— Я ищу воздушную пробку в батареях. Похоже, что она именно в твоей комнате.
Он кивнул в сторону моей двери. Рукава его рубашки были завернуты, пальцы все в масле, так что он явно говорил правду.
— Ладно.
Я раскрыла дверь, насколько это было возможно. Он стоял и ждал.
— Ну? Можешь ты открыть дверь? — повторил он.
— Я уже открыла, шире не открывается.
— А что с ней не так? (Ох, у него прямо глаза заблестели: «Ага! Еще одна работенка, которая позволит мне крепче присосаться к моей Розалинде!»)
— Да все с ней нормально, — огрызнулась я. — Просто парочка книг лежит за ней на полу, вот и все.
— Парочка книг! — присвистнул Пучеглазый. — Да у тебя там, поди, вся Шотландская энциклопедия: дверь-то совсем не открывается.
Я ничего не ответила. Думаю, он верно истолковал, что означало мое молчание. Все же я еще чуть-чуть приоткрыла дверь, отчего все мои хрестоматии по английской литературе наехали друг на дружку и корешки их затрещали. Пучеглазый бочком пролез внутрь и огляделся в темноте.
— Что это у тебя тут так темно? — удивился он. — Почему ты занавески не раздвинешь?
Я отступила, спотыкаясь о компьютерные провода и щипцы для завивки, валявшиеся на полу.
— Не успела.
— Не успела? Да уже почти вечер! Если не поторопишься, то скоро будет пора их снова закрывать.
Я пропустила его нотацию мимо ушей. Джеральд Фолкнер поднял ногу и аккуратно уместил ее между пластиковыми пакетами с клубками шерсти и давно забытыми грязными чайными чашками. Было видно, что он изо всех сил старается не наступить на разбросанную повсюду одежду, которую я так и не успела повесить в шкаф. Ковра под вещами почти не было видно. В конце концов он таки наступил каблуком в миску с мюсли. Слава Богу, Флосс успела вылакать почти все молоко, и хлопья засохли.
Он раздвинул шторы. В комнату хлынул свет.
Пучеглазый застыл как громом пораженный.
— Боже милостивый! — прошептал он потрясенно. — Да это же компостная куча дизайнера!
Пучеглазый изумленно оглядывался вокруг. Картина и впрямь была неприглядная, признаю. Почерневшие шкурки бананов не выглядят так противно в мусорном ведре, но когда они валяются на смятых простынях, да еще с налипшей кошачьей шерстью — это зрелище не для слабонервных. А вдобавок повсюду разбросаны косметика, бигуди и расчески. И конечно, игральные карты намного аккуратнее смотрятся, когда сложены стопкой. А если бы ящики комода были задвинуты как положено, мое белье не валялось бы на полу.
Джеральд Фолкнер наклонился и поднял кружку с остывшим кофе, покрывшимся толстым слоем зеленой плесени.
— Как интересно, — пробормотал он. — Этот вид плесени нечасто встретишь.
— Мне кажется, ты говорил о воздушной пробке в наших трубах.
Заметили? Я сказала не просто «в трубах», а «в наших трубах». Я надеялась, что если мне удастся дать Пучеглазому почувствовать, что он чужак в нашем доме, он в конце концов уберется восвояси. Но моим надеждам не суждено было сбыться.
— Ах да!
Пучеглазый расчистил местечко у меня на столе и поставил чашку между моими пушистыми тапочками и большой банкой кошачьего корма, которую я, очевидно, прихватила с кухни как-то ночью, когда Флосс проголодалась. Когда он ставил чашку, раздался металлический звон. Мы оба его услышали. Джеральд смел в сторону папины письма и взял то, что лежало под ними.
Ножницы.
— Китти, — сказал он, — уж не те ли это ножницы, которые твоя мама искала три дня кряду на прошлой неделе?
Я покраснела. Я знала, что Пучеглазый был на маминой стороне всякий раз, когда она молила меня еще разок прочесать комнату, поскольку ее любимые острые ножницы для стрижки наверняка могли быть только у меня. Он слышал, как я уверяла, что посмотрела абсолютно везде, два раза очень внимательно — нет их у меня.
Пучеглазый со вздохом положил ножницы рядом с гаечным ключом и отвернулся. Смахнул шуршащие мятые фантики из последней шоколадной коробки, которую принес в наш дом, и опустился на колени.
— Ты не против, если я выужу пару носков, завалившихся за батарею? — спросил он вежливо. — Понимаешь, они нарушают принципы конвекции.
— Я сама их выну.
Не больно-то мне хотелось ему помогать, но знаешь — мало приятного, если кто-то посторонний начнет рыться в самых заповедных уголках твоей спальни. Всегда есть опасность, что он наткнется на что-то такое, отчего тебе захочется сквозь землю провалиться.
Я сверху просунула руку за батарею, а он резко стукнул по ней снизу. Выпали два сморщенных яблочных огрызка.
Пучеглазый нахмурился.
— Этот перезвон. Что-то он меня настораживает.
Я подумала, он решил, что моя батарея дала течь. Но он пошарил палкой за металлической решеткой и вытащил на свет божий связку из четырех ключей.
Покачав их на пальце — образец А — он сурово посмотрел на меня.
— Наконец-то твоя мама сможет спать спокойно. А то она голову сломала, куда девались все ключи от входной двери.
Пучеглазый снова постучал по радиатору, чуть сильнее. Выскочил еще один огрызок, прилипший к шоколадке, которая мне пришлась не по вкусу, а потом раздалось громкое бульканье, и впервые за несколько дней вода свободно потекла по трубам.
— Ну вот, — он присел на корточки, — похоже, проблема решена.
Стерев с брюк зеленые тени для век, он встал и еще раз завороженно оглядел мою комнату. Я заметила, что его взгляд остановился на цветке в горшке.
— Восхитительно, — проговорил Джеральд Фолкнер. — Только посмотри. Ни капли воды. Никакого свежего воздуха. Ни единого солнечного лучика. А он все еще живой!
— И что с того? — процедила я. — Ты закончил?
Он обернулся и настежь распахнул дверь, так что все мои книжки смялись в кучу.
— Мисс Китти Киллин, — произнес он с восхищением, стараясь протиснуться в образовавшуюся узкую щель. — Ты единственная девочка в мире, способная превратить в мусор даже литературу!
Я только было высунула язык, но Пучеглазого и след простыл.
4
Хелен подтянула колени к груди и уставилась на меня. Слезы на ее щеках высохли, превратившись незаметно в бледные пятнышки, а глаза уже не казались такими красными и опухшими. Пожалуй, она выглядела намного лучше прежнего.
— А дальше что? — спросила она. — Не останавливайся. Продолжай. Расскажи, что случилось потом?
Вот таких слушателей я люблю — тех, кого хлебом не корми, только рассказывай да рассказывай. Миссис Хатри не зря в нашей школе завуч по английскому. Она наверняка помнит, как обливалась слезами, когда читала мою коллекцию лимериков шестнадцатого века под названием «Убирайся-ка домой, старикашка, туда, откуда пришел». И уж точно ей не забыть, как она кусала ногти, читая мое сочинение «Так выйдет она за него замуж или нет?» Она молила меня написать последний эпизод моего сериала «Истории некогда счастливого дома». О да! Миссис Хатри знала, что делает, когда отправила меня, а не Лиз, выполнять задание.
Я таких историй могу порассказать — никто не сравнится!
Оставшись одна, я не стала зря стоять, высунув язык, а ринулась за Джеральдом следом. Как же иначе! Я должна была знать, что он наплетет о нашедшихся ножницах. Я предвидела, что все завершится страшным скандалом вселенского масштаба.
Я подождала, пока Джеральд зашел в кухню, а потом тихонько спустилась вниз. Я старалась двигаться еле слышно и опиралась на перила, чтобы ненароком под моей тяжестью не скрипнули ступени. Когда я подкралась на достаточное расстояние, чтобы слышать, что они говорят, дверь кухни чуть приоткрылась, и я увидела маму — она с ловкостью крупье в казино раскладывала на столе постиранное белье:
— Мое. Китти. Джуди. Эти носки, кажется, мои. Китти — нет, пожалуй, она из этого уже выросла, наверное, это теперь Джуди. Моё. Китти. Моё.
Пучеглазый, видимо, оттирал грязь с ладоней. Я слышала, как плещет вода в раковине. Он сказал:
— Почему бы тебе не попросить девочек помочь?
Мама рассмеялась своим глухим смехом:
— О-хо-хо!
Потом она живо раскидала оставшиеся носки: «Джуди — Китти — мои. Готово!»
Подняв ближайшую стопку белья, которое оказалось моим, она направилась к двери. Но Джеральд преградил ей путь и все забрал. Я не видела выражение его лица, но не сомневаюсь, что он, как водится, выпучил на нее свои глазищи, поскольку мама покраснела и попыталась было протестовать:
— Нет. Дай я отнесу их сама.
— Нет. Пусть она сама их отнесет.
Распахнув настежь дверь, так что мне пришлось живо спрятаться за перилами, Пучеглазый крикнул наверх:
— Китти! Спустись-ка и забери у мамы свое белье!
— И разложи его аккуратно по полу в своей комнате, — вставила мама.
Пучеглазый обернулся и строго осадил ее:
— Это не шутки, Розалинда. Комната Китти хуже помойки.
Я увидела, как в тот же миг улыбка исчезла с маминого лица, и знала — почему. Мама такая же, как я. Терпеть не может, когда люди берутся судить и распинаться о том, в чем ничегошеньки не смыслят. Откуда Джеральду Фолкнеру было знать, что мама вечно ест меня поедом за беспорядок в комнате, угрожает, подступается то с кнутом, то с пряником, лишает карманных денег и запрещает гулять с друзьями, пока я не уберусь как следует. Мама, поди, не одну неделю своей жизни убила на борьбу за порядок в моей комнате и всякий раз пилила меня до тех пор, пока я наконец не сдавалась. Примерно раз в две недели я все же решала, что проще разок убраться, чем изо дня в день твердить: это моя комната, и я имею полное право жить в ней, как хочу. Но когда папа съехал от нас, у мамы опустились руки. Она еще пару раз устраивала страшный шум по поводу беспорядка, а потом махнула на все рукой. Думаю, что, оставшись одна, она просто не могла заставить себя вновь и вновь проходить через эти бесполезные и гадкие стычки, вечные попреки и угрозы.
Но что старина Пучеглазый мог знать об этом? Ничегошеньки. Он же не жил с нами. Он нас знать не знал. И не мог понять, что я из тех людей, которым достаточно лишь окинуть взглядом комнату, чтобы она вмиг преобразилась — будто в ней разорвалась бомба. Если бы мама уперлась и продолжила вести со мной борьбу за чистоту в доме, ей бы пришлось убить на это все свое свободное время. А то и работу пришлось бы бросить.
Но у мамы есть гордость. Она не стала объяснять Джеральду Фолкнеру, что теперь, без папы в доме, готового поддержать ее в борьбе, ей пришлось смириться с неизбежным и признать поражение. Стараясь не показать виду, мама небрежно сказала ему:
— Ах, не придавай такого значения пустякам, Джеральд! Ты просто забыл, какими бывают дети в этом возрасте.
— Только не пытайся меня убедить, что они все расхаживают по полу, усеянному электрическими проводами, грязными тарелками и грудами неприбранных книг.
Мама еще пыталась обратить все в шутку.
— Я называю это свободной системой хранения.
— А я называю это безобразием.
Тут он перешел все границы. По выражению маминого лица было видно: она вот-вот взорвется, в конце концов ей надоест выслушивать разглагольствования Джеральда Фолкнера о том, что такое порядок в доме. Изо всех сил старясь промолчать, мама потянулась за стопкой белья. Но Пучеглазый отказался отдать ей его. Он никак не мог уняться.
— Ты только вредишь своим девочкам, — поучал он ее, — давая им возможность уйти от расплаты за убийство.
— Убийство? — опешила мама. — Ради всего святого, Джеральд! Посмотри на планету, на которой мы живем. Войны. Голод. Нищета. От этого страдает полмира. Десять миллионов фунтов в минуту тратится на гонку вооружений! Моя Китти ходит со мной на собрания, собирает пожертвования, тряся кружкой перед прохожими, и пытается убедить налогоплательщиков в этой стране, что на те деньги, которые уходят на строительство одной-единственной ядерной ракеты, мы могли бы создать приличную систему здравоохранения! — Мама воздела руки в пламенном жесте. — Так ли уж важно, что пол в ее комнате по щиколотку завален трусами?
Пора было прекращать подслушивать, я поспешила распахнуть дверь: не хотелось слушать, что он ответит.
— Ага! — обрадовался Пучеглазый при моем появлении. — Наконец-то!
Потом повернулся и сунул белье мне в руки.
— Вот, — сказал он как ни в чем не бывало, — еще одна охапка для твоей компостной кучи.
Мне его слова показались удачной шуткой (хотя я бы скорее умерла, чем позволила себе улыбнуться). Но на мамином лице почему-то отразилось крайнее возмущение. Она поджала губы, как обычно, когда была на грани очередной ссоры с папой.
— Джеральд, — произнесла она холодно, — нельзя винить моих детей за то, что я предпочитаю тратить свое время на более стоящие занятия, чем следить за тем, как они складывают свои майки и аккуратно убирают их в ящики. Так что, пожалуйста, не распекай Китти за то, она, как и ее мать, считает, что в жизни есть вещи поважнее, чем идеально застеленные кровати и порядок в ящиках с носками.
Я затаила дыхание. Папа терпеть не мог, когда мама вот так, сжав губы, напускалась на него. Он тут же огрызался, и начиналась перепалка.
Но Пучеглазый и бровью не повел. Стоял себе, улыбаясь как ни в чем не бывало.
— Розалинда! — перебил он. — Ну как ты можешь городить такую ерунду!
Я думала, мама потеряет дар речи от подобной наглости. (Сама-то я прямо-таки онемела от ужаса.) А этот Джеральд Фолкнер по-прежнему стоял с сияющей улыбкой.
— Твои слова кажутся такими высокопарными, такими благородными, а на самом деле все это чушь собачья.
— Чушь?
— Да, чушь. И я объясню почему, — он махнул рукой в сторону потолка. — Полчаса назад я проходил мимо твоей ванной комнаты, и, будучи человеком аккуратным, не мог не заметить, какой там царит кавардак. Просто кошмар! Вся ванна в грязных пятнах. Повсюду немытые чайные чашки и кусочки лего. На полу размокший комикс. А унитаз, прости, был весь разукрашен туалетной бумагой.
Мама было открыла рот возразить, но Джеральд поднял руку и, остановив ее, продолжал гнуть свое:
— И что же произошло потом, Розалинда? Я прошел там двадцать минут спустя, и всюду царил порядок. Пол чист, ванна чистая, все блестит. Кто же все это убрал? Не я. Я в это время искал воздушную пробку по всему дому. И не Джудит. Она болтается вверх тормашками на турнике в парке. Голову могу дать на отсечение, что это и не Китти. Готов поспорить на все мои сбережения.
Я наградила его кислым взглядом, которого он и заслуживал, но Пучеглазый не заметил. Он слишком старался разулыбаться маме.
— Так кто же там орудовал мокрой шваброй, Розалинда? Кто протер зеркала и водостоки? Кто пожертвовал временем, которое можно было провести на собрании или громыхая кружкой на улице и призывая положить конец вооружению? Кто навел порядок в ванной?
Мама стала пунцовой.
— Видишь! — заключил он. — Это была ты. Конечно, кто же еще! Я только хотел сказать, что время от времени сознательные и ответственные граждане, вроде тебя, могут воспользоваться в уборке дома помощью таких сознательных и ответственных граждан, как Китти!
Я смерила его столь злобным взглядом, что и у Распутина бы мурашки побежали по спине. Но теперь я осталась против него одна. Мамино лицо вдруг тоже расплылось в улыбке.
— Поосторожнее на поворотах, Джеральд, — хихикнула она. — Следи, что говоришь! С Китти шутки плохи!
— Не волнуйся, — отвечал он. — Не боюсь я Китти. Никого не боюсь. И всегда говорю то, что думаю.
Ну, мне он этого мог бы и не говорить. Я уже и так заметила. И не забыла, как в первый же день нашего знакомства он потешался над моими взглядами на ядерное оружие. Да и потом у меня было немало случаев убедиться, что Пучеглазый всегда выкладывает напрямую то, что у него на уме — хотя, чтобы быть до конца честной, признаю: он никогда не вставал на чью-либо сторону. Поначалу я думала, что раз он втрескался в маму, то в конце концов станет при всяком удобном случае ей поддакивать, а при неудобном — помалкивать в тряпочку. Но оказалось, этот Джеральд Фолкнер совсем не так прост.