Это было как гром с ясного неба. Светлов сдержался, чтобы не запротестовать. Так много поставлено на карту! И вот… Неужели сорвется так удачно начатая операция по предотвращению заговора?
— Надолго вы нас задержите? Неужели до следующего рейса? — с улыбкой спросил Светлов.
— Возможно. На аэродроме имеется гостиница, устраивайтесь в ней. Думаю, мы все выясним быстро.
День прошел в мучительных раздумьях. А вдруг немцы, добывая паспорта, не устранили опасности провала? Тогда швейцарцы могут арестовать и его и Анну. В Москве потеряют возможность контроля над задуманным нацистами покушением. Шелленберг может отказаться от использования в Иране предложенных Светловым кандидатур и придумает другой вариант. Светлова охватило отчаянье. Он не находил себе места. Анна была спокойна и не понимала, почему ее спутник так волнуется.
— Шефы позаботятся. В крайнем случае вернемся в Берлин, — равнодушно сказала она, когда они вышли из гостиницы.
Светлов чуть не разразился гневным восклицанием, но вовремя спохватился, понимая, что Анна в конце концов может заподозрить его.
— Нам поручено очень важное дело. Это, если хочешь знать, начало моей большой карьеры. Будет неприятно остаться в стороне, — сказал он.
Когда агент Линденблатта, наблюдавший за четой Зульцер, доложил ему, что они задержаны швейцарскими пограничниками, дипломата чуть не хватил удар. Линденблатт знал, что Зульцеры едут с очень важной миссией, и понимал, какие последствия могут быть для него лично в случае провала операции с паспортами.
Он тут же связался со своим агентом, швейцарским чиновником Рихтгофеном, который добыл паспорта для Светлова и Анны.
Рихтгофен пришел на конспиративную квартиру. Это был сухопарый шестидесятилетний старик с безжизненными глазами. Отсутствием каких-либо красок на лице он напоминал египетскую мумию.
— Все, все знаю, — не дал он раскрыть рта Линденблатту. — Этот идиот Бюрле забыл поставить на паспорте Анны Зульцер защитный знак, ну, знаете, просто условную такую галочку в определенном месте, чтобы пограничники не сомневались в подлинности паспорта. Это делается для страховки. А в документах герра Зульцера все в порядке.
— Что вы растолковываете давно известные истины! Кто не знает, что такое защитный знак! Вы скажите, как выбраться из этого положения?
— Все будет в порядке. Поставим на паспорт Анны Зульцер условную отметку и вернем его пограничникам, — Рихтгофен помедлил немного и добавил: — Придется поизрасходоваться немного.
Рихтгофен по происхождению был немцем, слыл убежденным нацистом и любил в разговорах со своими шефами похвалиться, что работает на них по идейным соображениям, тем не менее он не упускал случая сорвать каждый раз солидный куш.
— Какие еще деньги? Я заплатил вам за два швейцарских паспорта столько, сколько стоит приличная обстановка для квартиры.
— Герр Линденблатт, люди так испортились, что без платы не хотят сделать и шагу.
— Ошиблись вы, а не мы. Вы и расплачивайтесь.
— Да, это так. Но знаете, там могут тянуть несколько дней.
Линденблатт вынул бумажник и, отсчитав несколько банкнот, передал старику. Тот поспешил тщательно их запрятать.
О том, что дело может затянуться, наверное, подумал и тяжело вздохнувший Линденблатт.
Пришлось ему послать в Берлин радиограмму с сообщением о непредвиденном задержании четы Зульцер. Ответ оттуда гласил, что, если в ближайший же день Зульцеры не выедут из Швейцарии, Линденблатт поедет рядовым на Восточный фронт.
Линденблатт снова «нажал» на Рихтгофена. Тот пришел на квартиру Линденблатта совсем растерянным.
— Паспорта Зульцеров и все документы, послужившие основанием для выдачи, забрал к себе шеф паспортного стола Фортон. Я бессилен сделать что-либо. Он неподкупен.
— Чем вызвана такая проверка? — испуганно спросил Линденблатт.
— Кажется, он что-то заподозрил. Ему всюду чудятся немецкие шпионы.
— Что он имеет против немцев?
— Его зятя расстреляли в Берлине, а беременную дочь послали в концлагерь.
Линденблатт, немного подумав, обрадованно вскочил с места:
— Это очень хорошо!
Рихтгофен смотрел на него непонимающими глазами.
— Все в порядке. Пока ничего не предпринимайте. Мы вернем Фортону дочь, а он выпустит за границу чету Зульцер. Идите. Когда будет нужно, я позову вас.
Через час Шелленберг получил радиограмму Линденблатта. Прочитав ее, он вызвал адъютанта.
— Немедленно выясните, в каком лагере содержится жена Цинмана. Помните, того, который имел на Фридрихштрассе большой ювелирный магазин. Пусть начальник лагеря позвонит мне по телефону.
Начальник лагеря позвонил Шелленбергу поздней ночью, когда тот уже дремал за письменным столом. Он доложил, что Эсфирь Цинман умерла в прошлом году, вскоре после родов.
— Как умерла? — закричал Шелленберг,
Не дослушав пространных объяснений, он снова заревел:
— А ребенок?
— Сын тоже умер, — пролепетал перепуганный начальник лагеря.
— Завтра утром привезите мне дело Эсфирь. Цинман. — Не мог Шелленберг так сразу отказаться от единственной возможности воздействовать на Фортона. А вдруг документы в деле Цинман подскажут что-то другое?
Начальник лагеря хотел было объяснить, что он не успеет к утру добраться до Берлина, но Шелленберг бросил телефонную трубку. Сонливость с него как рукой сняло.
Утром начальник лагеря, неизвестно как добравшийся до Берлина, сидел в приемной. Внимательно просматривая дело Эсфирь Цинман, Шелленберг обнаружил письмо. Он сразу почувствовал, что письмо может сослужить ему службу. Брезгливо взяв в руки грязный конверт, достал сложенный вчетверо потрепанный серый листок.
Ваша Эсфирь».
— Почему письмо не было отправлено? — спросил Шелленберг.
— Герр бригаденфюрер, женщина, которой это письмо было передано Эсфирью Цинман для отправки, была арестована. Она поддерживала нелегальную связь с городом. Во время ареста письмо Эсфири Цинман обнаружили у нее. К тому времени Цинман и ее ребенок были уже мертвы.
— А где сейчас эта женщина?
— За нелегальную связь с городом расстреляна.
Шелленберг зло взглянул на начальника лагеря, но неожиданно его осенила какая-то мысль, и он сказал:
— Возвращайтесь в лагерь и подберите у заключенных евреев годовалого мальчишку, который может сойти за сына Эсфири Цинман. Завтра этот ребенок должен быть здесь.
Шелленберг вернул дело Эсфири начальнику лагеря, а ее письмо оставил у себя.
VII
Шеф паспортного бюро Фортон только что вернулся с работы и, ожидая, когда подадут обед, просматривал газеты. Он никак не мог сосредоточиться на сообщениях с фронтов. Мысль о паспортах Зульцеров не оставляла его. Документы, которые послужили основанием для выдачи паспортов, были в порядке, но скоропалительность, с которой паспорта были оформлены, вызывала подозрение. «Завтра сообщу о своем мнении службе государственной безопасности, пусть разберутся», — решил он.
Это его успокоило, и он взялся за газеты. Но прочесть их так и не смог. Служанка принесла письмо. Вскрыв его и прочтя первые строки, Фортон побледнел и, закрыв глаза, откинулся на спинку кресла. Через несколько минут, собравшись с силами, он прочитал все письмо. Это было предсмертное послание его дочери.
«Говорить ли жене? — это была первая мысль, которая пришла ему в голову. — Хорошо, что Элла в отъезде. Хотя она и подготовлена к тому, что Эсфири нет в живых, но письмо будет для нее тяжелым ударом». Внимательно разглядывая конверт и письмо, он обратил внимание на то, что письмо полугодовой давности. Позвонил и вызвал служанку.
— Когда вы получили его? — спросил он.
— Только что. Письмо принес какой-то посыльный, во всяком случае, не почтальон, — ответила служанка.
Фортон задумался. Что это могло означать? Где сейчас ребенок?
Раздался телефонный звонок, Фортон взял трубку.
— Господин Фортон, надеюсь, вы прочли письмо дочери. Можете получить внука при условии, если супруги Зульцер завтра выедут из Швейцарии и никто впредь не будет их беспокоить по поводу паспортов. То, что мы доставим внука к вам, дело реальное, об этом свидетельствует письмо дочери, которое мы вам послали. Я позвоню вам ровно через час, чтоб узнать ваше решение, — говорящий повесил трубку.
Фортон был в смятении. Что делать? Зульцеры, конечно, гитлеровские агенты. Нарушить долг службы? Нет, ни за что. Сейчас же надо ехать в службу безопасности и все рассказать. Фортон взялся за шляпу, но какая-то сила усадила его обратно в кресло. А что будет с ребенком? Эти изверги уничтожат его. Он инстинктивно взглянул на газеты. Немцев гонят из России, идут бои за Днепр. Гитлер не устоит. Спасет ли его какой-то Зульцер? Конечно, нет. Пусть он будет архиразведчиком, — уламывал свою совесть Фортон. Лоб его покрылся испариной. Что скажет Элла? Она никогда ему этого не простит. Она и не переживет такого несчастья.
Долго, раздумывал шеф паспортного бюро, комкая свою шляпу. Незаметно пролетел час.
Позвонил телефон. Тот же голос спросил:
— Какое вы приняли решение?
— Я согласен, — сказал Фортон и далеко отбросил шляпу, которая превратилась в бесформенный колпак.
— Через день после выезда Зульцеров ребенок будет доставлен к вам на квартиру. Не пытайтесь узнать, кто его принес, — в трубке послышался сигнал отбоя.
В день, когда Зульцеры улетели, на квартиру Фортона снова позвонили по телефону.
Дрожащей рукой Фортон поднял телефонную трубку.
— Взгляните в окно. У магазина против вашего дома стоит детская коляска, заберите ее — в ней ваш внук.
Фортон бросился на улицу, внес коляску с ребенком в дом, разговаривая вслух:
— Как будет счастлива Элла! Как будет рада Элла!
Крошке не было и года, он спокойно разглядывал комнату. Фортон увидел на худенькой шейке цепочку. На ней был медальон Эсфири, который Фортон собственными руками повесил на шею дочери, когда она пошла в школу.
VIII
Панков читал письмо из Москвы, когда Авдеев, обычно медлительный, широко распахнул дверь и быстро вошел в комнату. Генерал с тревогой посмотрел на него, — он только что думал о Светлове, — и встал из-за стола.
— Жив?!
— Все в порядке. Его задержали на швейцарской границе. Произошла ошибка при оформлении паспорта. Сейчас герр Зульцер с женой, — улыбнулся Авдеев, — уже в пути. Завтра встречаем их.
На следующий день Панков и Авдеев, стараясь не выделяться из общей массы встречающих, увидели среди пассажиров приземлившегося самолета Светлова.
— Вот он! — прошептал Авдеев.
Светлов спускался по трапу, заботливо поддерживая Анну. Его серые глаза неприметно обежали встречающих; когда взгляд остановился на Авдееве, темные зрачки чуть расширились и дрогнули.
Не дожидаясь, когда они сойдут, Панков и Авдеев ушли с аэродрома.
Появление граждан нейтрального государства привлекло внимание офицера английской разведки, находившегося также на аэродроме. Капитан Холмс зашел в помещение порта и разыскал там лейтенанта Хамбера.
— Прибыла чета швейцарских граждан Зульцер. Он уже бывал в Иране. Что-то они мне не нравятся. Я взял у иранских пограничников паспорта Зульцеров, посмотрите их, вы старожил здесь, может, знаете этих швейцарцев.
Хамбер взглянул на фото,
— А, это тот самый Зульцер, который жил здесь до вступления наших войск. Он представлял швейцарскую фирму и имел дела на севере — в Мазандаране и Азербайджане. Теперь приехал с женой, видно, женился недавно.
— Им только и дела — жениться да заниматься коммерцией. Побыли бы в нашей шкуре и не вспомнили бы о женитьбе, — проворчал Холмс.
— Никаких компрометирующих данных на Зульцера у нас нет. Мы обеспечили его тогда хорошим наблюдением. Помните иранца Али? — спросил Хамбер.
— Это того, что недавно устроили в португальское посольство?
— Да. Он работал у Зульцера слугой и сообщал нам о каждом его шаге. Кроме того, адвокат Сафари охарактеризовал Зульцера как человека, ненавидящего нацизм.
— Ну, аллах с ним, с этим Зульцером. Пойду возвращу паспорта. Неплохо бы Али снова направить к нему на службу, — сказал Холмс и вышел.
С аэродрома супруги Зульцер поехали на квартиру, на которой жил Светлов в первое свое пребывание в Иране.
— А если квартира занята, где мы остановимся? — спросила Анна.
— Я думаю, хозяин получил мою телеграмму из Берна. В его распоряжении было несколько дней, и он, полагаю, успел подготовить квартиру. Если в ней живут, то он подыскал для нас что-нибудь подходящее. В крайнем случае остановимся пока в гостинице.
Беспокойство Анны оказалось напрасным, квартира была свободной.
Вечером они оба встретились с Глушеком.
— Я очень беспокоился, когда вы не пришли на явку. Хорошо, что Берлин сообщил о задержке в пути, — информировал их Глушек.
В нем никто не узнал бы неряшливого старика. Он был в отутюженном костюме, белоснежной сорочке, подтянутый.
Светлов рассказал, что должен сделать Глушек, не посвящая его в суть операции.
— Поместить гостей можно на постоялом дворе Гусейн-хана. Это преданный нам человек. Когда-то состоятельный, он разорился и очень нуждался, я помог ему материально. На наши деньги он открыл опиумокурильню и постоялый двор. Внешне это убогое помещение, но там можно создать известный комфорт.
— Но такие заведения обычно привлекают внимание полиции, — заметил Светлов.
— О, насчет этого беспокоиться нечего. У Гусейн-хана прекрасные отношения с блюстителями порядка. Он не скупится.
Анна не вмешивалась в разговор, но внимательно рассматривала Глушека.
— Надо в ближайшие дни снять два дома, один поблизости от русского и английского посольств, второй у американского. Такие, чтобы из них можно было наблюдать за этими посольствами. Надо найти изолированные дома.
— Я понимаю, что требуется. Сделать это нетрудно. Вы сами знаете, снять здесь дом не проблема.
— Надо сделать это так, чтобы не выдать наш интерес к посольству.
— Не беспокойтесь, все будет в порядке.
Светлов знал, что вряд ли немецким парашютистам дадут добраться до Тегерана, а тем более воспользоваться снятыми домами, но все же дать такое задание Глушеку надо было, учитывая, что он связан с Берлином и оттуда могли запросить его, как дела с подготовкой укрытия.
Разговор зашел о Берлине, у Анны и Глушека нашлись там общие знакомые.
Уходя, «герр Зульцер» договорился с Глушеком, что он зайдет к нему на следующий день и они поедут осмотреть помещение для парашютистов у Гусейн-хана. Время он назначил так, чтобы выкроить час на встречу со своими. Придумать другой предлог для отлучки из дома он не мог. Анна знала, что в Берлине ему запретили встречаться со своими старыми знакомыми и агентурой за исключением Глушека и Махмуд-бека.