Партия «трески» переносила дерзкое обращение Филиппа и сына его Карла Смелого только потому, что знала, что партия «удочек» страдает еще более от тирании бургундского дома. И когда в 1477 году погиб Карл Смелый, удочки вздохнули свободнее, соединились и прогнали из утрехтской епархии Давида. Напрасно он сзывал приверженцев трески из Голландии и Зеландии: эти провинции не хотели начинать неприязненных действий без приказа нового своего государя, герцога Максимилиана Австрийского, супруга Марии Бургундской, дочери Карла Смелого и, следовательно, племянницы Давида. Епископ послал просить помощи племянника, и Максимилиан обещал усмирить бунтовщиков, но восстание во Фландрии удерживало его, так что в минуту нашего рассказа монсиньор напрасно ждал помощи и должен был держаться собственными средствами, которые почти истощились, потому что он не умел привязать к себе самых преданных защитников.
Надобно прибавить, что Давид соединял в себе пороки отца и брата и не имел ни одного из хороших качеств бургундцев. Он был горд, дерзок и жесток до крайности. Впрочем, в то время, когда жизнь человеческая ничего не стоила, жестокость была обыкновенной принадлежностью властителей, по крайней мере герцоги Филипп и Карл отличались необыкновенной храбростью, и когда гнев не затмевал их рассудка, они поступали справедливо и великодушно; но Давид был всегда несправедлив и бесчестен по расчету. Вместо храбрости он употреблял хитрость, льстил своим врагам, чтобы привлечь их на свою сторону, и обращался дурно со своими приверженцами, зная, что они не смеют ему изменить. Слабые люди всегда прибегали к такой неблагородной политике.
Мы уже говорили, что Давид принял к себе на службу итальянца Перолио с его шайкой и не запрещал наемникам грабить своих и чужих. Епископ обращался с начальником их гораздо ласковее, чем с храбрыми и преданными дворянами. Кроме того, у него было другое наемное войско, под начальством гасконца Салазара, сына знаменитого воина, отличавшегося при Карле VII. Маленькая же армия епископа находилась под начальством трех рыцарей: ван Нивельда, ван Вильпена и ван Шафлера, и, по своему обыкновению, монсиньор Давид не думал награждать их за преданность, даже не извлекал из них никакой пользы. Сколько раз эти храбрецы упрашивали епископа, чтобы он позволил им взять приступом Утрехт, но он все откладывал решительное сражение, надеясь на скорую помощь Максимилиана, а между тем отнимал почти последнее у поселян, чтобы содержать иностранных бандитов, которые ничего не делали.
Ван Вильпен и Шафлер огорчались такими нелогичными распоряжениями, но преданность их к бургундскому дому была искренняя, и они не роптали на епископа; зато ван Нивельд, человек честный, но пылкий и раздражительный, не мог хладнокровно переносить оскорблений и давно объявил, что при первой обиде перейдет к удочкам. Это было тем вероятнее, что старший брат рыцаря был лучшим другом бурграфа монфортского. Епископ Давид знал о намерении ван Нивельда, но вместо того, чтобы объясниться с ним и привязать его доверчивостью, обращался с ним еще с большим пренебрежением, и боясь, чтобы он не передал врагам замка Одик, вызвал его оттуда и приказал стать с войском в деревне Котен. ван Нивельд не перенес этого оскорбления и поклялся отомстить. Однако он исполнил приказание, только не появлялся больше при дворе Давида. В то же время ван Шафлер предупредил его об измене Перолио, и епископ, боясь потерять половину своего войска, решился разузнать намерения двух начальников.
Он призвал графа Шафлера, принял его чрезвычайно ласково и посадил возле себя, чего никогда никому не позволял.
– Любезный сын, – сказал он рыцарю вкрадчивым голосом, – я вас призвал для того, чтобы поблагодарить за ваши заслуги, за преданность. Я горжусь вами, граф, и надеюсь, что в будущем могу рассчитывать на ваше расположение.
– Я принадлежу вам, монсиньор, располагайте мной, – отвечал Шафлер почтительно.
– Так вы не откажетесь, сын мой, оказать мне маленькую услугу?
– Приказывайте монсиньор, я готов.
Епископ протянул руку к графу и продолжал еще мягче:
– Завтра кончается перемирие, а я очень беспокоюсь насчет намерений мессира ван Нивельда и мессира Перолио. Прошли слухи, что они хотят изменить, но я еще сомневаюсь…
– Разве сомнение возможно? – прервал Шафлер. – Измена ясна.
Давид нахмурился и через минуту возразил довольно сухо:
– Если вы, граф, уверены в этой измене, то я хочу иметь ясные доказательства. Вот почему мы решили осведомиться об этом… осторожно, не показывая недоверчивости. Это, может быть, приведет их опять на путь долга. Вот два письма, мессир, одно к ван Нивельду, другое к Перолио. Я желаю, чтобы они получили их как можно скорее.
– Я тотчас пошлю всадников, и через несколько часов письма будут в их руках…
– Я не имею надобности в ваших всадниках, мессир, и желаю, чтобы вы сами отвезли письма.
Шафлер вскочил со своего места:
– Что вы сказали, монсиньор? Я – начальник ваших войск, дворянин!
– Оттого-то я, мой сын, и прошу вас, чтобы вы приняли это на себя. Мне надобен ответ как можно скорее, а вашему оруженосцу или всаднику не захотят, может быть, отвечать, тогда как вам не откажут в этом. Да и кто лучше вас может узнать с первого взгляда расположение начальников и войска?
– Хорошо, монсиньор, – сказал Шафлер, – я исполню ваше поручение… Через час я буду с моим отрядом на дороге в Котен.
Епископ улыбнулся и возразил:
– Что вы, граф! Если вы отправитесь с войском, это будет не дружеское посещение, а угроза или вызов… Вы должны ехать один и без оружия.
– Без оружия! – вскричал с гневом граф, но одумавшись, продолжал. – Вы знаете, что я вам предан, и потому поеду один с моим оруженосцем, чтобы доказать, что Шафлер не боится изменников и презирает их; но придти к Перолио без оружия невозможно. Мое оружие доказывает, что я дворянин, а дворянин не должен быть безоружен, даже в разбойничьем притоне.
Твердый тон, которым были проговорены эти слова, доказал епископу, что настаивать напрасно, и потому он сказал:
– Я не буду спорить с вами, мой сын; но так как жизнь ваша драгоценна для нас, то мы просим вас и даже приказываем, как государь и духовный отец, не отвечать на вызовы и употребить оружие только в случае законной защиты.
И благословив молодого человека, он отпустил его… Через час храбрый рыцарь ехал по дороге в Котен в сопровождении конюшего Генриха. На нем были великолепные латы работы Франка, подаренные мастером Вальтером, шлем с пятью белыми перьями, тяжелый меч и богатый кинжал. Сверх лат наброшен был плащ с вышитым гербом епископа Давида; к левому плечу прикреплен щит с гербом Шафлера. Лошадь его, рослая и сильная, была тоже покрыта железом.
Генрих ехал на почтительной дистанции от своего господина, тоже в латах и в шлеме, только без забрала. Подъезжая к Котену, они увидели солдат ван Нивельда, занятых чисткой оружия и военными приготовлениями. Некоторые из них узнали ван Шафлера и поклонились ему почтительно, однако смотрели на него с удивлением, не понимая, зачем он приехал.
Граф остановился перед домом ван Нивельда и с грустью заметил, что над зданием не развивалось знамя епископа. В одно из окон смотрел помощник начальника и, увидев приближающегося всадника, сошел вниз и встретил его.
– Это вы, мессир граф? Мы не ждали вашего посещения.
– Здравствуйте, храбрый ван Йост, – отвечал Шафлер, – мессир ван Нивельд так давно не был в Дурстеде, что надобно было приехать сюда, чтобы повидаться с ним.
Старый воин смешался.
– Очень рад, мессир, – проговорил он, – только моего начальника нет дома.
– Где же он?
– Не знаю.
– Не обманывайте меня, ван Йост, а скажите лучше прямо, что он в Утрехте, у бурграфа монфортского. Кто мог ожидать этого!
Старик вздохнул вместо ответа.
– И вы последуете за ним в новый лагерь? – спросил Шафлер.
– Я предан лично ему, а не партии, которую он защищает.
– А что думают ваши товарищи?
– Они согласны со мной. В наше время трудно разобрать, кто прав, кто виноват, и потому мы привязываемся к человеку, предоставляя ему отвечать за наши поступки.
– Да, вы правы, вы остались верны вашему начальнику… виноват один ван Нивельд. Вот письмо к нему от епископа. Желаю, чтобы он, прочитав его, одумался и не заслужил названия изменника.
– На все воля Божья, – проговорил старик. – Прощайте, мессир, вы едете опять в Дурстед?
– Нет, мне надобно побывать в лагере мессира Перолио.
– Уж не везете ли вы письмо епископа к начальнику Черной Шайки? – спросил старик с беспокойством.
– Да, ван Йост, разве и Перолио в Утрехте?
– Не знаю, мессир, только мне жаль, что такой благородный, добрый рыцарь отправляется один в лагерь итальянца.
– Благодарю за сочувствие, но Шафлер ничего не боится и смело идет, куда велит долг. Прощайте.
– Да хранит вас Бог, мессир граф! – проговорил с чувством ван Йост, следя глазами за удалявшимся рыцарем.
Через несколько минут Шафлер доехал до лагеря Перолио, расположенного в долине между рекой Лек и дорогой, которая вела из Дурстеда в Утрехт. Черная Шайка построила бараки и конюшни, и тут, точно так же как в лагере ван Нивельда, всадники и прислуга их чистили оружие и латы, готовились к скорому походу. Все это происходило тихо и в порядке, что означало близость начальника. Странно, что эти разбойники, для которых не было ничего святого, дрожали как дети перед капитаном. Никто не смел сказать ему ни слова, и приказания его исполнялись беспрекословно. Малейшая неосторожность или непослушание наказывались жестоко. Даже во время оргий, стоило только показаться Перолио, в минуту буря умолкала, хмель вылетал из головы и все готовы были умереть по его знаку.
В Черной Шайке было до двух тысяч человек и все всадники и солдаты высокого роста. Все вооружение их было черное, лошади тоже черные, так что один вид этого войска внушал ужас. Палатка Перолио стояла посреди лагеря, но сам он лежал на подушках под деревом, защищавшим его от солнечных лучей. Богатый костюм его выказывал атлетическое его сложение; левая рука была без перчатки, а правая, по обыкновению, в черной шелковой перчатке.
Возле него стоял паж и по временам наливал ему в кубок французского вина. Перолио, увидел приближающегося офицера, англичанина Вальсона, и проговорил как бы в полусне:
– Ризо, зачем идет сюда Вальсон, кого он ведет с собой?
– Двух всадников, мессир, только я их не знаю… Это рыцарь на службе епископа, потому что я вижу бургундский герб.
– Бургундцы! – проговорил зевая итальянец. – Хорошо, налей мне еще вина.
Вальсон, остановив Шафлера поодаль, подошел один и думая, что Перолио спит, сказал пажу:
– Ризо, граф Шафлер желает говорить с капитаном.
– Шафлер! – вскричал Перолио радостно. – Веди его, Вальсон, веди скорее.
И, привстав на подушках, он вежливо поклонился посетителю.
– Простите, мессир, что я встречаю вас не совсем учтиво… но меня извиняет жара. Ризо, помоги графу сойти с лошади.
– Я здесь на несколько минут и не сойду с лошади, – отвечал Шафлер.
– Очень жаль, мессир. В таком случае вы не откажетесь выпить бокал французского вина. Ризо, налей.
– Не беспокойтесь, я не буду пить, – возразил граф.
– Вы не похожи на ваших соотечественников, у которых всегда жажда и которые чаще держат в руках бутылку, чем меч.
И, не дав времени ответить Шафлеру, Перолио продолжал еще любезнее:
– Так я выпью, чтобы поблагодарить вас за ваше посещение.
– Напрасно благодарите, мессир, я здесь не по доброй воле, а по приказанию монсиньора.
– А! Достойный епископ беспокоится о моем здоровье! Меня очень трогает его внимание.
– Если бы монсиньор желал осведомиться о вашем здоровье, то прислал бы своего врача… а я взялся доставить вам его приказание.
– Его приказание? – вскричал Перолио, с бешенством вскочив с ковра.
– Да, его приказание, – повторил граф хладнокровно. – Разве мы оба не служим Давиду Бургундскому?
Начальник Черной Шайки в минуту успокоился и опустившись на подушки, проговорил:
– Любопытно знать, что мне приказывает монсиньор Давид.
– Вы это узнаете из его письма.
Ван Шафлер подал бумагу Генриху, который хотел вручить ее Перолио, но Ризо успел выхватить ее из рук оруженосца и, став на одно колено, протянул письмо своему господину. Итальянец посмотрел на печать епископа и, не развертывая пергамента, отвечал с дерзкой иронией:
– Можете поблагодарить вашего епископа и сказать ему, что я рассмотрю в другое время его послание и отвечу на него.
И бросив письмо с презрением на пол, он опять лег. Шафлер дрожал от досады, но старался удержать свой гнев.
– Я требую, именем монсиньора Давида, чтобы вы прочитали его послание и дали мне тотчас ответ.
– Это невозможно, мессир… здесь нет никого, кто бы умел читать… Мы не занимаемся науками.
– Я умею читать, – возразил Шафлер. – Дайте мне письмо.
– Я не могу сделать этого; если бы ваш епископ хотел доверить вам то, что заключается в этом послании, он не написал бы письма.
– Приказываю вам, именем епископа, прочитать письмо и отвечать на него, – вскричал рыцарь.
– Вы слишком смелы, мессир, – сказал Перолио, приподнимаясь на подушках. – Неужели вы думаете, что у меня есть время и охота заниматься разбором писания вашего незаконного епископа… Поговорим лучше о другом. Ризо, вина! Я хочу выпить в честь красоты и верности той, которую любит граф Шафлер. Здорова ли дочь оружейника, хорошенькая Мария? Знаете ли, что такую красавицу редко можно встретить. Я видел ее в Амерсфорте… в тот самый день, как вы там были, и чуть не влюбился в нее… Право, белокурая Мария мне очень понравилась, но я узнал, что сердце ее уже занято и, может быть, двумя…
– Мессир, опомнитесь! – проговорил Шафлер бледнея.
– Я не люблю идти по следам других, – продолжал бандит, злобно смотря на молодого человека. – Мне сказали, что вы хотите на ней жениться… я не поверил этой сказке. Можно позабавиться с хорошенькой мещаночкой, но дворяне не женятся на подобной дряни. Это бесчестье!
– Дворянин не может себя обесчестить тем, что дает свое имя честной девушке, – сказал с усилием Шафлер, терпение которого приходило к концу.
– Вы судите совершенно справедливо, мессир, но я не такой мудрец, как вы, и лучше выпью еще за белокурую красавицу. Неужели вы не выпьете со мной?
Шафлер молча оттолкнул бокал, поданный пажом. Перолио засмеялся.
– Как вы хладнокровны, мессир, – продолжал он. – Ничто не может вас тронуть… Можно в ваших глазах оскорбить предмет вашей любви – и шпага ваша останется в ножнах.
– Я здесь не жених девушки, достойной уважения, – вскричал Шафлер громовым голосом, – а посланный епископа. Если же вы осмелитесь в другое время произнести ее имя, я заставлю вас замолчать.
– А отчего же не теперь? – спросил Перолио. – Мне надоело лежать, вынимайте ваш меч, храбрый рыцарь, потому что я не раз оскорбил вашу красавицу.
Шафлер хотел бросить свою перчатку в лицо бандита, но вспомнив обещание, данное епископу, остановился.
– Ты можешь оскорблять меня безнаказанно, – проговорил он глухо. – Ты отгадал, что епископ запретил мне отвечать на вызовы.
– И вы сдержите это обещание?
– Надеюсь, что Бог даст мне на это силы.
– Ваше счастье, что мне лень и что так жарко, а то я бы нашел средство заставить вас драться.
– Ваши старания были бы напрасны.
– А если бы я оскорбил вас, назвал трусом, подлецом?
– Я презираю ваши оскорбления и не хочу отвечать на них.
– Но будете ли вы молчать, когда я плесну вам в лицо бокал с вином, потому что рука моя не достанет до вашей щеки?
И Перолио, смеясь, поднял бокал.
– Если вы посмеете это сделать, я в ту же минуту убью вас, как собаку.
– А! Так вот храбрость здешних дворян. Вы не хотите сразиться честно, а любите убивать безоружных. Вальсон! – вскричал он, обращаясь к своему офицеру. – Позови сюда товарищей, пусть они посмотрят на этого рыцаря, закованного в железо, которому епископ приказал быть подлецом. Можно оскорблять его и его красавицу, можно плевать на него и он будет молчать. Его латы и оружие защищают его только от мух.