Незаметно, почти непреднамеренно, Ринд потихоньку перемещался в направлении Египетской галереи, когда его остановил чей-то голос:
— Эй, юноша!
Развернувшись, Ринд поначалу ничего не мог разобрать среди перламутровых лучей. Затем поморщился, услышав шуршание, как если бы к нему ползла гадюка, и наконец различил бледного, словно мертвец, человека в похоронном смокинге, жилетке пепельного цвета и черном цилиндре.
— Вы — мистер Ринд, — произнес мужчина и двинулся навстречу гостю прихрамывающей походкой.
— Да, — отвечал молодой шотландец. — А вы, должно быть, мистер Гамильтон.
— Сибстер, где-то под Уиком…
— Верно, — подтвердил Ринд, пожимая протянутую руку, неестественно бледную и костлявую.
Гамильтон изучал его через толстые стекла очков.
— А вы намного моложе, чем я ожидал.
— Мне почти двадцать один.
— Двадцать один? В самом деле? Учитесь, как я полагаю?
— В данное время — нет.
— Работаете?
— В данное время — нет.
Гамильтон продолжал рассматривать гостя в упор.
— Весьма любопытно. А впрочем, проходите. — Он приподнял свою трость, указывая путь. — Здесь у меня кабинет, как раз для подобного рода встреч.
— Вы принимаете посетителей?
— Когда возникает необходимость.
— …Поговорить о защите национальных реликвий?
— Юноша, вы ведь не очень стеснены во времени? Может, у вас есть другие дела?
— Нет-нет.
— Тогда пройдемте в мой маленький кабинет. Нас ожидает длинная беседа.
— Ну конечно.
Они неторопливо прошествовали вниз по ступеням в кабинет клерка, похожий на склеп, где Гамильтон снял цилиндр и погрузил свое хрустнувшее в суставах тело в кресло. Свет проникал в комнату лишь через решетку на потолке. Забитый водосток беспрестанно сочился дождевыми слезами.
Кап… кап… кап…
— Так значит, вам всего лишь двадцать один, — промолвил Гамильтон, поглаживая редкие пряди тонких, точно лен, волос. — Тогда, боюсь, я на целых пятьдесят шесть лет старше вас. Ну а сэр Гарднер находится где-то посередине — если не ошибаюсь, ему как раз исполнилось пятьдесят шесть. Поразмыслите об этом, юноша. Мы с вами представляем преемственность поколений — мы, сыновья и отцы археологии. Прошу, присаживайтесь.
— Так это правда? — Ринду показалось, что он услышал подтверждение своим догадкам. — Сэр Гарднер писал вам обо мне?
— Нет, он мне ничего не писал.
— Тогда откуда же вы узнали?..
— О вашем разговоре? — Гамильтон одарил посетителя ледяной улыбкой. — Что касается сэра Гарднера, от нашего пристального внимания ускользает очень немногое.
— Значит, кто-то нас видел? В Хрустальном дворце?
— Я слышал, это была задушевная беседа, словно между старыми друзьями. А ведь вы прежде никогда не встречались? И даже не переписывались?
— Никогда. Просто, видите ли, среди археологов сэр Гарднер слывет едва ли не героем. Он первым осудил грубые методы раскопок, которые были в ходу у других исследователей. Известно ли вам, что это он приказал заменить коптящие факелы в гробницах на восковые свечи, чтобы дым не портил стены?
— Да, я в курсе.
— Но я и не думал встретить его в Хрустальном дворце. Где угодно, только не там.
— Сэр Гарднер — советник дворцового комитета, и он написал подробный справочник по Египетскому залу; издание ожидается в самом скором времени.
— Я бы мог и сам догадаться, если бы был повнимательнее.
— Не волнуйтесь так, юноша. Уверяю вас, он совершенно не обижен.
Эти слова не могли не вызвать у Ринда благодарности — но и утешить его, приуменьшить чувство стыда, были не в силах. Надо же, сэр Гарднер Уилкинсон. Даже теперь, пять дней спустя, достаточно было вспомнить это имя, чтобы залиться краской смущения. Как же он сразу не догадался? Почему не заподозрил… чего-то в таком роде? Сейчас уже не хотелось и думать об этом.
Сэр Гарднер Уилкинсон, первый из археологов страны и величайший в мире египтолог. Начиная с тысяча восемьсот двадцать первого года, когда ему исполнилось двадцать четыре, он провел в этой стране двенадцать лет кряду, живя среди гробниц и храмов, изучая бесчисленные руины, перенося лишения, спасаясь от жестоких убийц и диких зверей, и приобрел за это время глубочайшие познания в области древних обычаев и нравов. Изнурительные труды по изучению настенных росписей убедили его, среди прочего, что египтяне играли в шашки, затворяли окна ставнями, дрессировали обезьян, чтобы те собирали фрукты, умели выкликать крокодилов из реки, называя их ласковыми прозвищами, пользовались искусственными инкубаторами, подвешивали мешочки с приправами над столом, чтобы еда не досталась крысам, и спали на обдуваемых ветром крышах, спасаясь от вездесущих нильских комаров.
В тысяча восемьсот тридцать девятом году за выдающиеся заслуги королева посвятила его в рыцари, и он стал единственным археологом, удостоившимся такой чести. Впрочем, с той поры сэр Гарднер только упрочил свою репутацию, предприняв несколько путешествий в Египет, опубликовав многочисленные академические и популярные труды, а кроме того, собрав немало впечатляющих званий и титулов, а именно: вице-президент Британской археологической ассоциации, почетный член Восточного общества Нью-Йорка, член-корреспондент Королевского азиатского общества, Венской императорской академии наук, а также Археологического общества Эдинбурга (в пыльных кабинетах которого Ринд изучал красноречивые послания Уилкинсона, не осмеливаясь даже вообразить, что когда-нибудь получит возможность потолковать по душам с их автором).
— А вы с ним близко знакомы?
— Скажу так: я следил за его карьерой не из праздного любопытства. Знаете, прежде чем появились его публикации, среди английских ученых было принято ссылаться на мой собственный труд о Египте.
Ринд неопределенно кивнул.
— С тех самых пор мы и сблизились. Сэр Гарднер сотрудничает с Королевским географическим обществом, которое было основано при моем содействии. К тому же он — доверенный консультант музея. Мы обращаемся к его помощи всякий раз, когда получаем предложение приобрести экспонаты, представляющие интерес с точки зрения археологии.
— Кажется, он очень приятный в общении человек.
— Весьма любезный джентльмен. Хотя временами он бывает нестерпимо скрытен.
Не зная, как отнестись к последним словам, Ринд предпочел сделать вид, будто их не расслышал.
— А… сэр Гарднер никогда не заговаривал о национальных реликвиях, которые здесь выставляются?
— Сэр Гарднер высказывает свое мнение обо всем, что касается музея.
— В таком случае, — не сдержался Ринд, — я уверен, что его не устраивает работа филиала британских древностей.
— Ну конечно…
— Пусть филиал и невелик, но мог бы вместить в пять раз больше экспонатов. И относиться к ним нужно бережнее, внимательнее. Вы ведь намереваетесь расширять отделение?
— Ну да, конечно. Правду сказать, по этому поводу я вас и вызвал. Давно пора навести порядок в британской коллекции.
Кап… кап… кап…
— Значит… — Ринд запнулся, боясь поверить. — Значит, вы приняли мое предложение расположить экспонаты в хронологическом порядке?
— Разумеется. Эта работа, для которой вы вызвались добровольцем, достойна всякого уважения, чрезвычайно своевременна, и мне остается лишь принести самые искренние извинения за то, что мы не могли ответить раньше. Можете приступать, как только будете готовы. Хоть завтра, если пожелаете.
— Ну… — Ринда захлестнуло волнение. — Ну это же… великолепно.
— Несомненно, ваш труд потребует времени, — вдруг обеспокоился Гамильтон. — Можно спросить, как долго вы собираетесь им заниматься?
— Об этом я еще не думал.
— В какой гостинице вы остановились?
— «У Морли» на Чаринг-Кросс.
— И не обговорили срока?
— Я вношу понедельную плату.
— Замечательно, — сказал собеседник. — Само собой, музей оплатит все расходы.
— Очень любезно с вашей стороны, мистер Гамильтон, однако…
— Разумеется, никаких прихотей.
— Нет-нет, вы не поняли, я…
— Или могу вам предложить комнату в «Мейфэр». [7]Кстати, моя жена до сих пор умело стряпает блюда шотландской кухни.
— Очень любезно с вашей стороны, мистер Гамильтон; прошу понять меня правильно, однако…
— Однако — что?
— В этом нет необходимости. Серьезно.
Кап… кап… кап…
Гамильтон поднял брови.
— Вы же понимаете, работа может растянуться на месяцы.
— Но я могу сам о себе позаботиться… Правда.
— Полагаю, вы обеспечены надежным доходом?
— Мой отец банкир. Он все устроил.
— Ясно. — Гамильтон с одобрением кивнул. — А вам действительно повезло, молодой человек. — Он задумчиво помолчал. — Все складывается еще лучше, чем я думал. Уверен, вы понимаете, что наш музей не в состоянии предложить крупного вознаграждения.
— Я и не жду вознаграждения, — возразил Ринд. — Для меня это огромная честь. — И тут, поддавшись восторженному порыву, он выпалил: — Честно говоря, это мне следует заплатить вам, мистер Гамильтон.
Но тут на лице собеседника вспыхнула столь неприкрытая радость, что Ринд заподозрил: его загнали в точно расставленные сети. Он произнес именно то, чего от него желали. Говоря иносказательно, молодой человек сам, по доброй воле, продался в рабство.
— Заплатить нам? — переспросил мистер Гамильтон, будто бы удивившись неожиданной мысли. — А что, это было бы даже занятно.
Он откинулся в кресле, продолжая буравить юного посетителя безжалостным взглядом, каким глядит на клиента гробовщик.
Кап… кап… кап…
На Ринда, не понаслышке знавшего о том, что такое холера, чахотка и болезни сердца, признаки скоротечности человеческой жизни давили тяжким грузом, а мысль о вероятности преждевременной смерти казалась ему назойливым постояльцем, никак не желающим съезжать с квартиры. В свое время — не так уж давно — молодой шотландец уже оставил надежду на любые серьезные отношения, убедив себя, что ни одна из женщин, достойных внимания, не выдержит его общества более нескольких минут, и не желая тратить силы на связь, которой, возможно, не суждено продлиться.
Жгучее стремление оставить какой-то след, не потерять ни единой драгоценной минуты нередко подвергало настоящим испытаниям его немалые запасы терпения, а то и природной застенчивости. Однако вслед за неизбежными страстными вспышками столь же неизбежно возникало ощущение стыда, угодливая любезность и, главное, мысли о собственном ничтожестве перед лицом бесконечности. Именно благодаря последнему обстоятельству Ринд выбрал своей стезей археологию — науку, которая, подобно астрономии, звала в ледяные просторы вечности; незаслуженно обойденные вниманием национальные реликвии подарили ему возможность излить нерастраченную романтическую и отцовскую теплоту сердца (а кроме того, отвлекали от более мрачных забот, что занимали его разум в тот памятный майский день визита в Хрустальный дворец и были так же свежи, как и кровь, внезапно хлынувшая из горла).
Несколько недель назад молодой шотландец наблюдал за раскопками пиктской хижины под Кеттлберном, кропотливо выбирая камни из густой зеленой поросли, когда его вдруг одолел приступ кашля; отвернувшись в сторону, Ринд прочистил горло — и испачкал траву большим сгустком крови. Землекопы едва ли не силой заставили его уйти в деревню и обратиться к врачу за помощью. Археолог упорно не желал этого делать, но потом превозмог свой страх и нехотя уступил, понимая, что пробил час посмотреть судьбе в глаза.
— У вас кровохарканье, — объявил врач. Так судья оглашает приговор.
— Это смертельно? — спросил Ринд.
— Само по себе — обычно нет. Но часто бывает симптомом…
— Туберкулеза?
Доктор сложил свои очки.
— Не исключено. Хотя в таком случае проявились бы и другие признаки. Скорее всего, мы имеем дело с очень серьезной формой заболевания дыхательных путей — воспалением бронхов или абсцессом легкого.
Ринд возблагодарил Господа за маленькие милости.
— Скажите, у вас наблюдались прежде подобные симптомы?
— Нет, ничего такого, — ответил Ринд.
Но он солгал. Уже давно ему достаточно было случайно проглоченной крошки, першения в горле и даже просто громкого смеха, чтобы на носовом платке появились пятнышки крови.
— А среди ваших родных не встречалось похожих случаев? Может быть, болезни горла или просто телесное истощение?
— Да нет, ничего особенного.
Однако и это была неправда. Семеро из младших детей в их семье умерли в самом нежном возрасте, а единственного выжившего брата недавно унесла чахотка; Алекс был последней надеждой отца.
— У вас не бывает одышки? Хрипов?
— Только во время крутых подъемов.
— Так вот, больше никаких крутых подъемов. И вообще никакого лишнего напряжения. Можно спросить, чем вы обычно занимаетесь, когда не копаетесь в грязи?
— Я студент Эдинбургского университета, готовлюсь к адвокатуре.
Доктор прищелкнул языком.
— Понятно. Продуваемые сквозняками учебные аудитории, грязные адвокатские конторы… Может, есть что-нибудь еще?
— Что-нибудь еще?
— Давайте начистоту. По-моему, вы способны принять правду как мужчина. В лучшем случае у вас нет рака, хотя это еще нужно проверить. Но качественный состав крови, которую вы сегодня исторгли, заставляет предполагать, самое меньшее, запущенное кровохарканье, и здесь заключается настоящая проблема. Если жидкость заполнит легкие во время сна, вы задохнетесь, даже не успев осознать, что происходит. Представьте себе: вы опускаете голову на подушку и вдруг… — Доктор щелкнул пальцами. — Оказываетесь прямо на небесах.
Ринд уже примирился со Всемогущим, поэтому просто кивнул.
— Что касается лекарств, тут я практически ничего не могу посоветовать. Лучшее лечение — постельный режим, усиленное питание, свежий воздух и постоянный присмотр. Между прочим, вы ведь не склонны сильно возбуждаться?
Шотландец покачал головой.
— Иными словами, ничто не заставит вашу кровь кипеть в жилах?
— Ничто.
Ринд засмотрелся на резвых ласточек за окном.
— Если понадобится, кто-нибудь из родных сумеет обеспечить вам достойный уход?
Глядя на птиц, молодой человек вспоминал пронизывающий ветер, грохочущие ставни на окнах, треск огня в очаге, долгие прогулки в горах…
— Юноша? — Доктор прищурился. — Я спросил, сумеет ли кто-нибудь из родных о вас позаботиться?
— Мой отец, — спохватился Ринд. — Ну конечно же, он присмотрит.
Он говорил убежденно, с уверенной улыбкой. А в голове между тем крутилось одно и то же: «Отец ничего не должен знать. Отец ничего не должен знать».
Закрытый экипаж с задернутыми шторами мчал по Трафальгарской площади. На взгляд Ринда, мистер Гамильтон еще никогда так не походил на владельца похоронного бюро, как сейчас. Отглаженный фрак цвета воронова крыла, цветок на сияющем лацкане, подозрительно напоминающий лаванду. Мало того, Гамильтон неизменно посматривал на шотландца как на новоиспеченного покойника, а как-то раз дошел до того, что принялся отряхивать его плечи и брезгливо поправлять воротник его черной суконной куртки.
— Надеюсь, теперь я выгляжу представительно? — осведомился Ринд.
— Более или менее. — Гамильтон откинулся на мягкую спинку сиденья. — А я, в свою очередь, надеюсь, что вы никому не проговорились о нынешней маленькой экспедиции.
— Даже если бы захотел, кому бы я мог проболтаться?
— Но вы не обмолвились ни намеком? Ни одной живой душе?
— Никому ни слова.
Гамильтон сжал резную шакалью голову, которая украшала его трость.
— В таком случае прошу вас и впредь не распространяться о подобных вещах. Не следует разглашать подробности предстоящей встречи. Даже ваш любимый отец не должен ничего знать.
Ринд покорно кивнул — и сам удивился, с какой это стати он сделался столь почтительным. Неужто все дело в едва обретенных привилегиях, касающихся музея?