— Зато он великолепно сам себя выносит, — вставил Эмиас.
— Придержи язык, черт тебя побери. Какое он имеет право так смотреть на меня, когда я прохожу мимо?
— Зависит от того, как он смотрит. И кошка может смотреть на короля, лишь бы она не приняла его за мышь.
— О, я знаю, как он смотрит и что он думает; он перестанет так смотреть, или я заставлю его перестать. Прошлый раз, когда я сказал «Рози Солтэрн»… — Я знаю, что он написал сонет и послал его в Стоу через рыночную торговку. Какое право он имеет писать сонеты, раз я не умею? Это — нечестная игра, мистер Франк, провались я на месте. Разве это не повод для ссоры?
И Билль стукнул по столу так, что все блюда запрыгали.
— Мой дорогой рыцарь пылающего жезла, у меня есть блестящий план, возможность все распутать согласно самым лучшим правилам рыцарства. Назначим день и созовем барабанным боем всех молодых джентльменов не старше тридцати, живущих на расстоянии пятнадцати миль от замка нашей несравненной Орианы.
— И всех подмастерьев, — крикнул Эмиас из глубины пирога.
— И всех подмастерьев. Храбрые молодцы вначале станут драться дубинами на байдфордском рынке, пока все головы не будут разбиты. Чья голова уцелеет, тот заплатит спиной. После сего великого побоища все молодые люди изберут подходящее поле и, сбросив верхнюю одежду, с остро отточенными шпагами одинаковой длины бросятся друг на друга — хватай любого. Победитель будет снова драться — так принято среди боевых петухов — пока все не погибнут и не избавятся от своих страданий. Затем единственный, оставшийся с живых, оплакав перед небом и землей жестокость нашей прекрасной Орианы и избиение, вызванное ее глазами василиска, грациозно бросится на свой меч. Так окончатся горести нашего поколения влюбленных.[52]
— Право, это ужасно, — ответил Карри.
— Таково, простите меня, ваше желание пронзить мистера Коффина чем-либо острее шпильки.
— Шпильки слишком коротки для столь свирепого Боабдилла[53], — заметил Эмиас. — Шпильки заставят их столкнуться так близко, что они тотчас же перейдут на кулаки.
— Так пусть поливают друг друга водой из насосов на рыночной площади, так как, клянусь небом и королевскими законами, другим оружием они не будут драться.
— Клянусь небом! — крикнул Эмиас. — Франк говорит, как книга. Что касается меня, я полагаю — джентльмен оставит любовные ссоры быкам и баранам.
— А наследник Кловелли, — улыбаясь, закончил Франк, — может найти лучшие образцы для подражания, чем олени из его собственного парка.
— Пусть так, — сокрушенно промолвил Билль. — Вы — большой ученый. Франк, но джентльмен должен иногда драться, иначе что станет с его честью?
— Я говорю, — ответил несколько надменно Франк, — не просто как ученый, а как джентльмен, как человек, который сражался на своем веку и которому, мистер Карри, случалось убивать своих противников. Но я с гордостью вспоминаю, что никогда не сражался из-за личной ссоры и, надеюсь, никогда этого не сделаю.
— Что же мне делать? — спросил Билль. — Я хочу пойти завтра на базар; если там будет полно Коффинов и каждый из них начнет дразнить меня?
— Предоставь все мне, — сказал Эмиас. — У меня есть свой план — он не хуже плана ученого Франка. Если завтра на базаре произойдет ссора, как я предполагаю, увидишь, если я не…
— Ладно, вы оба — добрые малые, — перебил Билль. — Давай выпьем еще кубок.
— А теперь выпьем за здоровье мистера Коффина и всех доблестных юношей Севера и перейдем к делу. Я должен доставить этого беглеца домой, к его матери. Если он не пойдет добровольно, я получил приказ перебросить его через седло.
— Надеюсь, у твоей лошади крепкий круп, — рассмеялся Эмиас. — Я должен повидать сэра Ричарда, Франк. Очень приятно так пошутить, как мы шутили, но я принял твердое решение.
— Стой, — прервал Карри, — сегодня вечером вы должны остаться здесь; прежде всего ради хорошего обеда, а затем потому, что мне нужен совет нашего Феникса, нашего оракула, нашего образцового рыцаря. Вот, Франк, можете вы перевести мне это? Только говорите оба тихо — идет мой отец. Лучше отдайте мне письмо. Здорово, отец. Откуда ты?
— Эге, да здесь целая компания! Молодые люди, вы и вам подобные — всегда желанные гости. Как поживает ваша матушка, Франк? Где я был, Билль? На ферме, смотрел быков. Но я голоден. Половина первого — и еще нет обеда? Что я вижу, мистер Эмиас утоляет жажду крепким элем.[54] Лучше попробуем глинтвейна.
Старик уселся на большую скамью у камина, и его сын стал трудиться над стаскиванием отцовских сапог, получая ежеминутные предостережения насчет мозолей.
— Куда ты едешь, Эмиас? — спросил Билль.
— Куда я еду? — переспросил Эмиас. — В ту сторону, которую Рэли[55] назвал страной нимф. Я надеюсь, что следующий месяц застанет меня на чужбине в Ирландии.
— На чужбине?..
— Скажи лучше на родине, — заявил старый Карри. — Она с одного конца до другого полна уроженцев Девона, ты все время будешь среди друзей. Однако вот идут слуги, я слышу, как повар стучит к обеду.
После обеда Билль Карри, придвинув свой стул вплотную к стулу Франка, осторожно сунул ему в руки грязное письмо.
— Это письмо было мне доставлено сегодня утром деревенским парнем. Взгляните на него и скажите, что мне делать?
«Мистер Карри, стерегите сегодня ночью на стороне Заповедника. Когда ирландская лисица выскочит из-за утесов — хватайте ее и крепко держите».
— Я показал бы это отцу, — сказал Билль, — но…
— Я думаю, что это — какая-то уловка. Смотрите, это почерк человека, который старался писать неграмотно и все-таки не мог. Взгляните на это и на это — такие образцы не преподаются в ирландской школе. И больше того — это писал не девонец.
— Разумеется.
— И мы бы сказали «человека» вместо «ее»?
— Верно! О, Даниил! Но значит ли это, что мне ничего не нужно делать?
— В этом вопросе я — не судья. Спроси Эмиаса. Вероятно, из своего путешествия вокруг света он вывез некоторый опыт.
Эмиас был вызван на совет.
Он подумал минуту, запустив обе руки в длинные кудри, а затем:
— Билль, милый мой, тебе приходилось сторожить в стороне Заповедника в последнее время?
— Никогда.
— Тогда где же?
— На городской набережной.
— Еще где?
— В центре города.
— Еще где?
— Ого, малый стал адвокатом! Около Фрешуотера.
— Где находится Фрешуотер?
— Ну, где водопад — на расстоянии полумили от города. Там наверху есть тропинка в лес.
— Знаю. Я буду сторожить там сегодня ночью. Все часто посещаемые места, конечно, охраняются. И пошлите парочку здоровых слуг на мельницу на всякий случай — автор письма мог сообщить и правду. Но мое сердце чует, что оно написано нарочно, чтобы отвлечь тебя.
— Но почему вы склонны сторожить именно Фрешуотер, мистер Эмиас?
— Потому, что те, кто явятся, если только они явятся, никогда не высадятся в Мусмилле. Если это иностранцы, они не осмелятся; если это местные люди, они слишком опытны, чтобы подъехать, пока не подует западный ветер. Высадиться у города было бы слишком большим риском, а Фрешуотер уединен, как Бермудские острова[56], и там можно подвести лодку к скале при всяком уровне воды и во всякую погоду, исключая северного и северо-западных ветров. Я не раз делал это, когда был мальчиком.
— И делишься с нами плодами своего опыта в зрелые годы, а?
— Ладно, у тебя седая голова на зеленых плечах, мой мальчик; и я думаю, что ты в самом деле прав. Кого ты возьмешь с собой сторожить?
— Я пойду с братом, — сказал Франк, — и этого будет достаточно.
— Достаточно? Он достаточно велик, а вы достаточно храбры для десятерых; но все-таки чем больше, тем веселее.
— Но чем меньше, тем легче. Я осмелюсь просить у вас первой и последней милости, — очень серьезно заговорил Франк, — обещайте мне две вещи: первая — вы не пошлете к Фрешуотеру никого, кроме меня и моего брата, и второе — что бы мы ни узнали — оно останется тайной. Я полагаю, мы достаточно известны вам и другим — вы не можете ни на минуту сомневаться, что наши действия удовлетворят и вашу честь, и нашу собственную.
До самого отъезда братьев молчание почти не прерывалось.
— Эмиас, — сказал Франк, — и тем не менее это писал девонец. Это писал Евстафий.
— Невозможно!
— Нет, друг, я был секретарем принца и научился разбирать шифры и подмечать каждый росчерк пера. Как я ни молод, я полагаю, меня нелегко провести. Идем, друг, но не бей никого сгоряча, ты можешь погубить свою же кровь.
Они прошли вдоль парка по направлению к востоку; миновали спрятавшуюся в лесу рыбачью деревушку — ряд домиков, прилепившихся к отвесной скале; прошли еще с полмили и по крутому склону холма, поросшему дубовым лесом, по узкой лесной дорожке стали спускаться к воде до того места, где с двух сторон сливаются ручьи и с высоты нескольких сотен футов обрушиваются каскадом в океан. Подле водопада подымалась с берега узкая тропка. Здесь братья предполагали встретить посланного. Франк желал занять сторожевой пост ниже Эмиаса. Он говорил, что уверен, что Евстафий явится самолично, а он скорее сумеет воздействовать на него словами, чем Эмиас, что если Эмиас будет караулить ярдов на двадцать кверху, посланный все равно не сможет удрать. И, кроме того, он — старший брат и потому имеет право на почетный пост. Эмиас подчинился, заставив брата обещать, что если на тропинке появится больше одного человека, Франк пропустит их мимо себя, прежде чем окликнуть брата, так, чтобы оба — Эмиас и Франк — могли загнать их в тупик одновременно.
Итак, Эмиас занял свое место под высокой мергелевой насыпью и, лежа меж пышно разросшимися папоротниками, не сводил глаз с Франка, присевшего на небольшом выступе утеса.
Прошло полчаса. Изредка Эмиас отрывал взгляд от скалы, чтобы взглянуть на окружающую местность. Наконец он услышал шорох падающих листьев и плотнее прижался к темной насыпи. Затем послышались быстрые, легкие шаги — не спускающиеся, а подымающиеся снизу. Его сердце билось громко и часто. Еще через полминуты в трех шагах от убежища Франка показался человек. Франк тотчас вскочил. Эмиас видел, как светлый клинок блеснул при ярком свете октябрьской луны.
— Именем королевы, стой!
Человек выхватил из-под плаща пистолет и выстрелил Франку прямо в лицо. Но спустить тяжеловесный курок было нелегким делом. Прежде чем исчезла искра, Франк успел ударить пистолет рапирой снизу, и пуля, не причинив вреда, пролетела над его головой. В ту же секунду человек бросил оружие ему прямо в лицо, но, к счастью, не попал. Удар пришелся в плечо, и все же Франк, который был хрупок, как лилия, пошатнулся и растерялся. Эмиас увидел, как, прежде чем Франк мог овладеть собой, в руке врага блеснул кинжал, нанесший один, два, три удара.
Вне себя от бешенства Эмиас в одно мгновение очутился подле сражающихся. Они так тесно сплелись в темноте, что он побоялся пустить в ход острие своего меча, но рукоятью хватил негодяя прямо по щеке. Этого оказалось достаточно. С болезненным криком молодец покатился ему под ноги, и Эмиас наступил на него, готовясь проткнуть его насквозь.
— Стой! Стой! — завопил Франк. — Это — Евстафий! Наш кузен Евстафий! — и он прислонился к дереву.
Эмиас подскочил к нему, но Франк только отмахнулся.
— Это — пустяки, царапина. У него с собой бумаги. Я уверен в этом. Возьми их и отпусти его.
— Негодяй, отдай мне бумаги! — закричал Эмиас, еще раз наступив на поверженного Евстафия, у которого была сломана челюсть.
— Ты подло ударил меня сзади, — простонал тот. Его тщеславие и зависть сказались даже тут.
— Собака, не думаешь ли ты, что я не осмелюсь ударить тебя спереди? Дай мне бумаги, письма, всю папистскую чертовщину, что ты нес, или, клянусь жизнью, я огрублю тебе голову и возьму их сам, хотя бы это стоило мне позора обнажить твое тело. Давай их сюда! Предатель, убийца! Давай их, говорю тебе! — И снова поставив на него ногу, Эмиас поднял меч.
Евстафий не был трусом. Но тут он испугался. Принужденный выбирать между смертью и позором, он не имел больше мужества сопротивляться.
Лунный свет озарял высокий чистый лоб, длинные золотые кудри и ужасный белый меч его громадного кузена; и суеверному взгляду Евстафия он стал казаться похожим на прекрасного юного святого, попирающего Сатану, — таких он видел за границей на старых германских картинах.
Евстафий содрогнулся, вытащил из-за пазухи пакет и швырнул его прочь от себя, пробормотав:
— Я не предал их.
— Поклянись, что здесь все бумаги, какие у тебя были — шифрованные и нешифрованные. Клянись своей душой или ты умрешь.
Евстафий поклялся.
— Скажи мне, кто твои сообщники?
— Никогда! — воскликнул Евстафий. — Жестокий, мало ты унизил меня?
Злополучный юноша разрыдался и закрыл свое окровавленное лицо руками.
Какой-то проблеск нового чувства сделал Эмиаса кротким, как ягненок. Он поднял Евстафия и приказал ему бежать ради спасения жизни.
— Значит, я обязан жизнью тебе?
— Нисколько. Только тому, что ты носишь имя Лэй. Ступай или тебе будет хуже!
И Евстафий ушел, а Эмиас, схватив драгоценный пакет, бросился к Франку. Франк уже лишился сознания, и брат донес его до самого парка, прежде чем встретил остальных караульных. Для них все происшедшее осталось полной тайной. Они ничего не видели и не слышали.
Все возвратились в поместье, неся Франка, который постепенно пришел в себя. Он получил скорее ушибы, чем раны, так как противник в бешенстве наносил удары дрожащей рукой.
Полчаса спустя Эмиас, старик Карри и его сын Билль держали тайный совет по поводу следующего послания — единственной бумаги в пакете, которая не была зашифрована:
«Дорогой брат во Христе.
Извещаю вас и всех друзей нашего дела, что Джозефус высадился в Смервикке с восемьюстами доблестными крестоносцами, горящих священным рвением искупить свои преступления (которых, боюсь, было много) распространением святой католической веры. Молитвами и святой водой я очистил крепость от грязных следов еретиков и вновь посвятил ее Богу. Если вы можете что-либо сделать, сделайте скорее, так как широкий и верный путь открыт, а врагов много. Но действуйте быстро. Бедные Божьи овцы так напуганы, что сотни побегут перед одним англичанином. Земному суждению ни они, ни их страна не представляются достойными заботы о них. Они предаются воровству, лжи, пьянству, пустословию, нечестивым танцам и пению. В то же время их страна, по причине тирании вождей и беспрестанных грабежей и войн между племенами, которые, дробясь и слабея, делаются легкой добычей нечестивой, похитившей престол англичанки, совершенно опустошена огнем и обезображена телами умерших и убитых. Но что значит все это, когда добродетель католической покорности уже расцветает в их сердцах?
Церковь беспокоится не о сохранении тел и имуществ, а лишь о бессмертных душах.
Если какая-нибудь благочестивая леди пожелает, вы можете получить от ее щедрости для этой недостойной обители рубашку и пару штанов, так как я противен себе и другим, а здесь нет излишка такой роскоши. Все живут в святой бедности, за исключением блох; они единственные получают в нашем мире то утешение, которого этот несчастный народ и те, кто работает среди него, должны ждать до будущего мира.
Любящий вас брат».
— Сэр Ричард должен узнать об этом до рассвета! — воскликнул старый Карри.
— Восемьсот человек высадились! Мы должны созвать комитет граждан и все отправиться против них. Я сам пойду, как я ни стар. Ни одна собака не должна вернуться домой.
— Ни одна собака из них, — ответил Билль. — Но где мистер Винтер и его отряд?