Зато на всем остальном копоть была очень даже заметна. На коврах, занавесках, покрывалах. Я же смахивала на актера, загримированного под Отелло. Естественно, со временем я все отчистила, но, как обычно, никакого урока из случившегося не извлекла. Произошло это почти сразу после операции Шебалу, и как-то утром мне позвонила приятельница узнать, как она там.
— Прекрасно, — отрапортовала я радостно. После чего мы обсудили грозовые ливни, и я поведала ей историю сажепада, и обе мы булькали от смеха, как водопроводные трубы. Она сказала, что вот и у нее был точно такой же случай, и теперь мы посмеялись над ее злоключениями.
— Ну, слава Богу, теперь все хорошо, — сказала я на прощание и положила трубку, чтобы снова заняться приготовлением завтрака.
Я не раз повторяла, что из уроков никакой пользы не извлекаю. Помнится, после болезни Соломона кто-то позвонил и справился, как он поживает. «Теперь прекрасно», — ответила я вот так же радостно, и, положив трубку, вошла в гостиную как раз вовремя, чтобы увидеть, как Соломон приветственно задрал хвост возле самого электрокамина. К счастью, на камине была предохранительная решетка, но через пять секунд после того, как я сказала, что все хорошо, по комнате разливался смрад паленой шерсти, а хвост Соломона приобрел тигриные полосы, которые исчезли только через несколько месяцев.
И вот теперь, когда я опять прошла через ту же дверь, меня вновь обдало запахом гари, а в кухне на сковородке, так и стоявшей на огне все это время, чернели обугленные остатки яичницы из двух яиц, а вокруг стоял густой чад. И это на кухне, которая единственная оставалась чистой, когда неделю назад керогаз прокоптил весь дом.
Я выключила горелку, открыла заднюю дверь, чтобы выпустить дым — и тотчас в ней, будто ошарашенный джинн, возник Чарльз и объявил, что Шебалу избавилась от швов. Не от всех, как я убедилась, кинувшись к ней. Она сняла крайние, но средний все еще стягивал разрез. Пока мы ее осматривали на кухонном столе, она выглядела чрезвычайно довольной собой. Мы решили, что раз до официального снятия швов осталось всего два дня, то с ней ничего не должно случиться, если мы будем оберегать ее от волнений и не давать ей лазить по деревьям.
Мы строго-настрого ее предупредили, опустили на пол… и Шебалу стрелой вылетела в открытую дверь вместе с дымом, взбежала по склону холма и, без сомнения, наслаждаясь тем, что швы уже не стесняют ее движений, тут же забралась на сосну. Ближе к вечеру она свалилась с рояля. Но удача была на нашей стороне — оставшийся шов выдержал.
Так был преодолен еще один барьер, и мы предвкушали период тихой домашней жизни — мы вернулись после отдыха, Шебалу благополучно стерилизована, в саду пока практически нечего делать, а впереди уютные зимние вечера у камина с соседями и друзьями. Летом у нас просто не хватало времени для гостей, и как приятно будет вновь приглашать их!
С двумя кошками и Чарльзом, когда надо готовиться к приему? Хм-хм! Помню день, когда должны были приехать гости, и я достала пылесос для наведения окончательного глянца, а в его вилке не оказалось одного стержня. Так вот что это была за длинная медная штучка, которую я накануне утром подобрала на лестничной площадке! Но куда же я ее положила? На полку в спальне? Я даже ясно увидела, как кладу ее туда. Но ее там не оказалось. Ну да, конечно! На шкафчик в свободной комнате! Но когда я пошла за ней туда, то и там она не лежала. Ни на серванте в гостиной, ни на комоде в прихожей. А потому, имея в запасе час, я принялась ползать по полу с ручным пылесосом. В сопровождении двух изнывающих от любопытства кошек, которые держали носы низко-низко, точно ищейки.
Что я ищу? Мышь, которую он потерял? — спросил Сили. До чего же интересно, сказала Шебалу с увлечением. Неужели же я не помню, что я сделала со стержнем? Это сказал Чарльз. При порядках в этом доме, сказала я, нет и нет. Еще чудо, что иной раз я хотя бы знаю, где нахожусь сама!
В конце концов я все-таки кончила уборку гостиной, ужин был приготовлен, блюда расставлены на шкафах и в холодильнике… Когда в доме два Шерлока Холмса, лучше не рисковать. И во время ужина не забыть выставить их в прихожую, подумала я. Меньше всего нам нужно повторение того, что произошло в прошлый раз, когда у нас были гости.
Тогда Сили добровольно уединился в прихожей, следя за существами, которые мелькали в лунном свете на дороге, и мы позволили Шебалу остаться с нами, пока мы пили кофе с легкими закусками. Явно гордая оказанной ей честью, она тихо сидела перед огнем, подобрав под себя лапки с видом Совсем Взрослой Кошки, размышляющей о важных вещах.
То есть пока мы не поставили столик над ней.
— Пожалуйста, не тревожьте ее, — попросили наши гости. — Такая милочка… Нам она нисколько не мешает.
Несколько минут спустя милочку застукали за кражей масла. Стояла на задних лапках, а на носу у нее красовался его комочек.
— Право, не надо! — рыцарственно запротестовали наши друзья, когда я взяла масленку, чтобы сменить масло, но не оставлять же кусок весь в узорах, нанесенных зубами котенка!
Значит, не забыть… Ванную я довела до блеска, фаянс сияет чистотой, на полу ни пятнышка, на вешалке чистые полотенца… И естественно, тут же возник Чарльз, будто я открыла сюрпризную коробочку. Он все закончил в саду и теперь готов принять ванну.
Ни в коем случае, заявила я. Ведь Аллинсоны будут здесь через полчаса. Ну, и он без спора просто умылся, и мне надо было всего лишь отмыть раковину, сменить полотенца, подобрать комья земли, упавшие с его сапог, заново отдраить пол, и все было прекрасно. Вот только когда я вешала чистые полотенца, в ванную влетели кошки, устроив гонки под лозунгом «К нам едут гости!». Сили без передышки вскарабкался на меня, и я уронила полотенце в унитаз.
Ладно, подумала я, доставая новые полотенца и не желая сдаваться, самое время заняться керосином для керогаза в прихожей. Теперь он работал безупречно, а вечер выдался очень прохладный. Но сходить за керосином в гараж надо самой. Чарльз переодевается, и его не следует отвлекать.
Ну, я и пошла. В гараж я заглядываю редко — представления Чарльза о том, куда и как следует размещать хранимое там, приводят меня в отчаяние. И на этот раз я вернулась даже в еще большем отчаянии, чем обычно, хотя умудрилась отыскать керосин.
— Это там что, ловушки для грабителей? — сказала я.
— Какие еще ловушки? — спросил Чарльз, которому гараж рисуется эдаким гибридом операционной и машинного отделения океанского лайнера.
— Да кирпич прямо против боковой двери, — сказала я. — Так что входящий наступает на него и чуть не вывихивает лодыжку.
— Этим кирпичом, — с достоинством объяснил Чарльз, — подпирается дверь, когда нужно держать ее открытой.
— А доски, сложенные за кирпичом, через которые надо перелезать, словно через баррикаду, чтобы попасть внутрь?
Они, объяснил Чарльз, предназначены для строительства новой конюшни Аннабели. Привезены готовыми со склада, чтобы были под рукой, когда они ему понадобятся.
— А ручка от метлы, на которую наступаешь, перебравшись через доски?
Она, с праведным упреком в голосе заявил Чарльз, приготовлена, чтобы унести ее и сжечь. Он производит уборку в гараже. Ведь я вечно жалуюсь на беспорядок там.
Онемев, я наполнила керогаз, сняла чехольчики, которые мы обычно надеваем на ручки кресел, чтобы предохранить их от кошачьих когтей, поставила на сервировочный столик… нет, не блюда с угощением — они по-прежнему оставались на шкафах — но чайную посуду, ножи, вилки, ложки и кувшинчик для сливок из граненого стекла. И тут (так я и знала!) вновь появились кошки.
Только посмотрите, что Она нашла, сказала Шебалу. Симпатичные желтенькие ручки кресел, которые еще не пробовали когтей. Только посмотрите, что нашел Он, донесся знакомый голос из коридора. С сервировочного столика убрали все книги, и можно скакать по его полкам… будем цирковыми кошками
Ну и конечно, еще одни гонки. Через ручки кресел, сквозь сервировочный столик, а заодно через посуду. Но, к счастью, ничего не разбилось. Собрав их в единый большой блюпойнтский и силпойнтский клубок, я заперла их в прихожей. И тут же Чарльз отправился наверх и выпустил их.
Вот что, сказала я, хватая Шебалу и снова утаскивая ее в прихожую и водворяя на комод. Я занята. Неужели она не может вести себя прилично? Или она хочет угодить в приют для плохих кошек?
Как? Она? — спросила Шебалу, кокетливо почесываясь о вазу с цветами. Чашки опрокинул Сили! А она — Хорошая Девочка, она Паинька, добавила она и вновь почесалась о вазу для счастья.
Оставалось только пожалеть, что ей вздумалось демонстрировать свою непричастность ни к чему дурному возле моего букета. Он отнял у меня целую вечность, настолько я не способна к подобным вещам. Несколько буковых веточек с листьями, оставшиеся после приготовлений к благотворительному базару, несколько огромных экзотических бумажных маков… два-три стебля ворсянки с шишками и несколько засушенных ахилей… И выглядел он очень неплохо, пусть это говорю я сама… пока Шебалу, усердно демонстрируя, какая она хорошая девочка, не обошла вазу, так что задранный хвост нежно поглаживал стебли — и весь букет, очень легкий, развернулся следом за ней на сто восемьдесят градусов.
Но и это был еще не конец. Быстро подправив букет — хотя, конечно, он выглядел уже далеко не так, как прежде, — я успела к сроку, приехали наши друзья, кошки были закрыты в прихожей, пока мы ужинали, как и полагалось по плану.
Нет, через некоторое время я услышала глухой удар, но, поскольку тут же раздался топоток, я решила, что ничего страшного не случилось. Может быть, Шебалу опять слетела с рояля. Или Сили Отрабатывал прыжки с кровати.
На самом же деле Шебалу окончательно расправилась с моим букетом. После ужина наша гостья вышла за своей сумочкой, а вернувшись, сказала, что на полу в прихожей что-то валяется. Я пошла посмотреть. Обрывки листьев и опрокинутая ваза. А букет упал за комод… Или его туда столкнули?
Но как это могло случиться? — невинно сказала Шебалу, спускаясь по лестнице, пока мы смотрели на следы погрома. Искусственные цветы такие легкие, в этом вся беда. Затем она в сопровождении Сили вошла в гостиную. Тут ведь все их заждались, сказали они.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
И все-таки именно этого мы и хотели. Настояния Сили, чтобы завтрак ему подавали в оранжерею, хотя лето уже кончилось… возня Шебалу с мочалкой для мытья посуды, и с ежиком для чистки кастрюль, и (ее последнее увлечение) с яичными скорлупками, которые она умыкала, прежде чем я успевала выкинуть их в мусорное ведро, а затем расхаживала, сжимая их в зубах — Зловещая Белая Кошка Джунглей с добычей в пасти, — после чего, решив, что мы перестаем ею любоваться, брезгливо заталкивала их под кресло в доказательство, какая она женственная и аккуратная… вот ради этих проявлений индивидуальности мы и обзавелись сиамскими кошками. Правда, иногда нам хотелось, чтобы индивидуальность эта была не столь уже яркой… Вот, например, держа миску высоко, словно официант — бутылку марочного вина, я на каждом шагу во весь голос провозглашаю «завтрак для Сили», ибо это входило в ритуал, иначе он не пошел бы впереди меня, вопя во всю мочь, что это его, его Завтрак; и вот маленькая процессия из крупного сиамского кота и меня огибает угол по пути к оранжерее навстречу бешеному ветру или ливню, а на дороге кто-то сидит в машине и смотрит… Какая неловкость меня охватывала! Как и тот момент, когда наши гости отодвигали кресла, вставая, и — как тщательно я там ни подметала — обязательно открывалась сиротливая яичная скорлупка.
Зато выпадали минуты, когда они выражали свою любовь к нам. Чарльз читает, Шебалу примостилась у него на плече, притворяется, будто читает вместе с ним, а глаза у нее до невозможности скошены от полного блаженства.
Или Сили отыскивает меня в припадке нежности (одно из проявлений его индивидуальности), вскакивает на спинку кресла или на стол, чтобы оказаться повыше, встает на задние лапы, а передние кладет мне на плечи. Потом зажмуривает глаза и принимается тереться головой о мое лицо — мягонько-мягонько вниз по одной щеке, потом по другой. И так — то по одной щеке, то по другой — и так, меняя щеки, долго-долго. Генерал де Силь, окрестил его Чарльз. И правда, это походило на церемониальный поцелуй.
И они были так привязаны друг к другу! Разговаривали, звали, когда оказывались в разных местах, лежали рядышком у камина, переплетя вытянутые лапы. Впрочем, теперь Сили иногда спал и в доме под пледом — что прежде случалось только в вольере. Может быть, он готовится к холодной зиме, гадали мы. Или хочет немножко отдохнуть от Шебалу, которая, если не спит сама, никогда не оставляет его в покое.
Он делал вид, будто его сердят ее приставания — прижимал уши, прыгал на нее, яростно отвечал укусом на укус. Просто немыслимо, Что Себе Позволяют Дети, жаловался он удрученно. И тут же ушел бы в трактир, но только он не употреблял алкогольных напитков.
Все это происходило, когда мы были поблизости. Если же он полагал, что мы его не видим, из-под пледа высовывался хвост и начинал заманчиво раскачиваться, точно маятник, и Шебалу в восторге прыгала и гонялась за ним. Ни о каких трактирах и речи не было. Зато, чуть только Шебалу начинала терять интерес к игре, наружу высовывалась черная лапа и провокационно тыкалась в нее.
Вот так мы и жили в приближении зимы. И если прохожих изумляло то, как я торжественно вела Сили под дождем и ветром завтракать в оранжерее, еще больше должен был интриговать их Чарльз, переселявший своих рыбок. Выкапывая пруд, он сделал середину глубокой и обложил ее камнями, а по другую сторону этого барьера расположилась кольцевая канавка шестидюймовой ширины. Обычно пруд был наполнен по края, и рыбки могли пользоваться им всем. Что они и делали: нежились под листьями кувшинок, изящно проскальзывали над каменным барьером. Возбужденно гонялись друг за другом по кругу с внешней стороны. Однако, когда (и если) они метали икру, чему мы всячески способствовали, располагая водоросли на мелководье, уровень воды в прудике понижался, взрослые рыбы оставались внутри каменного барьера, а за ним на мелководье икре, а затем и малькам их покушения не угрожали. То есть в теории. На практике же, поскольку рыбы нерестятся главным образом после весенних и летних дождей, которые обогащают воду кислородом и вообще вносят оживление в рыбью жизнь, нам никогда не удавалось понизить уровень воды на достаточное время. Дождь тут же вновь его повышал, и рыбы перебирались через барьер, извиваясь на боку или на животе, что отнюдь не шло им на пользу. Затем либо следовало каннибальское пиршество, либо, если мы успевали их опередить, икра вычерпывалась чайной ложкой, и дальнейшее ее развитие происходило в банках.
Собственно, на мелководье они только устраивали гонки, метали икру и — зимой — вмерзали там в лед. Как мы ни вычерпывали воду, стараясь, чтобы зимой они оставались внутри каменного барьера на глубине, вскоре вновь начинался дождь, вода поднималась выше барьера, рыбы перебирались за него, а ночью ударял мороз, и они оказывались в ледовом плену. Мы их спасали, отогревали в чуть теплой воде и возвращали к их более мудрым сородичам в середине прудика. Но слишком часто лед или камни повреждали защитный слой слизи, и с потеплением на этих местах развивался грибок, так что рыбы погибали.
Чарльз питал нежную привязанность к своим рыбам, выращивая их от дюймовых мальков до прекрасных жирных, королевских размеров, карпов, и твердо решил, что в эту зиму не потеряет ни единой. Он заберет их в дом, заявил он. Куда? — спросила я, уже видя, как всю зиму они плещутся в ванне. Что-нибудь придумаю, сказал он. И конечно, придумал.
Если прохожие (а садовая стена была невысока, и все, чем мы занимались снаружи коттеджа, публика могла наблюдать, точно актеров на сцене театра шекспировских времен)… если прохожие недоумевали, почему с крыши нашего угольного сарая свисает рыболовный сачок (рыбки эти похитрей форели, говорил Чарльз, и поймать их можно только врасплох)… если они удивленно разевали рот при виде Чарльза, когда он, изловив одну, мчался через сад с сачком наперевес… если все это их ошеломляло, так они были уже совсем ошарашены, если бы могли заглянуть в оранжерею, где красовался очередной плод вдохновения, посетившего Чарльза, — рыбы кружили в бочке из-под сидра. Весной он купил их четыре — огромные, стянутые железными обручами, высотой почти шесть футов и до небес разящие местным сидром. Распиленные пополам по его просьбе, они, как считал Чарльз, великолепно подходили для выращивания черники. Почва у нас известковая, а черника нуждается в торфе, так что все это было крайне логично. Но только, как обычно, прохожие об этом не знали, и появление у наших ворот восьми внушительных полубочек из-под сидра породило всяческие предположения.