Высокие двери стеклянного дома, выходившие в яблоневый сад, были распахнуты, а среди лимонных деревьев, финиковых пальм и виноградных лоз стоял накрытый стол. Серебряный шандал со множеством свечей разливал море света, а молоденькая девушка в накрахмаленном белом фартуке уже готовилась подавать первое блюдо.
— Извольте садиться! — пригласил служитель в синем жилете и придвинул стул матери, а потом мне. Никто со мной прежде не обходился так услужливо, на самом деле, никто и никогда…
Я восседала на белом стуле с синим бархатным сиденьем. Передо мной на тарелке лежал рыбный рулет, тонувший в маленьком озерце оранжевого соуса. Сверху он был украшен тонкими полосками тертой апельсиновой корочки…
А я не могла не думать о Мелли и Розе, которые как раз в этот миг ели на ужин ячменную кашу или вареную чечевицу с салом, если им повезло.
Служитель и девица ушли. Третий стул по-прежнему пустовал. Где же Мессир Аврелиус?
— Роскошные обеды и серебряные канделябры, — пробормотала матушка, глядя на рыбу. — Все это очень хорошо. Но я бы предпочла получить деньги, откупиться от этого Заведения и поглядеть, что можно сделать для Давина и Нико.
— Ты слишком низко летаешь, Мелуссина! — произнес чей-то голос. — Ты наверняка могла бы получить и то и другое.
Мама вскочила, да так резко, что стул опрокинулся.
— Ты! — прошептала она. — Мне бы следовало догадаться!
Сецуан вышел из теней яблоневого сада, да так неслышно, что казалось, будто он скользил, а не шел.
— Не хочешь ли присесть? — спросил он. — Я могу помочь тебе, Мелуссина, ты ведь знаешь, что это в моих силах.
— А что взамен? — горько спросила мать. — Ты ведь ничего не делаешь даром. И этому есть цена.
Сецуан замешкался.
— Все же садись! — вкрадчиво пригласил он. — Когда ты ела в последний раз? У тебя наверняка целый день маковой росинки во рту не было. Обещаю: обед — дар, которым вы можете насладиться безвозмездно.
Свет блестел на его короткой алой шелковой куртке и на серьге в виде змейки. Мать не спускала с него глаз, и даже если он не встречался с ней взглядом, было ясно видно, что он ее не боится.
— А теперь садись, — повторил он, протянув руку к тарелкам с рыбой.
Мне уже нисколечко не хотелось есть. И я не поверила собственным глазам, когда мать медленно кивнула.
— Хорошо! — сказала она. — Давайте, по крайней мере, вместе поедим. И поговорим о том, что мы можем сделать друг для друга.
Она расправила складки своего одолженного зеленого платья и подождала, покуда Сецуан не поднял упавший стул и не поставил его на место.
— Вина? — спросил он.
Она кивнула:
— Да, спасибо!
Он вытащил хрустальную пробку из кувшина и налил золотистое вино в один из грех стаканов перед маминой тарелкой. Наливая вино, он стоял за ее стулом, как это делают прислужники. Я невольно заметила, какие у него красивые руки, с длинными прямыми, гибкими пальцами. Руки человека, играющего на флейте.
— Дина?
Он протянул мне кувшин.
— Немного, — сказала матушка. — Выпьешь с водой, Дина!
Я послушно налила в вино воду. Мои руки чуть-чуть дрожали. Я не понимала, почему мы здесь сидим и притворяемся, будто мы все трое добрые друзья. Неужто он внезапно стал другим и подобрел? Неужто мы ошиблись, убегая от этого человека сломя голову?
Мама стала есть рыбу, словно все так и полагалось. «Я могу помочь тебе», — сказал он. Не потому ли мы по-прежнему сидим здесь? Из-за того, что матушка надеется так или иначе купить его помощь? Но что случилось, чем мы владеем, что могло бы заинтересовать его? Его, у кого хватает денег жить и кормиться на дорогущем постоялом дворе?
— Я был в зале Суда, когда Давину и юному княжескому сыну вынесли приговор, — сказал Сецуан, взяв кусочек рыбы. — Суд был весьма скорым.
— Княжескому сыну? — переспросила, приподняв бровь, матушка.
— О да! Я прекрасно знаю, кто в самом деле «двоюродный брат» — кузен Нико.
Он улыбнулся: ни следа торжества или презрения! Улыбнулся мило и тепло, будто меж нами обнаружилась общая чудесная тайна.
«Не рассчитывай на него! — приказала я себе. — Вспомни, кто он!»
Но как это было трудно, когда он вот так сидел здесь и улыбался, и бесстрашно встречался со мной взглядом. «Ведь так делает и Дракан!» — самой себе сказала я. Но Сецуан не очень-то походил на Дракана. Он скорее походил на меня: эти черные волосы, эти зеленые глаза! Ну просто вылитая я!
Мама отложила вилку в сторону.
— Ладно! Тебе известно, кто такой Нико! Будет ли также стоить сколько-нибудь, чтобы заставить тебя сохранить эту тайну? — спросила она, и голос ее звучал так же твердо, как голос какого-нибудь торгаша.
— Почему тебе вечно кажется, будто я собираюсь причинить тебе зло? — спросил Сецуан.
— Горький опыт научил меня этому…
— Мелуссина, я никогда не принуждал тебя… Я никогда не вредил тебе. Я никогда не желал ничего другого, кроме как…
Он замешкался, словно испугался того, что она сделает.
— Ничего другого, кроме как любить тебя, — наконец выговорил он.
Я и предположить не могла, что творилось в голове матери. Она сидела совершенно спокойно, не меняя выражения лица.
— А твоя мать? — спросила она. — Твои родичи? Они что, тоже хотели лишь любить меня?
Он опустил глаза, не в силах глядеть на нее.
— Моя мать умерла, — вымолвил он, вертя меж пальцами свой стакан, так что вино наконец перелилось через край, устроив небольшой водоворот. — Ныне старейшина нашего рода — моя тетка. Я знал… я знаю, род мой совершал такое, что тебе простить трудно. Такое, что немногие люди захотят понять. Но я теперь здесь, с тобой, а не с ними. Это тебе о чем-то говорит?
Я была просто ошеломлена, увидев вдруг, как крупные прозрачные слезы льются по щекам матери.
— Вы так подло искусны, — сказала она, и в голосе ее слышались не слезы, а лишь гнев, схожий с горной лавиной, такой ужасающий и безмерный, что все остальное было сметено. — Вы умеете выдавать день за ночь, а Зло за Добро. Ты никогда не хотел полюбить меня. Твоя мать отослала тебя ко мне так, как отсылают жеребца к кобыле, потому что ей пришло в голову, будто потомство наше может быть не совсем обычным. Ты можешь отрицать это, глядя мне в глаза?
Мелкие круговые движения стакана прекратились. Какой-то миг он сидел тихо. Свет искрился на гранях его серьги со змейкой.
Потом он прошептал:
— Нет, не могу. Дитя, обладающее Даром Змеи и силами Пробуждающей Совесть… то было слишком большим соблазном. Однако я не могу сказать, что никогда не любил тебя.
— Не лги мне! Не начинай опять, Сецуан!
— Я не лгу!
И прежде чем снова опустить взгляд, он поднял голову и какой-то миг, краткий и тяжелый, смотрел ей в глаза.
Это потрясло ее.
— Дина! — молвила она. — Пойди… пойди и… принеси нам еще немного вина.
Я продолжала сидеть.
— Мы можем позвать лакея, — ответила я. Мне не хотелось оставлять ее с ним наедине, ни в коем случае.
Как угодно, только не такой, какой была она сейчас — со следами слез на щеках и руками, которые никак не могла успокоить.
Мама глянула прямо на меня.
— Пойди! — велела она.
Я неохотно поднялась. Нелегко перечить матери, обладающей силами Пробуждающей Совесть. Порой это просто невозможно. Я взяла кувшин и вышла из-за стола. Но, отойдя довольно далеко и оказавшись в тесном сумраке теней фруктового сада, где мама не могла увидеть меня, я остановилась.
Матушка подождала, пока я, по ее расчету, оказалась на таком расстоянии, что не могла ничего услышать. Стремительным движением отерла она со щек слезы и выпила последний глоток вина, еще оставшийся в стакане.
— Ну ладно! — твердым и каким-то чужим голосом произнесла она. — Поговорим о ценах.
— Мелуссина…
— Нет! — отрезала она. — Никаких красивых слов! Никаких пробудившихся мечтаний! Никакой лжи! Что ты предлагаешь, как ты можешь нам помочь?
— Дать деньги, которые тебе нужны, ту помощь, что может вызволить твоего сына и юного Никодемуса Равна из Сагис-Крепости.
— А ты уверен, что это тебе по силам?
Он пожал плечами.
— Ни в чем нельзя быть уверенным в этом мире. Однако Дар Змеи — большое подспорье, не так ли? Кто сможет пройти незамеченным мимо караульных на крепостной стене? Кто сможет заставить стража подземелья видеть сладкие сны, пока его ключи внезапно исчезают? Пробуждающая Совесть не сможет, Мелуссина! А чернокнижник сможет!
Моя мать медленно кивнула.
«Вот почему, — подумала я. — Поэтому она не выскочила нулей из-за стола в тот же миг, как услышала голос Сецуана Нам нужна помощь, а он может помочь. А чтобы спасти Давина, она готова заключить сделку с самим дьяволом».
— А цена? — спросила она.
— Ты уверена, что она существует?
— Да! И я хочу знать, что ты желаешь получить взамен, прежде чем мы двинемся хотя бы на шаг вперед.
— А что ты думала предложить?
— Не играй со мной!
— Я этого не делаю вообще. Назови свою цену, если ты так уверена, что помощь моя покупается и продается.
Мать встала. Она снова взволнованно расправила складки бледно-зеленого платья так, будто хотела вытереть ладони.
— У Дины нет Дара Змеи, — молвила она.
— Откуда ты знаешь? — спросил он. — Ты едва ли пыталась выращивать этот Дар. Если я правильно тебя понимаю.
— Поверь мне! У нее этого нет! — Голос матушки был тверд и напряжен, словно натянутый лук. — Но я по-прежнему достаточно молода, чтобы родить еще одно дитя. Дитя, которое достанется твоему роду.
Я чуть не выронила кувшин. Она… она… не может этого сделать! Тут же своим внутренним ухом я услышала предупреждение служителя о том, что Заведение не потерпит «распутства и бесстыдства». А то, что моя мать как раз предложила, было самым наираспутнейшим из всего, что я когда-либо слышала! Это куда хуже, чем обыкновенное распутство, когда женщина просто продает себя. У меня на глазах матушка предлагала продать нерожденное дитя.
Какой-то миг казалось, будто ей удалось ошеломить самого Сецуана. Но вот он поднялся из-за стола, подошел и встал перед ней.
Он обхватил руками ее лицо, примерно так же, как сделал это со мной сотню лет тому назад в тот день, когда я впервые увидела его в ярмарочной суете. И я знала, что мама закрыла глаза. Она могла одним взглядом отослать его назад, она могла сделать так, чтоб он не смел прикоснуться к ней. Но она этого не сделала.
Я подняла кувшин. Что если бросить его изо всех сил прямо в огромные стекла теплицы? Я уже видела это: стекло треснуло и разбилось, и осколки сыпались, будто ливень льдинок, на лимонные деревья, на белую скатерть, на Сецуана и мою мать…
Он поцеловал ее, а потом улыбнулся, и улыбка его была легка и мягка, как бархат.
— О, Мелуссина! — нежно произнес он. — Какая же ты все-таки неумелая лгунья!
Она отступила на шаг, вырвавшись из его рук.
— Что ты имеешь в виду?
— Скажем, что из всей этой истории получится дитя. Неужто ты и вправду хочешь заставить меня поверить, будто ты его отдашь?
Мама замешкалась.
— Разве не это я обещала тебе? — спросила она.
Но даже я услышала, что она и не думала этого делать. Я снова опустила кувшин.
Он покачал головой.
— Спасибо за щедрый посул, — поблагодарил он. — Но я помню, как было в последний раз. Я бы не поверил, что женщина на сносях может преодолеть столько сотен миль так быстро. Видно, решимость несла тебя как на крыльях.
Она отодвинулась от него еще на шаг.
Внезапно мне показалось, что она скорее испугана, нежели сердита.
— Чего же ты тогда хочешь? — спросила она.
— Время!
— Время?
Он кивнул:
— Время вместе с Диной. Время узнать ее.
— Время вызнать, есть ли у нее Дар Змеи, ты это имеешь в виду!
— Нет! — ответил он. — Не только это.
Отвернувшись от нее, он снова подошел к столу и глотнул из своего стакана.
— Она — единственная, — продолжил он. — Единственное дитя, которое у меня есть!
— Ну да! — презрительно произнесла мама. — Неужто ты хочешь заставить меня поверить, что я была у тебя одна-единственная? Тогда твоя мать и вправду остановилась на этом. Я скорее поверила бы, что она — раз! — и раздобыла тебе еще трех, четырех других… племенных кобыл.
Он запустил пальцы в волосы надо лбом. И показался вдруг чуть меньше ростом и более усталым. Обыкновенным, что ли?
— Были и другие, — как-то неожиданно кротко признался он. — Но я, как выяснилось, не особо плодовит.
— Какое разочарование! Для твоей матери!
— А ты не можешь не вспоминать ее на каждом слове? Она умерла! Пусть же покоится в мире. Послушай-ка теперь, Мелуссина. Ведь это не так уж удивительно… То, что отец хочет как следует познакомиться с дочерью.
Мама медленно покачала головой.
— Нет! — сказала она. — Дину ты не получишь!
Голос ее был непоколебим, как утес.
— Неужто ты и в самом деле откажешь мне в нескольких днях с Диной? Даже если это может стоить жизни твоему сыну?
— Мы справимся сами! — твердо ответила мать. — Мы всегда справлялись.
Внезапно что-то коснулось моей руки.
— Извините, могу я подавать…
Я испуганно обернулась. Кувшин выскользнул у меня из рук, и даже если б я пыталась поймать его, было слишком поздно. Крах! Дзинь! Звон раскатился громко, словно удар молнии, и осколки стекла разлетелись во все стороны. Девица в белом фартуке ошеломленно зажала руками рот. Мама и Сецуан — оба смотрели на нас. И я знала, что им известно! Я слышала все…
— Не пора ли подавать главное блюдо, гвоздь обеда? — спросила девица.
— Нет! — ответила мать. — Нам больше не надо! Идем, Дина!
Она молчала всю дорогу. И я не смела сказать ей ни слова. Только когда в конце пути показались белые постройки Заведения, я осмелилась открыть рот.
— Матушка!
— Да?
— Мы не могли бы… я имею в виду, дать ему эти несколько дней? А вдруг это и вправду спасет Давина и Нико?
Она круто остановилась.
— Неужто тебе не ясно, что он хочет сделать с тобой?
Я покачала головой:
— Он говорил — он хочет узнать меня.
— Дина! Никогда не полагайся на него. Он надеется, что у тебя есть дар. Дар Змеи! Он хочет, чтобы ты стала чернокнижницей, как он.
— Ты говорила, что этого дара у меня нет!
— Я так и думаю: его у тебя нет! Но… он твой отец. Это… возможно! Коли он пожелает, он пробудит Дар Змеи в тебе. И тогда… Дина, я просто не выдержу, если ты станешь, как он.
Род Змеи! Змеиное отродье! Змееныш! Я была уверена в том, что я сама смогу выдержать все это. Сама.
Заключить сделку с дьяволом…
В тот вечер матушка долго не засыпала. Я знала это, потому что и сама бодрствовала в ожидании. Она то и дело поворачивалась с боку на бок, да так, что нары скрипели. Но наконец все стихло, и, когда я осторожно свесила голову через край своей постели и поглядела на ее нары, она лежала, натянув перинку под подбородок, и спала.
Как раз сейчас было бы кстати умение передвигаться бесшумно, подобно Сецуану. Скользнуть с места, как змея, а не спускаться с нар медленно и осторожно, дюйм за дюймом, и ступать по скрипучим половицам.
Само собой, в переполненной горнице было темно, но ставни открыты, чтобы дать нам хотя бы немного воздуха. За окном висел в небесах летний месяц, гигантский и золотисто-желтый. Свет его, падая через окно, освещал то руку, то ногу, то складку перины и все то, что в ту минуту вообще высовывалось из коек. Мне не понадобилось одеваться. Заведение не тратилось на ночное белье, так что спали там в сером или вообще голышом. Я зашнуровала только лиф платья и шмыгнула к двери.
— Дина?
Я вздрогнула. Материнский голос был невнятный и сонный, она не совсем проснулась.
— Мне надо только по маленькому, — прошептала я.
Она ничего больше не сказала. Думаю, она заснула.
Я отворила дверь и прокралась на галерею.
Караульного у ворот Заведения не было, и если даже двое надзирателей совершали время от времени обход, то наверняка только для того, чтобы кто-нибудь не прокрался в кухню — тайком заморить червячка. От них было нетрудно спрятаться за конторой, переждать, а потом выбраться в спящий город.