Ты еще не знаешь всех тайн гипса… Гипс нужен и затем, чтобы связывать кое-какие краски, если только начальник артели сочтет тебя достойным и допустит к ним. И не забывай, что гипсовая штукатурка — прекрасная смазка, если нужно подогнать один огромный каменный блок к другому.
Молодой великан навострил уши.
— Прежде всего, Панеб, следи за качеством готового материала.
— А как?
Паи Доброхлеб показал конус, выточенный из известняка.
— Вот этой штучкой проверяют строительный гипс на плотность и на густоту — для разных работ нужна разная штукатурка, так ведь? Если ты дашь тяжелым частицам осесть на дно, то вся работа насмарку и начинай все по новой.
Панебу не хотелось морочить себе голову такими тонкостями, и он пропустил это предостережение мимо ушей. Ему хотелось как можно скорее управиться с заданием и просочиться наконец в круг рисовальщиков.
— А когда ты был подмастерьем, Паи, тебе тоже приказывали штукатурить все дома в селе?
— Нет, только свой. Но у меня не было столько сил, сколько у тебя. Вон как ты работаешь! Каждому даются те испытания, которых он заслуживает. Здесь так.
И вдруг Панеб решил, что Паи Доброхлеб вовсе не такой доброхот, какого из себя строит. И помогает ему вовсе не из сочувствия, а, никак, ему начальник артели велел. Что, если так?
— Задавай себе правильные вопросы, — советовал Паи, — от неправильных никакого проку. И не забывай первое правило всех мастеров: твори для того, кто творит.
54
Жители селения не переставали удивляться успехам Панеба: его невероятное упорство и неуклонное продвижение от дома к дому невольно внушали уважение к нему даже самым недоверчивым. Он набрасывался на каждый фасад с решимостью воителя, сражающегося за свою жизнь, и не оставлял его до тех пор, пока гладкая поверхность не начинала сиять невероятной белизной. Словом, оживали жилища трудами Панеба Жара.
Насмешливый взгляд, руки в боки, плечико небрежно прислонилось к косяку входной двери… прекрасная Бирюза пристально всматривалась в юного великана.
— Наконец-то и до моего дома дошел… Боялась, что его-то ты постараешься пропустить.
— Я всеми домами должен заниматься, но твой-то — в великолепном состоянии.
— Видимость одна… Только новая штукатурка придаст ему пристойный вид. Или ты хочешь, чтобы я пожаловалась начальнику артели?
Панеб Жар вмиг оказался рядом с молодой женщиной, левой рукой обхватил ее за талию, поднял и внес в дом.
— Доносом грозишь?
— Знаешь, какая трещина в спальне? Как обмазка высохла, так и поползла. Чтобы она не разрасталась, надо соломы в нее напихать, а потом сверху заштукатурить.
— Я только фасадами занимаюсь.
— Ну сделал бы исключение. Для меня-то.
И она обвилась своими длинными точеными ножками вокруг талии Жара и поцеловала его так пылко, что никакой решимости сопротивляться у него не осталось. Подняв свою сладостную ношу, он перемахнул через три ступенечки и оказался у ложа, [10]сложенного из кирпичей в углу первой комнаты. Оно было оштукатурено и украшено изображениями совершающей омовение обнаженной женщины и флейтистки, отчасти скрытой вьюнком, хотя вообще-то из одежды на ней было только ожерелье. Это отделенное от комнаты и приподнятое ложе было, однако, достаточно удобным: на толстых шерстяных покрывалах лежали подушки, на которых и расположились любовники.
— Ты место неправильно выбрал, Панеб.
— А разве это не ложе?
— Это — обрядовое ложе. Оно пребывает под защитой Хатхор и предназначено для того, чтобы на нем ежеутренне возрождался юный Хор, который побеждает силы зла и оберегает нашу общину от гибели.
— Так сделай же так, Бирюза, чтобы и я родился для новых радостей.
Жрица Хатхор прекратила урок богословия и позволила раздеть себя восторженному любовнику, чей пыл передался и ей. Ласки, которыми Панеб ублажал прекрасное тело молодой женщины, потребовали от него столько внимания, что он не заметил еще одного изображения: в изголовье обрядового ложа был нарисован красками бородатенький смешливый коротышка. А ведь имя этого развеселого карлика — Бес, и он отвечает за то, чтобы новый служитель Места Истины смог родиться на свет.
Неприятности и невзгоды никак не желали покидать Абри. Супруга главного управителя западного берега чем дальше, тем больше свирепела, и отношения в семье становились все более тяжкими. Она корила мужа за недостаточное рвение, насмехалась над его одеяниями и прической, упрекала за пристрастие к крепким винам… Вскоре между супругами не осталось далее клочка общей почвы, на котором можно было бы надеяться построить хоть какое-то согласие, пусть даже и не очень сердечное, и крупная черноволосая дама, ссылаясь на ночные головные боли, не только перестала разделять с ним ложе, но и перебралась в отдельную спальню. И чтобы хоть как-то позабыть о несбывшемся счастье супружеской жизни, приходилось злоупотреблять пирожными. Но горечь тяжких дум сладкие лакомства не перебивали.
Он часто грезил о разводе, но львиная доля состояния принадлежала жене, и он мог остаться ни с чем. А поскольку она ничуть не обманывалась насчет того, кто в доме хозяин, а скорее, напротив, цепко держалась и за унаследованное, и за общий дом, то у Абри не было, да и быть не могло, ни единого довода против нее.
Невозможно даже, как бывало еще недавно, поваляться у воды, порадоваться затянувшемуся послеобеденному отдыху, растянуть приятный полдник в тени пальм на многие часы: эта ведьма не дает ему ни минуты покоя. А ведь она должна была удовлетвориться. И угомониться! Как и предрекал Мехи, Абри удержал за собой все свои обязанности и не лишился своих полномочий — все при нем, ничто не потеряно. Но и это невероятное чудо не умаслило его супругу, она стала только еще придирчивее и требовательнее.
Тяжко, конечно, но если бы только это! Тот же Мехи — он в сто раз опаснее, как бы ни были учтивы его манеры и как бы ни елейны были его любезные речи. Вот уже несколько лет Абри наблюдал за возвышением нынешнего главного фиванского казначея со смешанным чувством страха и удивления. Поначалу ему казалось, что этого наглого типа скоро сломают — или вышестоящие, или недоверчивая знать. Но время шло, Мехи с успехом обходил все заготовленные для него ловушки и с таким же успехом доказывал, что он оборотистее своих противников.
Сегодня фиванские войска разве что не молятся на него, и не диво: командующий их облагодетельствовал, когда окончательно утвердился во главе городской казны. Сильный человек в Фивах — вот кто теперь Мехи. Он плетет свою паутину день за днем, и нельзя сказать, что никто по этому поводу не тревожится, однако его дальнейшее возвышение неотвратимо. Градоправитель уже уступил ему управление огромным городом, и Мехи так проявил себя в этом деле, что даже визирь доволен.
Казалось бы, что Абри все это должно радовать по причине особых отношений, сложившихся у него с командующим. Но как раз это-то и беспокоило более всего прочего.
Да, он взялся выполнять щекотливые поручения Мехи, но тогда он надеялся, что военачальника скоро уберут и он успеет воспользоваться его поддержкой, расплатившись лишь самыми ничтожными услугами. Но все пошло не так, как он рассчитывал, а командующий не замедлит предъявить счет. Власть его неудобного союзника росла, и Абри уже не мог делать вид, что все ладно: несмотря на неустанные усилия, он не добился до сих пор ничего существенного.
Вот почему после тянувшихся более двух лет попыток выдавать желаемое за действительное главный управитель западного берега решился все-таки удовлетворить своего грозного покровителя и нанести удар по Месту Истины, да так, чтобы Мехи был доволен.
Поднялся Абри рано, надеясь, что хоть позавтракать удастся в относительном спокойствии. Но не успел он распробовать пирог, как заявилась эта ведьма, осыпавшая его упреками, — на этот раз она озаботилась хлебами: за полями, видите ли, нужен глаз да глаз, а хозяин, если это определение уместно, не мычит и не телится. Вот почему пришлось в очередной раз нанести урон пищеварению и, наспех проглотив несколько больших круглых пирогов, вылететь из дома. И направиться в селение ремесленников.
Почему жители Места Истины соглашаются жить в таких условиях? Ни роскошных садов, ни пальм, в тени которых можно передохнуть, только пустыня и бесплодные холмы, над которыми царит беспощадное солнце. И что это за таинственное предназначение, которое мастера скрывают от непосвященных со времен основания своего поселка?.. Но Абри не завидовал их суровому существованию, такому близкому и вместе с тем невероятно далекому от берегов Нила и городских удовольствий.
Когда носилки с главным управителем западного берега прибыли к первому укреплению, стоявший на страже нубиец встретил его, строго следуя указаниям начальника Собека. Он потребовал, чтобы Абри назвал себя, и дождался разрешения от старшего, прежде чем позволить управителю продолжить свой путь. Попытки Абри возмущаться пропали впустую.
Поведение стража лишь подтвердило его опасения: Собек донельзя ужесточил охрану и отменил пропуска.
Абри изучил личное дело Собека и весь служебный путь охранника, от первых шагов в страже до назначения в Место Истины. В результате он пришел к неутешительному выводу: получалось, что Собек — честный страж и интересуется только своей работой. Никаких намеков на подкуп или иное предосудительное поведение на всем протяжении безупречной службы. Высокий сановник не обнаружил ни единой подробности, пригодной для предъявления Мехи в качестве зацепки, ухватившись за которую можно было бы отделаться от этого неподкупного нубийца. А убрать его стоило, ибо расставленные им препятствия нелегко обойти.
Начальник Собек вышел Абри навстречу.
— Что-то случилось? — спросил страж.
— Я, как управитель этого берега, всего лишь хочу убедиться, что у помощников все благополучно.
— Извольте.
Управитель не имел права проникать в селение, и даже проходить через укрепления он мог лишь в сопровождении начальника стражи.
— Как вам работается, Собек? Должностью довольны?
— Дело непростое, но затягивает. Вот только то нераскрытое убийство…
— Что, по-прежнему никаких следов?
— Никаких.
— Годы идут, никто вас ни в чем не винит… И вы тоже забудете.
— Никогда. Убит один из моих подчиненных, но я знаю: настанет день и преступление будет раскрыто.
— А если виновник… знаете, ну, один из селения?
— Возможно. Но у меня нет зацепок, с которых можно было бы начать расследование.
Абри сделал вид, что его занимает труд помощников, и навестил скромные жилища, выстроенные у ограды, за которой скрывалось селение. Затем вернулся к Собеку и пригласил его выпить свежего пива.
— Вы, похоже, не женаты?
— Нет, — отвечал нубиец, — и не имею на то ни намерения, ни возможности. Обеспечение безопасности братства поглощает все мое время.
— Со временем существование, сопряженное со столькими опасностями, может стать тягостным! — предупредил чиновник. — Здесь вы уже доказали свою состоятельность и показали все, на что вы способны. Нет ли у вас желания занять иной пост, более благодарный и не столь обременительный?
— Это не я решаю. На то есть визирь.
— Он меня иногда принимает. В беседе с глазу на глаз я бы мог замолвить за вас словечко. Должно ценить редкие способности, тем более что ваши качества заслуживают награды лучшей, чем изматывающий труд.
Собек выказал заинтересованность. Неужто Абри сумел нащупать слабину?
— И на какого рода повышение я мог бы рассчитывать? — спросил нубиец.
— Охрана каналов Фиванской области, к примеру. Вы станете заместителем нынешнего распорядителя, каковой не замедлит уйти на заслуженный отдых. И должность довольно скоро будет вашей.
— А что потребуется от меня взамен?
— Пока совершенно ничего, мой дорогой Собек. Но эта маленькая услуга, понятно, превратит нас в друзей. И, как водится между друзьями, мы могли бы обмениваться сведениями и оказывать друг другу разного рода услуги. Разве это не разумеется само собой?
Нубиец кивнул головой.
Наконец-то Абри сможет явиться к командующему с превосходными новостями.
55
Панеб Жар жил всепоглощающей страстью к Бирюзе, посвящавшей его в самые утонченные и самые дикие любовные игры. В конце рабочего дня, когда солнце скрывалось за Закатным холмом, юный исполин спешил в дом любовницы, чтобы упиться наслаждением, источники которого оказывались неисчерпаемыми.
Шли месяцы. Панеб продолжал наводить блеск на фасады домов, но если что и рисовал, то лишь бледные наброски на кусках известняка, а на свой дом и вовсе махнул рукой. Проводя ночи напролет у Бирюзы, он даже с Нефером виделся лишь изредка.
Как небо или Нил, красота Бирюзы менялась в зависимости от времени года. Цветущая летом, нежная осенью, диковатая зимой, пряная летом, она открывала Панебу все новые глубины нескончаемого желания.
Вскоре все селение заблистало белизной. Штукатур, можно сказать, уже справился с задачей, поставленной начальником артели, и собирался потребовать, чтобы его в конце концов зачислили в бригаду рисовальщиков. Войдя в этот день в дом Бирюзы, он рассчитывал отпраздновать свой успех, но обнаружил возлюбленную обряженной в длинное красное одеяние, которое дополняли роскошные малахитовые ожерелья и браслеты. Темный парик придавал ее блистательному облику непривычную строгость, почти суровость.
— Я участвую в обряде вместе со жрицами Хатхор и потому должна явиться в храм, — объяснила она.
— И меня бросаешь? В одиночестве?
— Верю, что ты выдержишь и это испытание, — сказала она смеясь.
— Обычно ты ходишь в храм ненадолго рано утром и перед тем, как стемнеет…
— Отдохни, Панеб. К завтрашнему вечеру твой пыл станет лишь еще жарче.