Находясь в угловой комнате, Будимирский мог в одно окно любоваться красавицей-гаванью, живописностью своею уступающей только Неаполю и Сан-Франциско, а в другое — пиком Виктории, горою в 2000 футов, у подножия которой лежит город и которая не дает ему раздвинуться вширь.
Поэтому вдоль Прайя, как здесь зовут берег, тянутся лишь две-три улицы, от Прайя же ведет в гору множество боковых улиц, теряющихся в зелени пышных садов с тропическою растительностью. Здесь растут пальмы с закрученными султанами. Мощнолистные бананы, высокие аракуарии, кактусы и агавы всех видов, и среди этой волшебной флоры возвышаются роскошные виллы…
Видя их прекрасные очертания на фоне зелени гор, Будимирский вспомнил совет Изы. Он надел на себя черед под рубашку, уложив в него предварительно чеки и значительное число банкнотов, положил в карман револьвер, вооружился палкой с налитой свинцом ручкой, унаследованной им от миссионера, по звонил и вышел.
— Carriage, please! — бросил швейцару, требуя экипаж, и на свист швейцара к подъезду подбежали четыре кули в синих рубашках и панталонах с белыми кантами, неся на плечах легкий паланкин.
Движение в упряжных экипажах по круто идущим в гору улицам Гон-Конга невозможно, но невозможно оно и по немногим ровным улицам города вследствие невероятного скопления народа и сутолоки. Экипажи заменяются здесь японскими «рикшами», т. е. двухколесными ручными колясочками, для передвижения которых достаточно одного дюжего кули. На углах улиц в Гон-Конге такие колясочки стоят целыми рядами, и чуть только какой европеец выйдет за порог дома, его тотчас окружает толпа диких на вид, полуголых дженрикшей, предлагающих свои услуги за пять центов в полчаса (10 коп.). Если вздумаешь действительно довериться такому человеку-лошади, сев в колясочку и сказав только, куда надо ехать, то кули, снявшись с места в карьер, во весь дух помчит вас в гору, под гору и наконец остановится где попало, быть может за 5 верст от того места, куда вы приказали ему бежать. Кули в большинстве случаев ни слова не понимают по-английски и привыкли, что седоки правят ими палкой. Гонконгские европейцы предпочитают, однако, носилки, и каждое семейство, каждый торговый дом и гостиница, такая как «Гон-Конг Отель» тем более, держат собственную «конюшню», т. е. несколько кули и носилок, нередко отличающихся дорогой отделкой.
Будимирский знаком был по Тиен-Тзину уже с достоинствами и недостатками кули, а потому, садясь в кресло из индийского тростника с шелковой подушкой, занавесками, зонтом и висящей подножкой, просил швейцара показать ему, не бывавшему в Гон-Конге туристу, городские достопримечательности.
Швейцар, раскланявшись «миссионеру», объяснил, что следует, кули, ответившим «all right!», и «экипаж» помчался в гору.
Какая смесь одежд и лиц,
Племен, наречий, состояний!
мог бы вспомнить Будимирский, глядя на разноплеменную толпу, толкавшуюся на Queen Street’е. Тут были и парсы-огнепоклонники в своих камилавках, и малайцы в их похожих на узкие юбки саранчах, и арабы в белых бурнусах, и японцы в халатах, и индусы в огромных тюрбанах. Среди толпы, точно статуи, возвышались долговязые индусы-полицейские и набранные в помощь им «сихи» в европейских мундирах и ярко красных конусообразных шапках. Яркими пятнами выделялись в толпе белые фланелевые вестоны штатских и красные мундиры военных англичан и синие блузы матросов всех стран и народов. Слышались самые разнообразные языки и наречия, но внешняя рамка — улицы, дома, учреждения — оставалась в высшей степени английская, что еще более усиливало странность впечатления.
По Queen Street’у кули вынесли галопом Будимирского на площадь перед претенциозной выстроенной ратушей, «City Hall», на которой (площади) царило большое оживление. Будимирский увидел картину, обычную в Англии, где-нибудь в лондонском Hurlingham Club’e или на St. John’s Wood’е но здесь, тем более в эту эпоху, производившую поражающее впечатление. Вокруг площади, одетые в элегантные туалеты и сидя под навесами палаток, дамы следили за перипетиями матча в крикет, в котором упражнялись полуголые джентльмены и офицеры ее величества. В Африке или Азии, где сойдутся четверо англичан, они немедленно устроят крикет, как немцы — кружок хорового пения, а русские — винт… Устроили крикет британцы и в Гон-Конге, воспользовавшись единственной ровной площадкой в городе.
Показывать себя в этом обществе не было в расчетах Будимирского, и он палкой и мимикой показал кули направиться в горы.
Улицы, застроенные большими зданиями, скоро кончились, и кули бежали по дороге, мимо дворцов и вилл, выстроенных европейцами на китайские деньги, и роскошных садов, из которых наилучшими являются губернаторский и комендантский. Почти рядом тянулась железная дорога с проволочной тягой, устроенная по образцу горных швейцарских и соединяющая «Сити», деловой город, с этим прелестным предместьем, где проживают семьи коммерсантов, высшего чиновничества и офицерства.
Вскоре кули остановились у ограды раскинувшегося на уступе горы очаровательного ботанического сада, точно предназначенного служить сборным пунктом всей аристократии. Теперь она занята была там, у City Hall’а, национальным спортом и в этом любовно взлелеянном, заботливо выхоженном китайскими садовниками, но точно по волшебству вызванном из голой гранитной почвы саду — бродили лишь несколько нянек-индусок с чахлыми детьми, играющими в мяч. Кое-где в тени пихт отдыхали богатые дамы-китаянки, добравшиеся сюда на их изуродованных ножках, да вдали у обрыва бродили два черные рединготы в цилиндрах.
Полюбовавшись и отсюда заливом, Будимирский возвратился к креслу-паланкину, и кули помчались дальше, причем один из них, старший, по-видимому, обернувшись к седоку и сладко улыбнувшись, показал рукой вперед, произнеся: «Happy Valley!»
По Kennedy Road, обсаженной хвойными деревьями, кули скоро добежали до красивой и самой широкой долины на острове, где расположены кладбище и ипподром. «Блаженной» (Happy Valley) долина эта названа, вероятно, в память крылатых слов, сказанных некогда Крезу Соломоном: «Nemo ante mortem beatus…»
Даже наш авантюрист согласился, что этот уголок дивно красив. Живая бамбуковая изгородь, со стволами около 12 сажен высоты, окружает это место успокоения, представляющее скорее великолепный и тщательно выращенный тенистый парк, чем кладбище.
Здесь никого не было, но не успел Будимирский, усевшись в тени на садовой скамье, закурить сигару, как увидел вдали те же два редингота, в которых вскоре узнал своих японцев, которые, не приближаясь к нему, тоже расположились шагах в ста от него.
— Соглядатаи проклятые, — проворчал Будимирский, но вдруг голову его озарила удивительная мысль.
V. Сила талисмана
«Соглядатаи, да!» думал Будимирский, но, вместо того, чтобы злобствовать за это на них и недоверчивую Ситреву, нужно воспользоваться ими, обратить их в слуг своих. Талисман Ситревы с ним ведь, а по ее словам ему подчиняются все, кто посвящен в тайны секты, все верные ее.
Теперь же именно ему слуги нужны, ибо нет сомнения, что Солтер, облегчая ему все процедуры банковские и оберегая его от неприятностей, в то же время непременно сообщит кому следует в Лондон, что вот-де миссионер, имярек, везет с собою в Европу на десять миллионов таэлей чеков, назначение которых безусловно подозрительно, ибо ни один из них не написан на его имя, а все — на имена различных иностранцев или предъявителей… Если Солтер сообщит об этом, то, конечно, в министерство колоний, а Будимирский, восхищавшийся всегда талантами и деяниями Чемберлена, знал, что этот господин не остановится перед задержанием миссионера, вывозящего из Китая 10 миллионов и, самое меньшее, устроит этому миссионеру такой допрос, которого избежать во всяком случае надо… Но как? — Бежать, изменить путь? Бесполезно, — отделения банка в Лондоне и Париже получат известные приказания, и тогда… перехватить сообщение Солтера, но каким образом? Не могут ли эти японцы помочь?
Будимирский решился. Собрав все свое нахальство, он, встряхнув головой и глубоко вздохнув, встал и направился к японцам. Когда он подошел к ним шагов на пятьдесят, они встали и направились прочь, но Будимирский громко и решительно крикнул им подождать…
Японцы остановились, обернулись… На лицах их выражалось полное недоумение… Они переглядывались между собою, но ждали подходящего Будимирского.
— Прошу вас, господа, присесть! — указал им на скамью Будимирский. — Мне нужно с вами поговорить.
Японцы молча сели, храня удивленный вид и переглядываясь.
— Господа! — начал он по-английски, высокомерным тоном, который, как он с первого слова своего заметил, импонировал японцам. — С первого моего выхода на палубу «Тагасаго Мару» я вас признал, но… я не имел нужды в вас до сих пор и потому не беспокоил. Я не думал, что вообще буду иметь нужду в вас, но теперь нахожу, что, послав вас в помощь мне, Ситрева, как и всегда, поступила благоразумно.
При имени «Ситрева» японцы заметно вздрогнули, но быстро переглянулись, и один из них, волнуясь и приподняв цилиндр, ответил:
— Сэр, вы, очевидно, принимаете нас за других, — мы вас не понимаем. Мы действительно видели вас на «Тагасаго Мару» и, вероятно, и дальше с вами поедем сегодня вечером на «Генерал Шанзи» в Европу, но… нас никто не посылал вам в помочь. Мы едем в Европу по торговым делам.
Будимирский улыбнулся. Молча и неторопливо он расстегнул жилет и ворот рубахи и достав оттуда висевший на золотой цепочке амулет Ситревы, показал его японцам…
Маленькие человечки, дрожа, вскочили на ноги и умоляюще протянули руки к Будимирскому, тот, с серьезным, торжественным выражением, поднял правую руку, сложив большой и указательный палец вместе и прижав остальные к ладони, произнес «Аум».
— Аум! Аум! — откликнулись японцы, повторяя жест секты и склоняясь перед авантюристом.
Будимирский спокойно сел, спрятал талисман, застегнулся и пытливо взглянул на стоявших перед ним японцев.
— Садитесь, нам надо говорить! — приказал он им.
— Сэр, мы готовы к вашим услугам, — пробормотал один из них.
— Мы слушаем ваши приказания! — добавил другой почтительно.
— Вас зовут?
— Моту! — привстал один, чуть-чуть повыше и постарше. — Хако! — добавил другой.
— Вы, конечно, знаете уже, ибо должны следить за каждым моим шагом, оберегая меня от всех неприятностей и устраняя все препятствия, что я сегодня сделал перевод всех наших денег в Париж и Лондон, причем сделал это, конечно, не на свое имя. Само собою, банк здесь не сделал никаких на это замечаний, но я уверен, что об этом подозрительном, с английской точки зрения, факте банк сообщит английскому правительству, точнее — министерству колоний, быть может, через свое лондонское правление; и британское правительство, конечно, найдет возможность придраться к чему-нибудь, чтобы задержать деньги и… меня, отчего погибнет наше дело. Вы должны помочь мне.
— Приказывайте! — одновременно перебили Будимирского японцы.
— Я не знаю, что нужно сделать, подумайте вы…
Японцы быстро заговорили друг с другом на своем языке, часто поминая слова «British mail» (британская почта) и «Генерал Шанзи»…
— Донесение по телеграфу отправлено не будет, — заговорил Моту, — дорого и… бесполезно. Банк, если отправит его, то почтой на отходящем сегодня «Генерал Шанзи» французской компании «Messagerie Maritime». Здесь захватить пакет нельзя, — надо на стимере, и это возможно будет, если… если здешний японский консул из наших… Мне кажется, что это так, но мы не уверены в этом… Если да, то в пути мы добудем пакет и передадим вам…
— Нет, я останусь здесь на некоторое время, — возразил Будимирский.
— Останетесь?! — воскликнули Моту и Хако.
— Сделав вид, что уезжаю с «Шанзи», — добавил Будимирский, — так нужно. Я пробуду в Макао столько времени, сколько нужно, чтобы узнать результаты вашей попытки, да и по другим причинам мне нужно остаться здесь… Когда вы можете вернуться, если все удастся вам?
— «Messagerie Maritime» имеют первую остановку в Сайгоне, четыре дня пути отсюда… Когда идут оттуда встречные — мы узнаем в консульстве. Но нужно торопиться туда, — Хако взглянул на часы: — четвертый час, а «Шанзи» уходит в 8, — едемте…
Они двинулись, и на пути к ограде, где стояли паланкины Будимирского и японцев, Моту объяснил авантюристу его роль.
Через час кули Будимирского остановились на Queen Street’е у красивого, массивного здания, над которым развевался японский флаг.
Японцы ехали сзади шагах в двухстах. Будимирский приказал по-английски доложить о себе и сейчас же был введен в кабинет консула, такого же маленького желтого человека с жидкими усиками и мочальной бородкой, как и все его соотечественники.
Теперь уже Будимирский был уверен в себе. Консул сделал Будимирскому английский shake hands и просил сесть. Авантюрист, не отвечая ни слова на приветствие, сел, расстегнулся и, вынув амулет, молча и строго глядя на консула, поднес амулет к его глазам. Желтый японец не побледнел, а позеленел и, схватившись за борт стола, в паническом страхе приподнялся, впившись глазами в Будимирского… Этот таинственный знак высшей власти, который он видел раз при посвящении, перед которым он, как перед величайшей святыней, должен преклоняться, повинуясь, — находится в руках европейца… миссионера, вдобавок…
— Аум! — поднял руку Будимирский.
— Аум! — трепетно ответил ему консул.
— Восток будет принадлежать сынам Востока!
— Аминь! — ответил консул, — приказывайте!
— Два ваши соотечественника, мои подчиненные, здесь у вас в приемной, вероятно, — они вам объяснят, в чем дело, я же оставаться здесь не должен: — с этой карточкой, дней через пять к вам за новостями явится дама, — вы ей сообщите все, что будете знать. — Пока, до свидания!
Произнеся еще раз «Аум!», Будимирский вышел в приемную и пропуская мимо себя в кабинет японцев, его ожидавших, сказал им: «Наш! Увидимся на пристани». Через 10 минут он был у себя в отеле, сытно пообедал, приказал разбудить себя в 7 часов и мирно заснул, как будто провел день самым буржуазным образом.
Засыпая, он пробормотал лишь: — Славная однако, вещь, этот амулет…
VI. Макао
Совсем стемнело уже, когда бой3 разбудил Будимирского. «Пора!» подумал он, взглянув на часы, и начал быстро собираться, приказав подать счет. Не прошло и 10 минут, как он, сопровождаемый поклонами и пожеланиями всего персонала отеля, усаживался в джин (колясочка дженрикши), а еще через 10 минут был на набережной, где от небольшой пристани отходили шлюпки и катера, отвозящие пассажиров на «Генерал Шанзи», качавшегося на волнах где-то далеко на рейде.
«Достаточно ли темно?» думал Будимирский, вглядываясь в пристань и небольшие группы людей на ней. «Кажется достаточно».
На фок-мачтах кораблей на рейде, то там, то здесь уже зажигались огни, — наступала ночь.
Будимирский, расплачиваясь с дженрикши, оглядывал катера. «На рулевом будет феска красная, сказала она» вспомнил он, — «это заметить нетрудно, — вон она с правого края. Ого! Катер паровой даже…»
— Счастлив видеть вас еще раз, высокопочтенный сэр, и пожелать вам доброго путешествия, — услышал Будимирский, едва вступив на пристань.
Перед ним со шляпой в руке наотлет стоял выхоленный банкир Джемс Солтер.
«Ты, скотина, удостовериться хотел, что я уехал, ну и удостоверишься» подумал со злостью Будимирский и любезно прибавил: — Благодарю, сэр, за честь, если вы для меня беспокоились и за любезность, если… находитесь здесь случайно.
— Честь на моей стороне, сэр, — склонился банкир. — Нам не каждый день приходится встречать и провожать таких клиентов, — улыбался банкир.
«Даже никогда не приходилось» мысленно усмехнулся Будимирский и заговорил о состоянии моря, оглядываясь по сторонам.
В группе, расположившейся у большого парового катера, Будимирский заметил фигурки обоих японцев с биноклями через плечо и дорожных шапочках и трех-четырех пассажиров с «Тагасаго Мару». В других группах виднелись новые и старые пассажиры, но ни одного немца, — они ждали завтрашнего немецкого парохода, не считая возможным ехать на французском пакетботе.