Нико улыбнулся.
— Если вы, фрекен, соблаговолите выслушать!
— Если я что?
— Если скажешь, что я должен спеть!
— Да, скажу!
И тогда Нико запел лягушачью песенку. Я хорошо знал ее, там говорилось о мудрой лягушке, что обманула аиста, но Нико переделал ее так, что аист между стишками задавал вопрос: «Кто владетель страны?» — и маленькая лягушка, квакая — ква-ква, отвечала: «Артос Драконис!» и так далее.
«Ну и ну, значит, вот как он заставил маленькую строптивую фрекен учить уроки, — подумал я. — Но дело не только в этом, Нико детей любит, это сразу видно. А вот Местер Рубенс любит себя».
— Мира? Мира, где ты?
— Она здесь, мадам, — воскликнула Инес. — Пришли Нико и Давин.
— О, это хорошо! — ответила мадам Аврелиус, спускаясь вниз по лестнице. — Я хочу видеть тебя, Мира.
Мира послушно спрыгнула с колен Нико и завертелась что твоя маленькая балерина. Сегодня она была в черном бархатном платьице с накрахмаленным белым воротничком, он доставал ей до ушек. Мадам Аврелиус поправила воротничок и сняла пылинку с черного платьица.
— Они еще не вернулись? — взволнованно спросила она. — Не дело приезжать слишком поздно, это и вправду нехорошо!
В тот же миг во дворе послышалась конская поступь.
— Папа! — сияя от радости, крикнула Мира. — Папа и Маркус! — Она кинулась к двери и, рванув ее, закричала: — Папа, мы здесь, внизу!
Вошел Мессир Аврелиус. Он также был нарядно одет — в коричневом бархате с серебряными застежками. Рядом с ним шел мальчик девяти-десяти лет, светловолосый, как и сестра, но так коротко постриженный, что казалось, будто он лысый. Вид у него был не по-детски строгий и серьезный.
— Маркус! — Мадам Аврелиус потянулась к мальчику и прижала его к себе. — Малыш, сокровище мое, как тебе жилось?
На несколько коротких мгновений маленькая застывшая фигурка уступила ее объятиям. А потом он высвободился из них.
— Замечательно, мама! — ответил он.
— Лучше, чем в последнее время? Ты кажешься бледным, сокровище мое!
— Мне было великолепно, мама!
Почему слова его звучали так, будто он лгал? Быть может, потому, что они были слишком взрослыми для его детского рта.
Инес вытерла руки о фартук и пошла к нему с протянутыми руками.
— Иди сюда, дряньчужка! — сказала она. — Иди, я тебя обниму!
Она явно ждала, что он побежит ей навстречу. Но он лишь взглянул на нее, и холод его взгляда заставил ее резко остановиться.
— Мне не пристало общество подобных тебе! — сказал Мессир Маркус.
И когда я увидел лицо Инес, застывшее, оскорбленное, меня охватило желание схватить этого маленького поганца Принца Сказал-и-Баста и всыпать ему по первое число.
Да только выдрать надо было не его. За то время, что прошло с тех пор, как Инес видела его в последний раз, кто-то вдолбил мальчишке, что обитатели Заведения не стоят и доброго слова.
Сам Мессир Аврелиус был ошеломлен.
— Маркус! — сказал он. — Почему бы тебе не поздороваться с Инес.
Но мальчик лишь оцепенело держал руки по швам, словно боялся, что они сломаются, если он протянет их вперед. А Инес быстро отвернулась и начала возиться с чашками с утреннего стола.
— Все равно! — сказала она. — Коли молодой господин здороваться не желает, пусть так и будет. Мне это безразлично. Работы у меня невпроворот!
Лицо Маркуса застыло, как маска. А что творилось в его душе?
— Это моя маленькая умная ученица! — произнес Мессир Аврелиус и поднял Миру так, чтобы поставить ее на кухонный стол. — Какая ты красивая! Ну, могу я послушать тебя?
Нико слегка кивнул Мире, и девочка выпалила скороговоркой весь поток заученных слов: «Кто владетель страны? Артос Драконис. Каков Князь Артос…» и так далее. Ничуть не мешкая, не спотыкаясь на каждом чудном слове.
— Великолепно! Она знает урок! — воскликнул гордый отец. — Но почему она в самом конце говорит «ква-ква»? — чуть тише спросил он Нико.
— Эх… тебе, Мира, пожалуй, надо вообще выбросить это «ква-ква». Вряд ли тот, кто проверяет, знает эту песенку.
— Маркус! — сказал Мессир Аврелиус. — Вот человек, что давал уроки твоей сестре. Благодаря ему мы сможем еще один год держать ее дома.
Маркус обратил свой холодный взгляд на Нико. Его лицо по-прежнему ничего не выражало, и все же враждебностью веяло от его щуплой фигурки. Была ли тому виной серая рубашка Нико или он просто завидовал, ведь ему пришлось побывать в школе, меж тем как его избалованная младшая сестренка наверняка туда не попадет?
Мессир Аврелиус, похоже, не обратил внимания на холодность сына. Некоторое время он разглядывал Нико, а затем протянул ему руку как ровне.
— Спасибо тебе, — поблагодарил он. — Должен признаться, у меня были сомнения по поводу затеи моей супруги взять тебя Мире в учителя, но теперь я стыжусь этого. И когда Мира через несколько часов сдаст экзамен, я сдержу свое обещание.
Все семейство Аврелиус отправилось в путь. А Нико впервые разволновался. Тем более что в ближайшие часы ему нечего было делать, кроме как сидеть в кухне у Инес и кусать ногти. Мне было легче, меня по-прежнему ждала работа на тележном дворе, так что некогда было томиться и думать.
В конце концов там не осталось больше ни единого неровного края, чтобы отточить или обстругать его, ни одной стружки, которую бы я не вымел.
А они все не возвращались с испытания… Я пошел на кухню, где Нико уже начал ходить взад-вперед.
— Она все знает! — бормотал он. — Я уверен, она знает!
— Ну и присядь! — посоветовал я. — Глядя на тебя, можно схватить морскую хворь!
Он сел. И тут же начал барабанить правой рукой по краю стола.
— Разве это возможно, перезабыть все, что учил? — осторожно спросил я. — Ты думаешь, она как увидит чужих, так и язык проглотит?
— Чего пристал? — прошипел Нико. — Что я, ясновидящий?
«И как же это вышло, — подумал я, — что наше будущее ни с того ни с сего целиком и полностью зависит от того, как шестилетняя девчонка сдаст бессмысленный экзамен?»
— Спокойно, Нико! — посоветовал я. — Если сорвется это, придумаем что-нибудь другое!
Он уставился на меня:
— Если сорвется — они схватят бедную девочку, оторвут ее от дома и родных и устроят с ней то же самое, что уже сделали с другими детьми, с ее братом. Ты видел его?! Это уже не ребенок, это призрак. Если ты думаешь, что я обливаюсь холодным потом из-за двадцати марок, ты ни черта не понял!
Мне стало ужасно совестно из-за того, что я думал только о деньгах.
За окошком послышались шаги, но это не были шаги возвращающегося семейства Аврелиус. Топот солдатских сапог — вот что это напоминало.
Мы услышали, как отворяется входная дверь. Стук множества солдатских каблуков раскатился над нашими головами.
Я почувствовал вдруг, как у меня засосало под ложечкой.
— Нико! — прошептал я. — Кажется, дела наши плохи! Думаю, надо сматываться.
Он по-прежнему неподвижно сидел у стола.
— Чего нам бояться? — спросил он. — Мы ничего дурного не сделали.
Инес горько засмеялась.
— И ты думаешь, это кого-нибудь интересует? Здесь, в городе, люди в сером всегда виноваты, пока правда не доказана.
Раздались шаги на лестнице, ведущей в кухню.
Я вцепился в Нико и поднял его на ноги.
— Теперь пошли!
Наконец-то он ожил. Я отворил дверь черного хода, ведущую во двор.
И уткнулся прямо в животы нескольких стражей в мундирах. Уж эти-то хорошо знали: в лисьей норе не один выход!
За нами множество стражей вломились в кухню вместе с мадам Аврелиус и Маркусом. Фру была мертвенно-бледна, а Миры с хозяином дома, казалось, и след простыл.
— Который? — спросил старший из стражей.
— Вот этот! — ответил Маркус, указав на Нико. — Это тот серый, что отравил ум моей сестры!
Судилище
Они волочили нас по городу. Руки наши были скованы, и в голове не укладывалось, что несколько часов назад я шел по этим самым улицам и насвистывал.
— Зачем ты полез? — прошипел Нико. — Затем тебе непременно надо было затеять драку?
Над правым глазом у него виднелась ссадина, и тоненькая струйка крови, извиваясь, сбегала по лицу.
«Хорошенькая благодарность!» — подумал я и ответил:
— Я хотел помочь тебе!
— Да, а что теперь будет с твоей матерью? С девочками? Кто позаботится о них?
— Они нас отпустят, — сказал я, задыхаясь. Мне как следует треснули по ребрам, и я еще не пришел в себя. — Мы ведь ничего дурного не сделали!
— Конечно, только заехали головой старшему стражу!
Да, возможно, я полез драться, не подумав. Но когда двое солдат держат тебя за руки, остается только голова, и когда старшой бросился на Нико, я не выдержал. А Нико даже не сопротивлялся. Он пытался лишь отговариваться от вины, пока старшой не взревел, что мол, «нечего тут терпеть серых наглецов». А потом стал избивать Нико. И вот тогда я ударил его головой. Старшой схватился за нос и взревел еще сильнее. Один из стражей потянулся было ко мне, чтобы ударить, но мне удалось увернуться, так что удар пришелся мимо. Стол опрокинулся, и чаши с кружками, звеня, посыпались на каменный пол. Осколки горшков брызнули во все стороны. Несколько мгновений, и в кухне воцарился дикий кавардак. Стражи попытались схватить меня вновь, а я вертелся ужом, чтобы меня не забили насмерть. Нико тоже начал отбиваться, но солдат было шестеро, так что никакого сомнения в том, чем все это кончится, не было. Они повалили меня на разбросанные по полу осколки и сковали мои руки за спиной. Старшой с расквашенным носом сорвал злость, сильно пнув меня по ребрам. Нечего сомневаться — одно из них сломано.
И вот мы шли по городу со стражами по сторонам, а знатные граждане Сагислока оборачивались и глазели нам вслед. Нико прав! Я был глуп! Потому что, если они запрут нас обоих на несколько недель или нас ждет другое, то, что они делали с людьми в сером, с теми, кто пытался сопротивляться. Ну и кто тогда позаботится о матушке и девочках?
Они заперли нас в подвальной камере ратуши. Окошек там не было вовсе, а они даже не дали себе труда оставить нам такую малость, как свеча. Узенькая полоска света пробивалась под дверью, вот и все!
— У тебя все цело? — спросил Нико.
— Видать, ребро сломано, — пробормотал я. Они не расковали мне руки, так что я даже не мог ощупать себя. — А как ты?
— Цел как будто! — ответил он. — Не о чем говорить!
— Как по-твоему, сколько нам здесь сидеть?
— Понятия не имею! Даже не знаю, судят ли серых, как горожан, прежде чем они выплачивают иную пеню.
Мы оба немного помолчали, и, сдается мне, мысли Нико были не веселее моих.
— По-прежнему не понимаю, — произнес наконец он.
— Что?
— Почему они нас схватили?
— Что?
— Почему они нас арестовали, что мы натворили?
Я устало вздохнул:
— Ты ведь слышал его! Его, этого маленького бледного крысенка! Маркуса! Человек в сером не смеет играть в Местера Наставника. И переделывать предписание Дракониса в лягушачью песенку тоже. Откуда мне знать?
— Ну да, этого никто не знает. Даже Мессир Аврелиус не знал.
— Думаешь, им не все едино?
Сидеть в подвальной камере было негде, разве что на полу, а он был усыпан гравием, грязным и холодным. Я попытался прижать колени к груди, чтобы согреться, но это отозвалось болью в ребрах.
Всякий раз, стоило мне пошевелиться, эти злосчастные оковы грохотали так, что я ощущал себя вьючным ослом либо цепным псом. Во всяком случае — не человеком.
Я слышал, как Нико двигался во мраке. Он ходил. Взад-вперед! От одной стены к другой.
— Ну свечу-то они могли нам дать! — сказал он, и голос его прозвучал хрипло и незнакомо. — Почему мы должны сидеть здесь во мраке и даже не видеть, где мы!
Я, по правде говоря, не понимал, какая тут разница. Мы сидели в голой, холодной подвальной камере под ратушей. Что там видеть? Но Нико — другое дело. Для него это было важно. И тут меня осенило: Нико не впервые заперт в острожной дыре. Я ведь хорошо это знал, только забыл. Впервые, когда Дина встретила Нико, он сидел в подвале в Дунарке, обвиненный в убийстве своего отца, своей невестки — жены старшего брата — и маленького племянника! Если бы Дина и мама в тот раз не помогли ему, палач отрубил бы Нико голову. И конечно, Нико трудно не думать об этом. Мрак в тюремном подвале Сагислока наверняка не отличался от темноты подвала в Дунарке.
Я пытался думать о другом, о том, что сказать ему, чтобы Нико стало легче. Я бы мог сказать: «Наверно, все уладится!» или что-то в этом роде, но как раз сейчас было нелегко притворяться, будто я сам верю в это.
Они пришли за нами. Я не знал, сколько прошло времени, следить за временем в темноте было немыслимо.
— Пошли! — резко приказал один из стражей.
Я с трудом поднялся. Это нелегко, когда руки скованы за спиной. Я бы долго возился, но страж схватил меня за руку и вытащил в проход. Я зажмурился; свет от окна в конце прохода ослеплял после этого мрака.
Они протащили нас двумя лестничными маршами выше, а затем в зал с высокими узкими окнами. На возвышении, поднятом на несколько локтей, сидели мужи в черных мантиях. Я не знал, были ли то Наставники или какие-то другие чиновники.
На полу перед мужами в черных мантиях стоял Мессир Аврелиус. Он не был в оковах, но ясно: и он призван к ответу.
— Сознается ли он, что использовал лжеучителя, к тому же еще обитателя Благотворительного Заведения, как наставника своей дочери? — спросил один из мужей, сидевших на возвышении.
— Да, мой господин Местер Судья, признаюсь! — ответил Мессир Аврелиус. — Но не со злым умыслом. Я ведь не подозревал…
— Незнание не есть извинение, Закон ясен, и долг гражданина — знать его. Только Местеру Наставнику, облеченному полномочиями Князя, позволено обучать наших детей.
Где-то в зале раздался шепот, и я обратил внимание, что на балконе, тянувшемся вдоль короткой стены зала, стояла целая толпа слушателей.
Местер Судья бросил проницательный взгляд вверх на балкон, и голоса смолкли. Потом он поднял судейский жезл — большой тяжелый предмет, украшенный вензелями и алыми шелковыми кистями, и огласил приговор:
— Мессир Аврелиус присуждается к пене в сто марок серебром. А его ребенка отправляют к Местерам Наставникам в Сагис-Крепость.
— Нет! — застонал Мессир Аврелиус. — Деньги — да. Я охотно заплачу их, но Мира…
Судья поднялся и строго поглядел сверху вниз на Мессира Аврелиуса.
— Обвинение может прозвучать как кощунство, как оскорбление княжеского имени, Мессир. Знает ли он, какова кара за это?
— Смерть. — Голос Мессира Аврелиуса был едва слышен.
— Именно! Ему должно одуматься, заплатить пеню и радоваться. Следующий обвиняемый!
— Мой господин, Местер Судья…
— Да?
Ясно, что Местера Судью не подобает прерывать.
— Двое в сером…
— О да! Шесть лет принудительных работ в Сагис-Крепости! Следующий!
Шесть лет! Шесть лет?
— Разве нам не позволят сказать?! — воскликнул я.
Ясное дело, нет!
Страж отвесил мне такой удар по затылку, что у меня почернело в глазах.
— Простите меня, господин Местер Судья! — извинился он. А мне прошипел: — Заткнись, пес ты этакий, а не то я тебе череп проломлю!
Вид у Местера Судьи был такой, будто он обнаружил у себя в тарелке какую-то гадость.
— Удалить их из зала! — велел он. — И нынче же вечером отослать в Крепость.
Страж крепко схватил меня за плечо, заставил повернуться кругом и подтолкнул в сторону двери.
И вот тут-то я увидел его, наверху, среди любопытствующих зрителей. Сецуан! Я был уверен: это он! Эти черные как смоль густые волосы и глаза, походившие на глаза Дины. Он стоял и смотрел на меня долгим взглядом. Но тут человек, сидевший перед ним, поднялся, и внезапно Сецуан исчез. Но он был там! Я был уверен в этом. И он хотел, чтобы я увидел его. «Сецуана видишь только тогда, когда он сам этого хочет».