— Боюсь, что это тот самый мальчик, — сокрушенно сказал джентльмен, когда полисмен грубыми тычками заставил Оливера подняться с земли.
— Боитесь? — ухмыльнулся полисмен. — А вы, я посмотрю, добряк!
— Как сильно он ударился, бедняжка! — почтенный джентльмен сокрушённо смотрел на мальчика, с трудом стоящего на ногах. — Так где же мой платок, дружочек?
По выражению его лица было видно, что меньше всего он хочет сейчас, чтобы Оливер оказался вором.
— Я не брал его, — испуганно ответил Оливер, глядя на него, — его взяли два других мальчика.
— Неужели? — снова ухмыльнулся полисмен, явно расположенный пошутить. — И почему же мы не увидели их? Они, наверное, уже убежали?
— Именно так, сэр, — ответил Оливер.
— Немедленно в участок! — отрезал полисмен, хватая Оливера за воротник. — И вы тоже идите с нами, нужно будет выступить обвинителем.
— Я не собирался… — начал было джентльмен, но полицейский уже тащил мальчика за собой, периодически встряхивая его и прикрикивая, потому что у того подкашивались ноги. Осознав, что без него ребёнку может достаться ещё больше, джентльмен скрепя сердце решил всё-таки пойти с ними.
Преступление было совершено в районе, которым заведовал судья Фэнг, известный на весь Лондон своей непримиримой жаждой возмездия. Любой, кто стоял перед ним в комнате судебных заседаний, немедленно ощущал себя преступником. Поэтому неудивительно, что даже у джентльмена, вошедшего сюда в качестве обвинителя, вид был немного испуганный. Определить, кто является подсудимым — он или Оливер, — можно было только по их месторасположению: мальчик находился в деревянном решетчатом загончике, а почтенный джентльмен стоял напротив возвышающегося, обнесенного перилами судейского стола.
— Этот мальчишка — вор, — сообщил судье полисмен, указывая на Оливера, который, сжавшись, сидел на скамейке, — я свидетель происшествия.
— А это кто? — спросил судья у полицейского, тыкая пальцем в почтенного джентльмена.
— Это обвинитель, сэр, — ответил полисмен, а джентльмен, несколько удивившись такой неучтивой постановке вопроса, протянул судье свою визитную карточку.
Судья, едва взглянув, презрительно отбросил карточку в сторону.
— И что ему нужно? — продолжил он, обращаясь к полисмену.
— Он обвиняет этого мальчика в краже носового платка, — начал рассказывать полисмен. — Он покупал книгу, когда… — но судья Фэнг не дал ему закончить.
— Приведите его к присяге, — раздражённо бросил он клеркам, которые были наготове, чтобы фиксировать происходящее на бумаге, а также выполнять все указания судьи.
— Прежде чем перейти к формальностям, — вступил в разговор почтенный джентльмен (его звали мистер Браунлоу), — я бы хотел сказать несколько слов. Дело в том, что я никогда бы не поверил, что этот мальчик способен…
— Помолчите, — прервал его судья, явно не расположенный слушать кого-либо.
— Позвольте, сэр, — мистер Браунлоу недоумевал, но не терял спокойствия и сохранял почтительный тон, — я бы хотел узнать ваше имя, чтобы понимать, кто именно позволяет себе наносить мне ничем не заслуженные оскорбления.
— Придержите язык! — потребовал судья Фэнг. — А не то я прикажу вывести вас отсюда!
— Ничего не понимаю! — воскликнул мистер Браунлоу. — Почему вы так разговариваете со мной?!
— Не желаю больше слушать ни слова! — закричал судья. — Приведите его к присяге! Немедленно! Приведите его к присяге!
Мистер Браунлоу собрался было дать волю своему возмущению, но сообразил, что этим может нанести вред мальчику, в преступление которого он, по какой-то неведомой даже ему самому причине, никак не мог поверить. И тогда он замолк, покорно принял присягу, после чего, соблюдая все положенные формальности, объяснил суть дела, несмотря на то что судья непрестанно перебивал его, оскорблял и даже пару раз умудрился совершенно непристойно выругаться. После того как обстоятельства происшествия были установлены, судья обратил своё внимание на Оливера.
— Твоё имя? — крикнул он.
Оливер был так напуган, а голова у него так болела от удара, что он ответил что-то совершенно неразборчивое, чем совершенно вывел из себя и без того неспокойного судью.
— Как твоё имя, отвечай, маленький висельник! — заорал судья, и мистер Браунлоу взмолился, чтобы мальчик ответил сейчас внятно и громко.
— Оливер Твист, — ответил несчастный обвиняемый, который с трудом сидел на скамье. — Дайте, пожалуйста, воды.
— Вздор, — сказал судья, — и не думай меня дурачить!
— Мне кажется, что мальчик и вправду болен, — вмешался мистер Браунлоу, видя, что Оливер побледнел и вцепился руками в скамейку, чтобы не упасть, — он сейчас упадёт в обморок! Дайте ему воды!
— Пусть падает, если ему угодно, — постановил судья, и Оливер, получивший это милостивое разрешение, действительно потерял сознание.
— И что теперь вы намерены делать? — спросил почтенный джентльмен, понимая, что броситься поднимать мальчика означает нарушить правила поведения в суде, где судья Фэнг был обременён практически абсолютной властью.
— Продолжу заседание, — отрезал судья, — он может притворяться сколько угодно, мне всё ясно, мы можем закончить и без него. Он виновен и приговаривается к трём месяцам тяжёлых работ. Очистить зал!
Пытаясь придумать, как можно помочь мальчику, почтенный джентльмен стоял не двигаясь, а клерки подняли бесчувственное тело Оливера, чтобы отнести его в камеру.
— Очистить зал! — заорал судья прямо в лицо мистеру Браунлоу.
И вдруг в помещение суда ворвался мужчина, совершенно запыхавшийся и кричащий:
— Подождите! Подождите! Ради бога, не уносите его!
— Это ещё кто?! Выведите этого человека! Очистить зал! — разъярённо закричал судья, который к тому времени уже встал и собрался уходить.
— Нет, я скажу! — воскликнул ему в ответ этот новый участник судебного заседания. — Я не позволю выгнать себя! Я всё видел! Я владелец книжной лавки! Мальчик не виноват! Приведите меня к присяге!
Мистер Браунлоу с надеждой смотрел на продавца книг, как будто тот спустился с небес, чтобы принести избавление им всем. Владелец лавки был настроен очень решительно, да и дело приняло слишком серьёзный оборот, чтобы судья Фэнг мог просто замять его. Поэтому он с явным неудовольствием приказал привести книготорговца к присяге, после чего позволил ему рассказать то, что он знает.
— Это были другие мальчишки! — сообщил продавец. — Они сразу убежали, но я сразу понял, что это были они. А этот даже не подходил к лавке, он стоял на другой стороне улицы. И я видел, что он был ошеломлён случившимся!
После этого заявления добропорядочный книготорговец уже более связно и подробно рассказал, что произошло.
— И почему вы, как свидетель, не явились сразу? — вздохнув, спросил судья, понимая, что столь милое его сердцу возмездие, кажется, не будет совершено.
— Мне нужно было закрыть лавку, — ответил лавочник, — мне совершенно не на кого было её оставить.
— Вы говорите, что истец читал книгу, когда это произошло? — уточнил судья.
— Совершенно верно, — подтвердил лавочник.
— Ту самую, которая сейчас у него под мышкой?
— Да, господин судья, ту самую.
— И он заплатил за неё?
Только сейчас мистер Браунлоу вспомнил, что за книгу он действительно не заплатил, а просто унёс её с собой, когда началась вся эта суматоха.
— Я не заплатил, — улыбнулся он, виновато глядя на продавца, — но такой кавардак, вы же понимаете…
— Унесли книгу, не заплатив?! — оживился судья, который почувствовал возможность хоть кого-то в этом зале привлечь к ответственности за преступление.
— Нет-нет! Всё в порядке! — воскликнул лавочник, увидев, что судья собрался продолжить заседание в таком неожиданном направлении. — У меня и в мыслях не было обвинять этого почтенного джентльмена.
— Радуйтесь, что владелец магазина не собирается преследовать вас по закону за кражу! — произнёс судья тоном проповедника, обращаясь к мистеру Браунлоу. — Хотя это очень недостойно с вашей стороны. А ещё обвинили несчастного мальчика! — судья так вошёл в роль, что забыл, как полчаса назад сам чуть не отправил Оливера на тяжёлые работы. — Пусть это послужит вам уроком! Очистить зал!
Участники заседания не заставили долго ждать и быстро покинули зал судебных заседаний, боясь, как бы судья Фэнг не решил раскопать ещё какое-нибудь преступление, совершённое одним из присутствующих. Удовлетворённый исходом дела, но возмущённый судебной процедурой, мистер Браунлоу покинул здание полицейского участка, находясь в невероятном волнении. Но, выйдя на мощёный двор, он тут же забыл обо всем, увидев, что мальчик, ставший жертвой несправедливого обвинения, лежит прямо на земле, и его бьёт сильнейший озноб.
— Карету! Найдите карету! — закричал мистер Браунлоу. Карету подали и Оливера осторожно усадили в неё. Джентльмен горячо попрощался с владельцем книжной лавки, назвав его «дорогим другом», после чего сам сел в тот же экипаж и велел поскорее трогаться.
Солнце взошло и село, снова взошло и село… шли дни. Наконец Оливер пришёл в себя и смог открыть глаза. Он лежал на кровати с пологом, в красивой комнате, а рядом в кресле сидела немолодая, но красивая леди и занималась шитьем.
— Что это за комната? Раньше я никогда не спал здесь, — проговорил Оливер, и в ответ на его слова леди встрепенулась, подошла к нему и воскликнула:
— Слава богу, ты пришёл в себя, мой хороший! — и она ласково погладила его по голове, а на глазах ее появились слёзы. Оливер, никогда раньше не слышавший ни слова ласки, и сам немедленно заплакал, не веря, что всё это происходит с ним.
— Тише! Тише! — сердито заговорила миссис Бэдуин (её звали именно так, и она оказалась экономкой в доме, где приютили Оливера), она утёрла слёзы и продолжила:
— Тебе нельзя волноваться, иначе ты снова заболеешь. И не вздумай вставать, лежи и будь умницей.
Она вышла из комнаты и вскоре вернулась с миской крепкого бульона, такого крепкого, что, по мнению Оливера, им, если его хорошенько разбавить, можно было бы накормить пятьдесят бедняков. Миссис Бэдуин с важным видом посолила бульон, затем положила в него сухариков, и Оливер, исполненный благодарности к этой торжественной процедуре, собрал свои силы и съел весь бульон, ложку за ложкой, хотя, по правде сказать, он был ещё очень слаб и совсем не хотел есть. Едва он проглотил последнюю ложку, как в комнату вошла другая леди — пожилая, в большом чепце, а вместе с ней — джентльмен в пенсне с золотой оправой, который оказался доктором.
Доктор осмотрел Оливера и, констатировав, что мальчик поправляется, дал ценное наставление кормить его «каким-нибудь жиденьким супом». В ответ миссис Бэдуин скептически хмыкнула, давая понять, что, во-первых, между её бульоном и «жиденьким супом» имеется существенная разница, а во-вторых, что она и без помощи доктора прекрасно разбирается в том, как вылечить больного ребёнка. Леди в чепце оказалась сиделкой, которую пригласили, чтобы кто-то обязательно был с Оливером в ночное время вплоть до его полного выздоровления.
Оливер пролежал в постели ещё несколько дней, ему становилось всё лучше и лучше — болезнь отступала. Миссис Бэдуин заботилась о нём, как о родном сыне, и часто заходила к мальчику, чтобы поболтать, а он, доверившись ей, рассказал всю свою жизнь от начала до конца. Дни выздоровления Оливера были настолько счастливыми, всё было так мирно, а люди вокруг него были так ласковы и добры, что после несчастий и трудностей, в которых протекала его жизнь с самого рождения, теперь ему казалось, что он в раю.
Однажды миссис Бэдуин принесла Оливеру новый костюмчик, новые башмаки и новую шляпу. Его старые вещи отдали старьёвщику, и мальчик, видя, как тот запихивает его лохмотья в мешок, пришёл в восторг при мысли, что больше ему никогда не придётся надевать их. Одетого во всё новое юного Оливера Твиста миссис Бэдуин проводила к двери, находящейся в другом конце дома, и велела войти туда. Оливер постучал и, осторожно приоткрыв дверь, очутился в маленьком кабинете, полностью заставленном книгами. Каково же было его удивление, когда он увидел, кто сидит за столом: это был тот самый почтенный джентльмен, обвинявший его в суде. Мистер Браунлоу отложил в сторону книгу, которую читал, и предложил Оливеру сесть.
— Много книг, не правда ли? — спросил мистер Браунлоу, видя, что Оливер восхищённо оглядывает уходящие под потолок книжные полки, забитые самыми разными книгами.
Оливер закивал головой.
— У тебя будет возможность прочитать их все, — ласково сказал мистер Браунлоу, — если только ты будешь вести себя хорошо. И может быть, ты даже станешь писателем!
— Благодарю вас, сэр, — сказал Оливер, который был поражён тем, что происходит сейчас с ним, но боялся показать свои чувства такому значительному джентльмену, как мистер Браунлоу.
— Послушай меня, дорогой друг, — вдруг серьёзно сказал мистер Браунлоу, — я должен сказать тебе что-то очень серьёзное, но ты уже взрослый и сможешь меня понять. Все, кого я любил когда-то, давно умерли, и я остался один на этом свете. О тебе я знаю, что ты тоже совершенно один. В твоём лице я вижу что-то очень значимое, светлое и умное, я заметил это практически сразу и теперь хочу предложить тебе остаться со мной, чтобы я мог научить тебя всему, что знаю сам. Я пообещаю тебе, что никогда не предам и не покину тебя, если только ты сам не дашь мне для этого повода.
— О, сэр! — вскричал Оливер. — Никогда, никогда я не предам вас!
Так оно и было. Оливер Твист ни разу не предал своего нового друга. А мистер Браунлоу через некоторое время усыновил маленького скитальца. Старые знакомые мальчика — Феджин и Плут — не сразу оставили их семью в покое. Они очень боялись, что Оливер выдаст их, и искали Оливера, пытаясь его вернуть, чтобы заставить заниматься воровством. Но Оливер Твист был не из тех, кто боится трудностей. А кроме того, он совершенно не был готов расстаться со своей новой жизнью, которую полагал правильной, и потому боролся за то, чтобы сохранить своё честное имя и дружбу с мистером Браунлоу. Тот, в свою очередь, усердно передавал приёмному сыну свои знания, привязываясь к мальчику всё сильнее, и с радостью наблюдал, как в Оливере Твисте раскрываются черты, чудесным образом присущие ему от рождения: честность, твёрдость, целеустремленность и огромная, поразительная доброта.
Кукольная швея (из романа «Наш общий друг»)
На правой стороне Темзы есть маленькая грязная улочка, которая называется Черч-стрит. В самом конце её стоит церковь, тоже грязная и маленькая. Даже деревья, даже дома, наполовину вросшие в землю, — на Черч-стрит всё как на подбор было маленькое и грязное. Улица эта была безлюдна и мертвенно тиха, как будто она только что приняла изрядную дозу снотворного. Поздними вечерами забредали сюда с реки пьяные рыбаки да матросы и горланили, пытаясь разбудить улицу, но она продолжала спать своим мёртвым сном. Что и говорить, Черч-стрит была совсем не предназначена для жизни приличных людей.
Если хорошенько прислушаться, то можно услышать, как в одном из домиков на Черч-стрит мать сердито отчитывает своё дитя.
— Где ты был, противный ребёнок?! — требовательно спрашивал тоненький, но резкий голос. — Хотя можешь не отвечать! Я и сама знаю. Как можно быть таким непослушным? Я бы встала да задала тебе трёпку, да только очень болит спина, и ноги меня не слушаются.
Уж наверное каждая мать хоть однажды, да обещала задать трёпку своему ребёнку, что же тут необычного? Зачем упоминать в рассказе такой пустячный случай,
Дженни Рен отчитывает отца
да еще и происходящий в месте, неподходящем для приличных людей?
Но на самом деле обыденным всё казалось только на первый взгляд, а заглянув в дом, можно было увидеть, что слова эти принадлежат маленькой девочке, сидящей в низком старомодном креслице, а обращена её речь к седому морщинистому старику.