Я грущу. Грустя, я открываю последнее письмо.
«Y618 158 En xxZ YPx 804 — эти знаки принесут вам счастье на 9 лет. Сделайте 40 871 059 копий, отправьте проверенным друзьям, и будет счастье вам и почтальонам. Если у вас нет 40 871 059 друзей — счастья не будет. Эта цепочка создана миллионерами Венесуэлы. Данте получил письмо в 1929 г. и переписал его 40 871 059 раз, и было ему счастье. Через 20 дней у него умерла бабушка и оставила Данте всё своё состояние. Служащий авиакомпании Джон Оли в 1975 г. выбросил письмо, и той же ночью его искусали совы. Догни Фредхард из Колорадо сжёг письмо, и наутро его обнаружили без одной ноги — её откусил гигантский жук-плавунец. Не игнорируйте письмо, и скоро вы получите миллион».
Только я дочитал, на пороге появляется Бабака — вся такая свеженькая с мороза, розовощёкая.
— Гляди, чего принесла! — Бабака показывает мне набор китайских ручек и пачку бумаги «Снегурочка».
— Где ты взяла деньги?
Я удивлён.
— Откладывала на сапожки, но ради такого случая и потратиться не грех. Чичас быстренько перепишем, и будет нам счастье!
«Вот наивная, — думаю, — а ещё в контрразведке работала!»
— Тут не отделаешься одной «Снегурочкой», — говорю и показываю Бабаке электронное письмо счастья.
Она прочитала его и говорит:
— Таких совпадений, Константин, в жизни не бывает. Раз тебе в один день пришло целых два письма счастья, значит, это
— Не сметь! — Бабака вдруг как зарычит. — Ты что, хочешь, чтобы тебе, как несчастному Догни Фредхарду, откусили ногу?
— Нет, — говорю и на всякий случай забираюсь на диван прямо в тапочках.
Тут пиликает смской телефон. Я смотрю на экран.
Смотрю и не верю своим глазам:
«Здравствуйте. Я есть принц из Нигерия предложить вам выгода. Моя папа король умерла, дворец сгорела, документ сгорела. Вся многомногомиллиардная состояние досталась мне и боевому слону Татошке. Но с горя Татошка сбесилась и наложила арест на все наши счета. Мне нужна ваша счёт, пин-код, телефон и почтовый индекс, чтобы перевести все миллиарды на ваша счёт. Не забудьте, на счёту надо не меньше 100 долларов. Банки Нигерия отказывают перечислять миллиарды на счета, где нет 100 долларов. Вечно ваш принц Чарли».
— Точно
Когда я проснулся, у моей кровати стоял сноуборд и сидел какой-то дяденька.
— Неужели сработало?! — закричал я. — Неужели всё-таки письмо счастья сработало?!
— Познакомься, — сказал папа. — Это начальник ЦРУ Джон Малкович. Вы с Бабакой обезвредили преступную нигерийскую группировку, которая шантажировала и похищала людей на протяжении вот уже двенадцати лет. Её главарь, известный гангстер по кличке Чарли, уже даёт чистосердечные показания. Бабака поймала его в одном из отделений Сберегательного банка, заманив Чарли в силки[13].
— Good dog! — широко улыбается Джон Малкович и похлопывает Бабаку по голове. — Карошая бабака!
Потом он вручает мне сноуборд, а Бабаке коробку собачьего печенья и уходит. Но мне становится грустно: выходит, что письма счастья я переписывал зря, а настоящих принцев в нашем безумном, безумном, безумном мире не существует?
Через четыре дня мне на сдачу дали лотерейный билет, и я выиграл «Ладу Калину».
И мы поехали с Нинель Колготковой в кино. Это она мне в тот раз писала, а совсем не Каланча.
Глава 10
Влюбился
Я сам не понял, как это произошло. С первого класса знаю Колготкову, особенно хорошо в профиль. Нинель сидит в первом ряду, а я во втором. Когда я смотрю в окошко, волей-неволей её нос попадает мне в поле зрения.
Когда Нинель дежурная и проверяет руки на грязь, Христаради говорит:
— Колготкова, не суй свой но-о-о-ос в мои дела, а то перепачкаешься! — и смеётся.
Я тоже раньше смеялся.
А потом мы с Нинель столкнулись в дверном проёме на перемене — лбами. Вернее, носами.
Просто искры из наших носов посыпались, ребята! Отошёл я от первого шока и как заору:
— Ты куда прёшь, Колготкова?!
Вернее, только я хотел так заорать, но в этот миг увидел Колготкову анфас и лишился дара речи.
Смотрю на неё, а она какая-то не такая в снопе искр. Какая-то необыкновенная, с глазами, с длинными ресницами… А нос как будто даже наоборот — маленький и картошечкой.
Стоит, ревёт, розовая вся, и говорит:
— Ты куда прёшь, Косточкин?!
А голос у неё при этом — ангельский.
Я такого голоса никогда раньше в жизни не слышал! Даже когда ходил с мамой во Дворец спорта на Николая Баскова.
Я стою как вкопанный и не могу пошевелиться. Внутри всё как на картине Айвазовского «Девятый вал».
— Ты чего, Косточкин? — спрашивает Нинель. — Совсем дурак, что ли?
— Сама дура! — говорю и дёргаю её за хвост. Раз, второй, третий!
И ведь, главное, не хочу дёргать, а дёргаю!
И развязно так подмигиваю Христаради.
Только бы, думаю, она ничего не заметила.
Но она и не заметила. Огрела меня рюкзаком по голове и побежала в столовую за беляшами.
Оказывается, Нинель любит беляши, а я и не знал раньше. Я вообще раньше ничего не видел дальше своего носа — был сущим эгоистом. А теперь на большой перемене я самым первым бегу в столовку, занимаю очередь для Нинель. Она купит беляш, выковыряет из него мясо, кошке во дворе отдаст, а сама тесто ест.
— Ты почему, Колготкова, — спрашиваю, — не ешь мясо? Тебе надо поправляться. Вон какая худая, в чём только держится душа!
А у Нинель глаза слезятся от радости — я знаю, как сделать женщине комплимент. Она уже третий месяц худеет, каждый день бегает в медпункт взвешиваться.
Однажды спрашивает у Каланчи:
— Наташ, скажи, я на Кейт Мосс похожа?
— Кейт Мосс тебе в подмётки не годится, — говорю я за Каланчу. — Ты же вылитая Констанция Бонасье!
— Какая ещё подстанция? — хмурится Нинель. Необразованная она у меня. Ну ничего, это дело поправимое!
Я повёл Нинель в драматический театр на «Трёх мушкетёров из Нахапетовки». Мама, задействованная в спектакле, посадила нас в первый ряд.
— Какая у тебя красивая мама! Волосы изумительные!
— Не волосы, — говорю, — а усы.
В той нашумевшей постановке мужские роли играли женщины, а женские — наоборот. Мама была Арамисом, а дядя Сева — Констанцией.
А Миледи вообще играл заслуженный артист России Пётр Павлович Кожемякин, ему семьдесят четыре года.
— Какая прелесть! — кричит Нинель.
Это я подарил ей складное зеркальце. Увидел в «Детском мире» — понравилось, и деньги тогда как раз были.
— Это мне? — спрашивает. — А за что? День рождения у меня в июле…
— Просто так, — говорю.
А чтобы не зазнавалась, я ей на химии подложил кнопку на стул, пока она отвечала у доски.
От любви я перестал спать и есть. Я осунулся. Бабака мне говорит:
— Влюблённые — такие мученики! Не страдай, лучше признайся ей во всём.
Бабака в любовных делах спец. В молодости она многим кружила головы.
— Колготкова, я тебя люблю, — заявил я на перемене.
— Дурак!
— А ты?
— Что я?
— Колготкова, ты не юли.
— Понимаешь, Константин, женщине ведь что нужно?
— Что?
— Женщине нужен подвиг. Вот ты бы смог ради меня с десятого этажа прыгнуть?
— Э-э-э…
— Вот видишь. А женщине нужен подвиг.
Идём мы как-то с Нинель из школы. Свой рюкзак я держу в руке, а её рюкзак закинул на плечо — тяжеленный!
— У тебя в рюкзаке кирпичи, что ли? — спрашиваю.
— Сам ты кирпич! — говорит. — Ноты там у меня. Я сразу после уроков хожу в музыкальную, вот и приходится таскать целый день. Я играю на фортепиано.
— А я на губах, — говорю, — как верблюд. Можно мне тебя послушать как-нибудь?
— Конечно. Приходи в музыкалку послезавтра, у меня концерт. Мы с Генриеттой Карловной будем исполнять в четыре руки этюд Майкапара «Бурный поток». Очень сложное произведение. В темпе престиссимо.
— Как это — в четыре? — не пойму я.
— Придёшь — увидишь. Только оденься поприличней. Там телевидение будет снимать.
Ради такого случая мы с мамой сходили в торговый центр «Ультра» и одели меня поприличнее. Смотрю на себя в зеркало — и не узнаю. Таким приличным стал, аж плеваться хочется. Светлый костюм, синяя рубашка и галстук-бабочка в рубчик. Что только любовь делает с такими темпераментными людьми, как я!
Пришёл в музыкальную с букетом жёлтых хризантем, стою в холле, не знаю, куда податься.
— Ты, мальчик, на прослушивание? — спрашивает какой-то мужчина с балалайкой и усами, как у Сальвадора Дали.
— Нет, — говорю, — я на концерт. Где у вас тут выступают на фортепиано?
Мужчина на меня посмотрел внимательно и говорит:
— На четвёртом этаже. Не в службу, а в дружбу передай, мальчик, Домне Платоновне домру, — и суёт мне балалайку в руки. — Только входи через заднюю дверь, там уже началось.
Поднялся я на четвёртый, а там оглушительные звуки — концерт вовсю идёт. Вошёл через заднюю дверь, как положено, осмотрелся.
Зал битком, телевизионщики с камерами, но Нинель я заметил сразу. Она сидела в первом ряду — бледная, в строгом чёрном платье и варежках.
«Зачем, — думаю, — она надела варежки?»
Сел я в проходе на стул, рядом с каким-то долговязым парнем, смотрю на сцену. А там выступает щупленький мальчонка — из-за рояля еле видно. Зато силищи в нём, наверное, больше, чем в Христаради, хотя тот карате занимается второй год. Вдруг этот мальчонка как шуранёт по клавишам, как вдарит! Я аж подпрыгнул!
— Во даёт! — шепчу долговязому соседу. — Талантище!
А тот скривился, губы поджал и говорит так кисленько:
— Барабанит бездушно, пальцы заплетаются. Но любимчикам Домны Платоновны у нас всё с рук сходит.
— Ой, — говорю, — мне же надо Домре Платоновне отдать домну! Она где? — и оглядываю зал.
Парень говорит:
— Вон, с вороньим гнездом на голове.
Смотрю — и правда: впереди сидит женщина, высокая, как колокольня. На голове понакручено чего-то, понаверчено — вылитое гнездо.
Только я полез вперёд, долговязый хватает меня за рукав:
— Сиди, к ней пока лучше не лезть. Сейчас Нинель будет выступать — главный конкурент Зябликова. Домна знаешь как Нинель не переваривает?
«Вон оно что, — думаю, — какие тут у вас, оказывается, мексиканские страсти-мордасти!»
И сердце у меня вдруг как заколотится!
Тут Зябликов закончил играть, и Нинель с Генриеттой Карловной выходят на сцену.
Генриетта Карловна села за рояль, что подальше, а Нинель села за ближний. Варежек на ней уже не было, и была она вся в платье, прекрасная, как настоящая
Вдруг долговязый шепчет мне на ухо:
— Нинель не справляется с темпом. Слышишь, как Генриетта разошлась? Специально её заглушает…
— Молчи! — говорю. — А то в лоб у меня получишь!
От переживаний я весь вспотел, даже не слышал уже музыки. Сидел и пристально смотрел вороньему гнезду в затылок.
И вдруг я прозрел. То есть натурально!
Я вдруг явственно увидел, как из гнёзда, колышась и закручиваясь, поднимается в воздух чёрная воронка. Она становится всё шире, всё выше, отсоединяется от головы Домны Платоновны и направляется в сторону Нинель. Нинель, естественно, ничего не замечает — Нинель вся в музыке. Я озираюсь по сторонам: ужас, в зале слепцы — они ничего не видят!
Вот он, роковой момент истины! Либо я мужчина и сейчас спасу любимую, либо я не мужчина и любимую сейчас не спасу.
«Ты мужчина! — как-то за обедом сказала мне Бабака. — Помяни моё слово: скоро у тебя вырастет борода, ты будешь говорить басом, храпеть во сне и провожать девушек до подъезда».