Тем не менее благодаря движению парового дома, смещению воздушных волн посредством колыхания пунки и влаге, распространяемой тростниковыми экранами, часто поливаемыми водой, мы не особенно страдали от жары. К тому же приближалось дождливое время года, продолжающееся с июня по октябрь, и нам скорее можно было опасаться этого периода, нежели жары. Впрочем, при условиях нашего путешествия трудно было предвидеть какие-нибудь особенные неудобства.
Совершив прелестную прогулку, не выходя из дома, мы около часа пополудни приехали в Чандернагор.
Я еще раньше видел этот уголок страны, един ственный клочок, оставшийся у Франции в Бенгальской провинции. Этот город, украшенный трехцветным флагом и не имеющий права содержать для своей защиты свыше пятнадцати тысяч солдат, город, бывший во время борьбы XVIII века опасным соперником Калькутты, теперь находился в большом упадке, у него не было ни промышленности, ни торговли, базары покинуты, порт опустел. Может быть, Чандернагор оживился бы опять, если бы через него была проведена Аллахабадская железная дорога, но английской компании пришлось обойти не только город, но и всю французскую территорию вследствие чрезмерной требовательности французского правительства, а потому Чандернагор потерял последний случай вернуть себе какое бы то ни было торговое значение.
Наш поезд остановился в трех милях от города на дороге при входе в пальмовый лес, и утром 7 мая после спокойной ночи, проведенной пассажирами в комфортных каютах, мы снова двинулись в путь.
На привале по распоряжению Банкса был сделан новый запас топлива, так как он считал нужным, чтобы в тендере постоянно находилось достаточное количество воды, дров и угля для шестидесяти часов хода.
Капитан Год и его верный Фокс твердо держались того же правила относительно собственного внутреннего отопления, я говорю об этих желудках, представлявших значительную поверхность топки и тщательно снабжаемых владельцами их азотистым топливом, способным на долгий срок поддерживать деятельность человеческой машины.
Второй наш этап был длиннее. Мы пробыли в пути два дня и, приехав в Бурдван, посвятили день 9 мая осмотру города.
В шесть часов утра Сторр дал свисток, опорожнил цилиндры, и «железный великан» зашагал немного быстрее.
В течение нескольких часов мы шли рядом с линией железной дороги, идущей через Бурдван и Раймагон долины Ганга, откуда она идет за Бенарес. Скорым ходом прошел мимо нас Калькуттский поезд. Пассажиры огласили воздух криками удивления, словно вызывая нашего слона пуститься наперегонки, но мы не вняли этому вызову; они могли ехать скорее, но относительно комфорта перевес был на нашей стороне.
Местность, по которой мы проезжали, представляла плоскую равнину, а следовательно, была однообразна. Кое-где начались гибкие кокосовые пальмы. Эти деревья любят береговую почву, и для их питания необходимо присутствие в воздухе хотя бы незначительного количества морской влаги. Благодаря этому они встречаются только на небольшом участке узкой береговой полосы, и напрасно было бы искать их в Центральной Индии.
Но это обстоятельство нисколько не мешает разнообразию и богатству флоры индуийского материка.
По обе стороны дороги виднелись бесконечные рисовые поля, видимо похожие на большую шахматную доску. Почва разделена на квадраты; в пейзаже преобладает зеленый цвет, и вид полей сулил богатый урожай.
Вечером на следующий день машина сделала последний оборот, и мы остановились у ворот Бурдвана. В административном отношении этот город служит центром английского округа, но сам округ составляет собственность магараджи, платящего английскому правительству не менее десяти миллионов налога. Большая часть города застроена низенькими домами, между которыми проходят чудные аллеи кокосовых и арекиновых деревьев. Аллеи эти достаточно широки для проезда экипажей. Местом стоянки мы выбрали прелестный тенистый уголок. В этот вечер в столице магараджи одним миниатюрным кварталом оказалось больше — то был наш кочевой поселок.
Понятно, и здесь слон наш произвел блестящий эффект, то есть внушил боязливое изумление толпе бенгальцев, со всех сторон сбежавшихся поглядеть на чудо. Бенгальцы прибыли с непокрытыми головами, выстриженными «a la Fitis», и вместо всякой одежды на мужчинах были небольшие передники, а на женщинах белые плащи, окутывавшие их с головы до ног.
— Я боюсь одного, — заметил капитан Год, — как бы магараджа Бурдвана не вздумал купить нашего «Железного великана» и не предложил бы за него такой суммы, что мы должны будем уступить ему.
— Ни за что на свете! — воскликнул Банкс. — Если он пожелает, я сооружу ему другого слона, да такого, что он будет в состоянии катать всю столицу с одного конца его владений на другой, но нашего великана мы не отдадим ни за какие деньги, не правда ли, Мунро?
— Ни за какие деньги, — подтвердил полковник тоном человека, которого не соблазнят никакие миллионы.
Впрочем, вопрос о продаже нашего гиганта не пришлось и обсуждать: магараджа был в отсутствии. С визитом к нам явился его «камдар», нечто вроде личного секретаря, заинтересованный нашим экипажем. Он предложил нам, что, конечно и было принято с радостью, погулять в дворцовых садах, наполненных великолепнейшими образцами тропической флоры и прекрасными прудами. Парк был застроен красивыми павильонами, а на зеленых лужайках паслись стада ланей, диких коз и слонов, представителей ручных животных, между тем как тигры, львы, пантеры и медведи — представители местной туземной фауны — помещались в превосходном зверинце.
— Тигры в клетках, словно певчие птички! — воскликнул Фокс. — Ну не жалко ли это, капитан?
— Да, мой милый Фокс! — ответил капитан. — Если бы спросить мнения этих честных хищников, то, конечно, они предпочли бы прогуливаться на свободе в джунглях… даже под прицелом карабина, заряженного разрывными пулями.
— Ах! Как я сочувствую им, капитан, — глубоко вздыхая, соболезновал Фокс.
На следующий день, 10 мая, мы выехали из Бурдвана. Паровой дом пересек железную дорогу, пройдя по стрелке, и прямо пошел по направлению к Рамгуру, городу, расположенному в семидесяти пяти лье от Калькутты.
Действительно, следуя нашему маршруту, мы оставляли в стороне важный город Муршидабад, ничего любопытного не представляющий ни в индийском, ни в английском кварталах.
Пропустили Бонджир — индусский Бирмингем, лепящийся на возвышенной косе, врезывающейся в священную реку. Пропустили Патну, столицу королевства Вегар, проехали центр торговли опиумом, которому грозит исчезновение от обилия могучих вьющихся растений, преобладающих в его флоре. У нас была более заманчивая цель: прокатиться по прекрасной долине Ганга немного южнее.
Во время этого переезда слона заставили ускорить аллюр, и он скакал легкой рысцой, позволившей нам вполне оценить превосходную постановку на рессоры наших передвижных домов.
Отличная дорога также способствовала удаче нашего первого опыта скорой езды. Вероятно, хищников пугал вид гигантского слона, так как, к изумлению капитана Года, по дороге нам не попался на глаза ни один тигр в джунглях. Но он рассчитывал насладиться охотой главным образом в Северной Индии и потому не особенно жаловался на недостаток дичи в Бенгали.
Пятнадцатого мая мы были уже в Рамгуре, не более как в пятидесяти лье от Бурдвана. Средняя скорость нашей езды не превышала пятнадцати миль в двенадцать часов. Через три дня поезд остановился в ста километрах далее, близ незначительного городка Шитра. В этот первый период нашего путешествия с нами не случилось ничего неприятного. Погода стояла жаркая, но под тенью веранд нам дышалось легко. Самые удушливые часы мы проводили в приятной атмосфере.
Вечером Сторр и Калуф под наблюдением Банкса занимались чисткой паровика и машины. А тем временем капитан Год и я в сопровождении Фокса, Гуми и двух легавых собак отправились побродить с ружьем по окрестности. Охотились мы за мелкой пернатой и четвероногой дичью, к которой капитан хотя и относился презрительно в качестве охотника, но отдавал полную честь в качестве гастронома, когда на следующий день, к великому его удовольствию, равно как и удовольствию Паразара, к меню нашего обеда прибавлялось несколько лакомых кусков без затраты консервов.
Иногда Гуми и Фокс исполняли обязанности дровосеков и водовозов, так как тендер необходимо было снабжать всем необходимым для поездки следующего дня. Вот почему Банкс и избирал места для остановок преимущественно вблизи рек и опушек леса. Вся эта заготовка совершалась под руководством инженера, не забывавшего никаких мелочей.
Когда оканчивалась работа, мы закуривали сигары и вели беседы об этой стране, вполне известной Году и Банксу. Что касается капитана, то, пренебрегая обыкновенными сигарами, он предпочитал трубку с ароматическим дымом «гукаха», тщательно набитую рукой его денщика. Общим желанием было заманить в небольшие экскурсии полковника Мунро, но всякий раз он отклонял наши предложения и оставался в обществе сержанта Мак-Нейля.
Прохаживаясь вдвоем взад и вперед, они говорили мало, но казалось, вполне понимали друг друга и не нуждались в обмене мыслями вслух. Оба были поглощены роковыми, ничем не изгладимыми воспоминаниями. Может быть, эти воспоминания воскресали еще живее, по мере того как сэр Эдвард Мунро и сержант приближались к театру восстания?
Очевидно, какой-нибудь затаенный план, а не простое желание путешествовать в приятельском обществе заставило полковника Мунро присоединиться к экспедиции на север Индии. Я должен сказать, что Банкс и капитан Год разделяли мое мнение на этот счет. И нередко мы спрашивали друг друга, не без некоторых опасений за будущее, не везет ли наш «Железный великан» актеров целой сложной драмы.
Глава седьмая. БОГОМОЛЬЦЫ НА РЕКЕ ФАЛЬГУ
Нынешний Бихар занимает территорию, некогда бывшую Магадхаской империей. В эпоху буддистов эта страна была священной землей, и до сих пор еще она переполнена храмами и мечетями. Но прошло уже много веков с тех пор, как брамины заняли место жрецов Будды, завладели их «вигарами» и живут доходами с богомольцев. Правоверные стекаются к ним с разных сторон, и они конкурируют со священным Гангом, Бенаресом и церемониями Яггернаута, одним словом, превратили страну в свое поместье.
Край этот один из богатейших. Кругом необъятные рисовые плантации, обширные маковые поля, многочисленные селения, тонущие в зелени под тенью пальмовых, манговых, финиковых деревьев. Дороги, по которым катился наш паровой дом, походили на крытые аллеи тенистого сада, где влажная почва поддерживает живительную прохладу. Мы двигались вперед, руководствуясь картой, не боясь сбиться с пути.
Из-под ног слона вылетали целые стаи белых рисовок, терявшихся в молочных спиралях пара. Там и сям отделялись сплошные массы бананов, шеддоков (померанцевых деревьев с крупными плодами) и квадраты полей, засаженных кустовидным горохом (ствол имеет до одного метра вышины), темная зелень которых служила рамкой заднему плану пейзажа.
Жара стояла невыносимая. В окна сквозь влажные плетенки экранов едва проникало несколько струек воздуха. Теплые ветры, набравшись теплорода с поверхности обширных западных равнин, душили зноем. Пора было июньскому муссону освежить атмосферу. Никому нельзя вынести палящих лучей жаркого солнца, не рискуя захватить какую-нибудь опасную болезнь.
Потому-то и в полях не видно было ни души. Даже «риоты», привычные к знойному припеку, и те не осмеливались выходить на работы. Только по тенистым дорогам и возможно еще было отважиться путешествовать в такую пору, и то не иначе как под прикрытием нашего подвижного «бенгало». Наш Калуф должен был быть отлит, не скажу из платины — так как в подобных условиях сама платина непременно должна была бы расплавиться, — а, вероятно, создан из чистого углерода для того, чтобы оставаться невредимым у расплавленной решетки паровика. Нашему индусу все было нипочем! Он закалил себя не хуже огнеупорного чугуна, проводя жизнь на площадках локомотивов индийских железных дорог.
Девятнадцатого мая термометр, висящий в столовой, показывал 106 градусов по Фаренгейту (41o по Цельсию). Вечером в тот день мы не могли совершить даже нашей обычной прогулки для «гавакана». Буквальный перевод этого термина «поесть воздуху» и употребляется для обозначения того, что люди, задыхавшиеся целый день от жары, отправляются подышать вечерней прохладой. Однако в упомянутый день и вечером мы не могли высунуть носа из своего бенгало.
— Господин Моклер, — сказал мне сержант Мак-Нейль, — сегодняшняя погода напоминает мне последние дни марта, когда сэр Роз с двумя орудиями силился пробить брешь в стенах.
Было уже шестнадцать дней, как мы переправились через Бетву, и в продолжение всех этих шестнадцати дней ни разу не разнуздывали наших лошадей. Мы дрались в высоких гранитных стенах, и можно сказать, что там нам было не лучше, чем в пылающей печи. По рядам ходили «шитзи» с мехами, наполненными водой, и обливали нам голову, пока мы стреляли, иначе мы бы все попадали от солнечных ударов. Я как раз помню ту минуту, когда я совсем уже изнемогал. Череп трещал, собираясь словно лопнуть, и я чувствовал, что сейчас упаду. Вдруг полковник Мунро заметил мое состояние, выхватил мех из рук «шитзи» и облил меня: это была последняя порция воды, добытой нашими водоносами… Такое век не забудешь — за каждую каплю той воды человек готов заплатить столькими же каплями своей крови! Да если бы я пролил всю кровь за моего полковника, то и тогда еще останусь его должником.
— А скажите, сержант, не находите ли вы, что со времени нашего выезда полковник стал еще задумчивее? Мне сдается, что с каждым днем…
— Вы правы, — перебил меня несколько поспешно Мак-Нейль, — но это вполне естественно! Полковник приближается к Лакнау и Канпуру, к тем местам, где Нана Сахиб убил… Не могу говорить об этом без того, чтобы вся кровь не ударила мне в голову. Быть может, мы сделали бы лучше, избрав другой маршрут, дальше от провинций, пострадавших от мятежа! Эти события недостаточно далеки от нас, чтобы память о них сгладилась!
— Что же мешает нам, Мак-Нейль, переменить маршрут?
Я сейчас переговорю об этом с Банксом и капитаном…
— Поздно, — заметил сержант. — Я имею причины полагать, что полковник желает видеть еще раз театр военных действий и побывать в том городе, где леди Мунро окончила жизнь, и окончила какой смертью?
— Если вы так думаете, Мак-Нейль, то не лучше ли представить полковнику действовать как ему угодно и не менять наших планов? Часто люди находят известного рода облегчение в горе: пойти поплакать на могилу дорогих им покойников.
— Поплакать на могилу! — воскликнул Мак-Нейль. — Хорошая могила — канпурский колодезь, куда навалили вперемежку кучу жертв! Разве это похоже на надгробный памятник наших шотландских кладбищ, где заботливая рука близких разводит цветы над прахом того, кто лежит под камнем с именной надписью, и лежит один, особняком! Ах, господин Моклер, боюсь я, что полковнику будет страшно тяжело. Но, повторяю, теперь поздно останавливаться. Кто знает, не откажется ли он ехать с нами в случае, если бы мы вздумали изменить направление? Положимся на Божью волю!
Очевидно, Мак-Нейль, когда разговаривал со мной, знал о проектах сэра Эдварда Мунро. Но сказал ли он мне все, что знал? Не согласился ли полковник покинуть Калькутту с единственной целью посетить Канпур? Как бы то ни было, но теперь его как магнит притягивало к месту развязки ужасной драмы.
Мне пришло в голову спросить сержанта, отказался ли он сам от всяких помыслов о мести или, другими словами, верит ли он, что Нана Сахиб действительно умер?
— Нет, — отрезал Мак-Нейль, — хотя у меня нет точных данных, на которых опиралось бы мое мнение, но я не могу поверить, чтобы Нана Сахиб умер, не понеся кары за свои преступления… Конечно, я ничего не знаю и ничего не слыхал… но инстинкт говорит мне это… Ах, господин Моклер! Жизнь для законной мести — это все еще похоже на жизнь! Дай Бог, чтобы мои предчувствия не обманули меня!
Сержант не договорил, но жест доказал его мысль. Слуга был заодно со своим господином! Когда я передал Банксу и Году этот разговор, все мы решили единодушно, что изменять маршрут нельзя. Впрочем, не было говорено о том, чтобы ехать в Канпур, а просто существовало намерение, переправясь за Ганг, направиться к северу, через восточную часть королевства Ауд и Рохилькенда.