Зазвенело оружие. Магдалена очнулась и растерянно глядела на сражавшихся. Белая голубка, стоя возле нее на коленях, старалась ободрить и успокоить ее, но девушка только ломала руки.
Люинь, напрасно пытавшийся разглядеть кто его противник, вынужден был отступить. Баньер не хотел уступать и прилагал все усилия, чтобы победить мушкетера. Он сбил ему шляпу и узнал виконта, который отплатил ему ударом в плечо. Этьену д'Альби, думавшему сначала легко справиться с противником, надоело драться шутя. Он яростно стал наступать и вскоре Баньеру, как и его приятелю, пришлось отступить.
— Вот так сражение! — вскричал, смеясь, беарнец. — Ну, что, господа, довольно с вас?
— Мы встретимся в другой раз, я теперь вас знаю! В темной улице Сен-Дени неудобно драться, — отвечал граф Люинь, стиснув зубы.
— К вашим услугам, — отвечал Милон. — Моего товарища зовут виконтом д'Альби, а меня Генрихом де Сент-Аманд, я королевский мушкетер!
— Отлично, — сказал граф Баньер, нервно вложив шпагу в ножны, — улица неудобное место для дуэли…
— Будем ждать ваших приказаний, — насмешливо ответил д'Альби и прибавил, когда придворные ушли. — Одному из них я оставил на память знак, от которого мундир у него испачкался кровью.
— Поделом, — сказал Милон. — Ты знаешь, кто они такие?
— Кажется, граф Баньер…
— А другой граф де Люинь, любимец короля.
— Они не станут разглашать дела, ведь это бесчестно было с их стороны преследовать двух бедных девушек, — сказал Этьен, подняв шляпу и подходя к Жозефине и Магдалене.
— Очень благодарны вам, благородные господа, за вашу помощь, — сказала Белая голубка.
— Нечему и удивляться, что эти господа преследовали вас, — сказал Этьен, взглянув на Жозефину, — такие прекрасные большие глаза не часто встретишь. А вы успокойтесь, — обратился он к Магдалене, все еще не пришедшей в себя, — позвольте вашу руку, опирайтесь на меня. Как вы бледны, как дрожите!
Милон подошел к Белой голубке удостовериться в справедливости комплимента. Она невольно опустила глаза.
— Чтобы кто-нибудь опять не обидел вас, позвольте нам проводить вас до дому, — сказал он.
Белая голубка оробела, первый раз ей было стыдно сказать, где ее родной дом.
— Вы очень добры, сударь… но мы живем очень далеко, нам с Магдаленой приличнее будет идти одним, — сказала она.
— Да скажите, что же неприличного в том, что мы с беарнцем проводим вас, ведь теперь так поздно? — сказал Мил он.
Этьен взял под руку Магдалену.
— Мы вам очень, очень обязаны, благородный господин…
— Не называйте меня так, зовите просто Милоном Арасским, как зовут меня товарищи, — добродушно возразил мушкетер, видимо, заинтересовавшись Белой голубкой.
— Ну хорошо, господин Милон, мы от души благодарны вам, — с чувством ответила Жозефина, — но именно потому, что вы так благородны и добры, вы не откажете нам в просьбе отпустить нас одних…
— А, вижу, вы не хотите, чтобы мы узнали, кто вы!
— Обещайте, господин Милон, ни хитростью, ни силой не стараться проникнуть в нашу тайну…
— Кто же может в чем-либо отказать вам, милая девушка!
— О, я знала, что вы и ваш товарищ благородные люди! — с признательностью произнесла Белая голубка.
— Этим вы отнимаете у нас возможность увидеть вас когда-нибудь опять, — заметил Милон укоризненным тоном.
— Вы будете иметь приятные воспоминания о том, что спасли двух беззащитных девушек.
— Извините, но я сохраню еще и надежду на новую встречу с вами.
— Завтра вы забудете об этом, а сознание доброго дела всегда останется при вас, — сказала Белая голубка с чувством и протянула своему спутнику руку.
— У вас в голосе и в глазах какая-то чарующая сила. Я рад, что знаю хотя бы ваше имя, ваша подруга называла вас Жозефиной. Будьте здоровы, милая мадемуазель Жозефина, если не позволяете дальше провожать вас.
— Я отведу тебя домой, Магдалена! Еще раз очень вам благодарны, господа, покойной ночи, — сказала Белая голубка мушкетерам, которые отвечали вежливым поклоном.
Магдалена благодарила со своей стороны. Жозефина взяла ее под руку, и через несколько минут девушки исчезли в ночной темноте.
— Честное слово, я слишком поторопился, обещав ей не следить за ними! — вскричал Милон.
Этьен, улыбаясь, взял товарища под руку.
— Ты, Милон, кажется, слишком пристально смотрел в глаза этой девушке. Полно, мы, военные, должны любить только шпагу.
— Может быть и так, беарнец, но все-таки она очень хорошенькая, никогда я такой не видел, в ее личике и в глазах что-то особенное. Что-то нежное и одновременно энергичное. Видел ты, как она со мной говорила? Ах, нашел… — вдруг радостно вскричал Милон.
— Что такое? — спросил Этьен, лукаво подмигнув.
— Ока нежна и мила, как голубка, — сказал геркулес.
— Ну, в таком случае, она тебе не пара, — громко рассмеялся беарнец, — ты ведь больше похож на ястреба!
— О, нет, клянусь. Да что тут толковать, — сказал Милон, подходя в своему дому и протягивая руку беарнцу, — мне едва ли удастся когда-нибудь снова увидеть ее!
XX. УЖАСЫ БАСТИЛИИ
Когда девушки ушли, старый торговец соколами вышел на средину своей слабо освещенной лавки и стал вглядываться в темноту улицы. Он надеялся дождаться человека, который был заодно с его спасителем, принцем Конде, и должен был за ним прийти с наступлением ночи. Вдруг старик, ни днем, ни ночью не знавший покоя, увидел какого-то мужчину в длинном темном плаще. Тот стоял, как бы выжидая, и даже приподнял немного шляпу, так что можно было разглядеть его бледное, гладко выбритое лицо и раскосые глаза, смотревшие на торговца соколами.
У старого патера Лаврентия задрожали колени. Этот человек наверняка был посланцем Кончини — Антонио, от которого его предостерегали девушки.
Теперь он погиб! Этот страшный человек, возможно, получил от своего кровожадного господина обещание богатой награды за голову старого патера Лаврентия.
Антонио двинулся к лавке. Немного поодаль шли двое каких-то знатных господ. Старик надеялся, что они спасут его. Но Антонио, по-видимому, очень осторожно действовал. Наконец, он подошел, поклонился и посмотрел на соколов.
— У вас славные птицы, — сказал он, — я любитель соколов, что вы за них хотите?
Патер Лаврентий едва мог говорить.
— Они уже все проданы, благородный господин, — вымолвил он дрожащим голосом.
— Как, все проданы? — удивился Антонио. — Вы, старик, и не стыдитесь лгать. Как же вы смеете оставлять в лавке птиц, которые вам больше не принадлежат?
— Святая Дева, конец мне пришел! — пробормотал патер Лаврентий, складывая руки.
— Вы, мне кажется, просто какой-нибудь беглый или шпион, и выставили здесь соколов только для вида.
— Что здесь происходит? — поинтересовались, привлеченные громким восклицанием, двое прохожих. — Что сделал этот торговец?
— Я хотел купить у него соколов, а он говорит, что они уже проданы. Старый мошенник врет. Пари держу, что тут что-нибудь не ладно. Это, верно, шпион. Я требую, чтобы его сейчас же взяли.
— Помогите господа, защитите меня от моего врага! Он только ищет предлога захватить меня в свои руки, — умолял патер.
— Вы, я вижу, распорядитель ярмарки, — обратился Антонио к одному из двоих подошедших мужчин. — Я управляющий маршала Кончини, по поручению которого пришел купить соколов. Мой высокий господин хотел преподнести их в подарок королю!
Распорядитель поклонился.
— К вашим услугам, сударь, — сказал он.
— Согласитесь, — продолжал Антонио, — что ответ этого торговца очень странен. Я спешу сюда по приказанию маршала, радуюсь, что птицы еще тут, значит, не проданы, и вдруг этот иностранец, он называет себя флорентийцем…
— Так и мне известно, — подтвердил распорядитель.
— Вдруг этот торговец, уверяющий, будто он меня знает, отвечает мне, что соколы проданы! Тут не все чисто, господа!
— Да, что-то не так, — засомневался распорядитель, не смея противоречить управляющему маршала.
— Что же подумает мой господин, когда я принесу ему подобный ответ? Он уже заранее радовался, что сделает удовольствие нашему августейшему монарху. Ведь и вам тогда придется поплатиться, господин распорядитель…
— Конечно, дело весьма странное.
— Я не смею явиться с таким ответом к моему господину и требую, чтобы торговец соколами следовал за мной.
— Совершенно справедливо.
Патер Лаврентий прошептал молитву, понимая, что попался в руки врагов.
— Господин распорядитель, этот иностранец не послушает меня. Прошу вас закрыть его лавку и взять товар под охрану, пока дело не прояснится, — с невозмутимым спокойствием сказал Антонио.
— В силу своих обязанностей, приказываю вам, флорентийский торговец, следовать за господином управляющим. Если станете сопротивляться, я вынужден буду употребить силу! — повелительно объявил распорядитель старику.
— Что-то здесь неладно, — вполголоса заметил распорядителю его спутник, — посмотрите, как испугался этот торговец. Он едва стоит на ногах.
— Через несколько минут все разъяснится, если он невиновен, и докажет моему господину, что продал соколов, тогда я избавлен от всякой ответственности, и ему не причинят никакого вреда. Но прежде его надо допросить, тот ли он, за кого себя выдает, или только играет роль, — сказал Антонио. — Следуйте за мной!
— Святая Дева, помоги мне! — воскликнул совершенно растерянный патер Лаврентий. — Неужели никто не придет спасти меня от моих врагов.
— Если у вас совесть чиста, вам нечего бояться, — сказал распорядитель, распахнув дверь лавки. — Ваши соколы пока будут конфискованы. Честь имею свидетельствовать господину маршалу мое почтение, — прибавил он, кланяясь Антонио.
Управляющий Кончини взял старика за руку и увел, а распорядители ярмарки стали разбирать лавку и уносить клетки с птицами.
Антонио торжествовал. Наконец-то патер у него в руках. Он хотел доставить его маршалу живым, в. доказательство своей ловкости и своего усердия.
Старик едва поспевал за этим страшным человеком. Он было хотел позвать на помощь, но решил, что спастить от хитрого и могущественного Антонио вряд ли возможно. Кроме того, они шли пустыми темными переулками.
— Чего вы дрожите, если вы и впрямь торговец соколами? — злобно спросил Антонио. — Вот если б вы были патером Лаврентием, которого подозревают в отравлении тюремного сторожа несколько лет назад, тогда действительно стоит дрожать. Мы вас выведем на чистую воду. На пытке самый упорный сознается в своей вине! Ого, я уже вижу, что вы тот, кого мы ищем. Ну, успокойтесь, я это заранее знал.
— Сжальтесь над слабым стариком!
— Не представляйтесь слабее и старше, нежели вы есть, патер Лаврентий. Мы сейчас придем и вы успокоитесь.
— Я с радостью встречу смерть, только не мучайте, не пытайте меня…
— Один маршал волен вынести вам приговор. Антонио вошел с патером в подъезд, ввел его в комнату, похожую на кладовую, запер дверь и приставил двух лакеев с приказанием караулить арестованного.
Маршал Кончини только что вернулся из Лувра и был у себя в кабинете, когда вошел Антонио. Он доказал, что с большим трудом и опасностями ему удалось опередить врагов и захватить патера Лаврентия.
— Где он? — поспешно спросил Кончини. — Внизу, в лакейской, его стерегут.
— Отлично, Антонио. Ты уверен, что на этот раз мы не ошиблись?
— Он попался живой к нам в руки, и мы можем выудить у него признание.
— Он не кажется слабоумным?
— Нет, только очень старым и больным.
— Сознался он тебе, что он патер Лаврентий?
— Сознается на пытке, впрочем, в этом и сомневаться нечего: в доме на улице Сен-Дени, где он скрывался, был посланец двора, давший ему костюм флорентийского торговца соколами…
— С какой же целью?
Антонио улыбнулся с сознанием превосходства.
— Хотели, кажется, не привлекая внимания, привести патера в Лувр под видом торговца.
— К королю… он любит соколов…
— Они проиграли, опоздали.
— Надо торопиться, — воскликнул Кончини. — Сегодня ночью свезешь его в закрытой карете в Бастилию. Не нужно говорить коменданту ни имени, ни причины ареста. Ноайль обязан мне. Никого не пускать к нему в камеру, слышишь, Антонио? Никого, ни доктора, ни священника. Пищу пусть подают через дверную форточку.
— И я так думал, господин маршал.
— Завтра, в качестве моего уполномоченного, ты потребуешь от патера признания, что он отравил тюремного сторожа, а если не сознается, вели подвергнуть его трем степеням пытки.
— Четвертой не понадобится, — заметил Антонио с дьявольской улыбкой. — Он на третьей сознается или совсем умолкнет.
— Тогда пусть секретно похоронят его на кладбище Бастилии, — сказал Кончини. — Ступай скорее.
Антонио переминался.
— Ах, ты ждешь, чтобы я исполнил обещание? Слушай, ты получишь место в Лувре, а в тот день, когда Ноайль доложит мне о смерти патера, будешь возведен в звание дворянина.
— Это всегда было самым горячим моим желанием, — сказал Антонио, просияв.
— Я знал это. За верную службу всегда надо награждать по достоинству.
— Прикажите передать коменданту де Ноайлю письменный приказ.
— В знак того, что ты действуешь по моему поручению, отдай ему вот это, — сказал Кончини, сняв с пальца перстень со своим гербом и подал его уполномоченному. — Действуй по собственному усмотрению.
Антонио поклонился и вышел. Он приказал, чтобы сейчас же закладывали и подавали маршальскую карету.
Было около полуночи, когда Антонио вошел в лакейскую, где сидел патер Лаврентий. Старик помолился и покорился своей участи. Он страшился только продолжительных мучений, умереть же разом ему даже хотелось, потому что он не видел ничего впереди, кроме страданий. И все это он терпел только за то, что сильные люди совершили убийство, а он узнал об этом на исповеди.
Когда Антонио вошел к нему, старик стал просить поскорее покончить с ним.
— Что вы, без суда нельзя выносить приговор, — осмелился ответить негодяй, — мы ведь во Франции живем!
— Без суда, — с сомнением в голосе повторил старик, невольно подняв жалобный взор к небу.
— Вы не верите, кажется, патер Лаврентий, так скоро убедитесь, идите за мной.
У подъезда их ожидал закрытый экипаж. Антонио вполголоса сказал кучеру, куда ехать, и сел со стариком.
Темная ночь окутала улицы Парижа. Через некоторое время карета миновала Сент-Антуанскую заставу и подъехала к огромному хорошо укрепленному замку, который был выстроен для защиты от англичан, а по прошествии нескольких столетий обратился в тюрьму для опасных преступников или тех, кто был по каким-нибудь причинам неугоден.
Из Бастилии, как из гроба, возврата не было. Те, кто попадал туда, были совершенно отрезаны от остального мира и навсегда забыты людьми. Толстые стены этой громадной тюрьмы заглушали все жалобы и вопли несчастных, заживо погребенных.
О бегстве или помиловании ее узники и не помышляли. Кто попадал в Бастилию, того считали умершим, как только за ним затворялись ее железные ворота.
Широкий ров, за которым поднималась серая каменная ограда, отделял Бастилию от внешнего мира. За этой стеной шел второй ров, за ним был мрачный замок с восемью могучими пятиэтажными башнями. Каждую из них опоясывала галерея, на которой были установлены пушки. В этих надежных башнях и в глубоких подземельях томились жертвы жестокого насилия, злых интриг и беспощадного преследования.
Маршальская карета приблизилась к подъемному мосту через широкий наружный ров. Антонио велел кучеру остановиться.
У моста несли караул двое часовых. Патер Лаврентий вышел из кареты. Теперь он видел, куда его привезли.
Антонио подошел со стариком к мосту. В то время, как часовые окликнули их, подъехал другой экипаж и тоже остановился неподалеку. Антонио, подозрительно взглянув на него, хотел поскорее пройти мимо часовых, но солдаты скрестили ружья и не пропускали его, хотя он со злостью в душе и крикнул, что действует именем короля.