— Побыстрее, сделай милость, — взмолилась Смеющаяся Заря. — Мочи нет выносить это.
Лиса положила мертвого ребенка себе на колени, быстро втянула ладонь в рукав и, сложив ее в кулак под кожаной манжетой, изо всех сил надавила на шило. Кожа затрещала и поддалась. Ухватив шило зубами, она до конца вытащила его из отверстия и крепко затянула нить. Лицо мертвой девочки было теперь наглухо упрятано в тугой кожаный мешок.
«Сколько мертвых! Неужели Долгая Тьма пожрала все наши души? Неужели нигде в мире не осталось жизни и света?» Она со страхом ощупала свой впалый живот. Уж не проросло ли в ее утробе, чего доброго, семя Поющего Петухом? Уже две луны у нее не было месячных, но такое случается с женщинами от голода.
А рядом чуть слышно стонала, раскачиваясь взад и вперед, Смеющаяся Заря. Гримаса боли искажала ее треугольное лицо, обострившийся нос походил на птичий клюв. Она царапала свои впалые щеки одним из каменных осколков, в изобилии валявшихся на полу чума (муж Смеющейся Зари, Поющий Волк, был умелым резчиком по камню), пока не брызнула горячая кровь. Тогда она провела острием ножа по своим волосам, отрезав их по самый воротник. Черные локоны упали на промерзшую пятнистую землю.
— Заря? — вполголоса окликнула ее Пляшущая Лиса, затягивая последний узел. Призрачное голубоватое личико младенца стояло в ее памяти, как густой масляный дым морозным утром. Она протянула Заре мешок с телом ее ребенка, но та лишь горько качала головой.
Пляшущая Лиса, держа ребенка на сгибе левой руки, правой сжала плечо Зари.
— Хватит, — мягко приказала она. — Ты только зря тратишь силы: так ты и сама не выживешь.
— Может, я и не хочу жить, — всхлипнула Заря, уронив в ладони окровавленное лицо. — Все мои дети умерли этой Долгой Тьмой. Я…
— Брось! Конечно же хочешь. Будут у тебя еще другие дети. Ты же не так стара, чтобы не…
— Видит ли кто еще Сны? — истерически завыла Смеющаяся Заря, ритмично стуча кулаками по мерзлой земле. Ее постукиванье горьким эхом отдавалось в сердце Лисы. — Что с нами случилось? Зачем мы сидим в этом гиблом месте и понемногу вымираем от голода? Уж не отвернулся ли от нас Отец Солнце, не отдал ли нас во власть Долгой Тьме?
— Может, и так, — горько произнесла Лиса. — Но я все равно хочу выжить — назло ему. И тебе не дам сгинуть. Так что хватит истязать себя. Нам надо исполнить обряд.
— Неужто в сердце у тебя так же пусто, как в брюхе? — прошептала Заря, широко раскрыв глаза. — Что сделал с тобой этот Кричащий Петухом…
— Что сделал? — оборвала ее Лиса. Боль обожгла ее сердце, когда Заря помянула имя ее мужа. Она нахмурилась и опустила глаза. — Он сделал меня сильнее!
— Ты же какой-то нелюдью стала! Раньше ты была такой доброй, а теперь…
— Доброта — это для живых, — ответила Лиса, широко распахнув полог шатра. Холод вошел в шатер, пронизывающий ветер шевелил их меховые капюшоны. — Мертвецам от нее никакого толку.
Заря встрепенулась, странно запрокинув голову.
— Но ведь дух моей девочки может еще слышать нас…
— Нет никаких духов.
— Ты что… Конечно же они есть! Отчего тогда, по-твоему…
Лиса сердито покачала головой:
— Нет их! Я молилась Отцу Солнцу и Детям-Чудищам две луны…
— С тех пор как вышла замуж за Кричащего Петухом? Лиса вновь задернула полог и кивнула:
— Да. Они не ответили ни на одну молитву. Заря сморгнула слезу и тяжело вздохнула:
— Может, его Сила не дает им услышать тебя. — Может быть.
— Но значит, они все-таки существуют? — с надеждой в голосе спросила Заря.
— Конечно, — кивнула Пляшущая Лиса. Она залилась краской стыда: до нее дошло, как бесчувственно она вела себя только что. Она взяла в руки тело ребенка и погладила зашитую в мешок голову. О чем она думала, лишая свою подругу последней надежды? — Я ничего такого не имела в виду, Заря. Прости меня.
— Я знаю. — Смеющаяся Заря умиротворенно улыбнулась, сжимая руку Лисы. — Ты просто проголодалась и устала — как все мы.
Обменявшись ласковыми взглядами, они выбрались из чума. Тусклый, серый солнечный свет озарял равнину. Лиса встала на ноги — и чуть не упала от слабости. Собравшись с силами, она помогла подняться Заре.
Кричащий Петухом стоял невдалеке от них. Дряхлая плоть его свисала складками; крючковатый нос делил искаженное гневом увядшее лицо надвое — с одной стороны сверкал иссиня-черный глаз, с другой тускло блестело бельмо. Судя по узким, сжатым губам, этот человек не любил шутить и не умел сочувствовать чужому горю. Он поднял руку и сразу же запел. Его старческий голос брал то высокие, то низкие ноты. Он пел давно известную всем наизусть погребальную песню, моля Блаженный Звездный Народ принять к себе это дитя, хотя у него не было имени.
Конечно не было. Народ Волка не давал имен своим детям, пока пять раз не минует Долгая Тьма. Ведь до этого времени они все равно что зверьки. Только научившись говорить и думать, ребенок станет человеком, частью своего Народа. Тогда-то человеческая душа придет к нему — во время Сна — и поселится в нем.
Поющий Волк пошел им навстречу — обнять свою жену и принять у Лисы тело ребенка. Он вложил дитя в бессильные руки Зари. Мало-помалу и другие люди стали вылезать наружу из своих чумов. Скорчившись, они пролезали сквозь низкие отверстия в звериных шкурах, из которых сооружены были их жилища, и неловко становились на ноги. Некоторые чуть не падали от голода.
Народ их состоял из людей высоких и стройных, со смуглой кожей, так выделявшейся среди этих снегов. Косые морщины легли вокруг их глаз и ртов — следы солнца, ветра и бурь. Полные губы, которые прежде так славно улыбались, сжались в узкие складки, в расширившихся от боли глазах темнело отчаяние. Их грубую одежду, сшитую из серых звериных шкур, покрывали застарелые сальные пятна, потертый мех взъерошили и выщипали пальцы Ветряной Женщины. Щурясь в неярком свете, они угрюмо глядели из-под своих кожаных капюшонов — усталые, измученные люди, чем-то похожие на отполированные временем ледниковые глыбы, среди которых им довелось сейчас жить.
Они построились в ряд и медленно, с торжественным пением двинулись вслед за Смеющейся Зарей — вокруг заледенелых чумов к стоящим поодаль сугробам. Заря стала взбираться по пологому склону холма, стуча подошвами о ледяной наст. Споткнувшись, она чуть не выронила свое дитя. Подхватив его и прижав к груди, она глубоко вздохнула и пошла дальше.
Следуя за ней по пятам, Народ миновал пригорок. Там и сям из снега торчали полуразложившиеся руки, ноги, оскалившиеся черепа. В прежние дни люди часто уходили на открытую ветру равнину, чтобы умереть в одиночестве. Позже, когда начался голод, многие старики попросту замерзали, блуждая в поисках пищи.
Заря положила дитя на вершину пригорка, опустившись на колени и всхлипывая. А вокруг пели люди, пели погребальную песню, надеясь, что Звездный Народ смилостивится и примет к себе еще безымянное дитя.
Кричащий Петухом поднял руки, призывая всех к вниманию.
— Это была всего лишь девочка! — объявил он. — Давайте закончим все по-быстрому и вернемся к себе в чумы.
Заря внезапно перестала плакать и с мольбой устремила на старого шамана опухшие от слез глаза.
Пляшущая Лиса нахмурилась. Она поймала отчаянный взгляд своей подруги, и гнев вспыхнул в ее груди.
— Попридержи язык, муж, — с дрожью в голосе шепнула она. — Всякое дитя достойно человеческого погребения.
— Так ли ты обо мне заботишься, чтобы просить меня о чем-то? Не мешайся-ка не в свое дело, жена…
— Хочу — и мешаюсь.
Он обернулся и, сверкнув глазами, посмотрел на нее:
— Расхрабрилась, вижу? А я вот возьму и заколдую твою утробу — вовек не родишь.
— Вот как? — язвительно ответила она. — Заколдуй, сделай милость. Спасибо тебе скажу.
В толпе началось брожение. Многие нахмурились, слыша такие речи Лисы. Не в обычае было, чтобы молодая женщина так разговаривала со старшим, особенно если это ее муж. Лиса почувствовала их осуждающие взгляды, и у нее засосало под ложечкой от страха. Всю жизнь она старалась поступать по правилам. Отчего же это так плохо у нее выходит?
Кричащий Петухом медленно наклонил голову. Его единственный глаз гневно сверкнул.
— Видите? Любому ясно: женщина — это сущее ничто, комок грязи, годный только на то, чтобы бросить в него мужское семя.
— Так и есть, — отозвался стоящий в глубине толпы юноша по имени Орлиный Крик. — Каждый это знает. Кончим-ка все это побыстрее и пойдем по домам.
— Слушайте все… — начал Кричащий Петухом.
— Дурачье вы, — вдруг перебил его ломкий старческий голос, донесшийся из последнего шатра. — Кто, по-вашему, подтирал ваши задницы, когда вы были детьми? А кто отирал ваши слезы, когда вы пугались чего-то? А, отцы?
Люди оглянулись, и на лицах у них промелькнула горечь. Обрубленная Ветвь, старейшая в Народе, с трудом подняла кожаный подог своего чума. Редкие пряди седых волос как попало торчали из-под ее лисьего капюшона. Ноздри ее до смешного острого носа раздулись; она искоса смотрела на собравшихся своими старческими карими глазами, и во взгляде ее сквозило безграничное презрение. Народ потеснился, давая ей дорогу.
Поднявшись на вершину холма, она грозно сверху вниз посмотрела на собравшихся людей, каждого удостоив гневным взором. В ответ некоторые вызывающе набычились, но большинство почтительно опустило глаза.
Она подняла руку, словно не обращая внимания ни на тех, ни на других:
— Как можете вы пререкаться друг с другом, когда умер один из вашего рода? — В этот миг Ветряная Женщина что есть мочи пронеслась над сугробами, как бы подтверждая ее слова. Людям пришлось схватиться друг за друга, чтобы не упасть. — Подумали бы, как спасти остальных…
— Да, — кивнул Кричащий Петухом, искоса взглянув на нее. — Надо уходить отсюда. Смерть пожрет тех из нас, кто…
— А ты мне не поддакивай, старый плут, — огрызнулась Обрубленная Ветвь. Глаз Кричащего Петухом налился кровью.
— Ни у кого во всем Народе нет такой Духовной Силы, как у меня! — закричал он, тряся кулаком у нее под носом.
— Это я от тебя уже слыхивала. Пляшущая Лиса отступила на шаг, и вовремя: ее муж взвыл, как раненый олень-карибу.
— Не дразни меня, старая ведьма! Я прокляну твой дух, и он никогда не достигнет Звездного Народа. Погляжу я, как тебя похоронят — навсегда упрячут в землю, — и ты сгниешь во тьме!
Люди понемногу стали отступать прочь от Обрубленной Ветви.
— Завтра уходим отсюда! — сам себе сказал Кричащий Петухом.
— Уходим? — спросил Поющий Волк, поглаживая голову своей жены. — Я охотился… и ничего не нашел. Если мы умираем от голода, сидя на месте… ведь в пути мы проголодаемся еще быстрее? Хуже того — мы с голоду съели своих собак. Теперь все придется тащить на себе.
— Если мы уйдем отсюда, — задумчиво добавил Издающий Клич, — мы потеряем великое множество людей. Думаешь, эти старики выдюжат? Да и куда нам идти? — Он безнадежно взмахнул рукой. Отчаяние читалось на его плоском лице. — Где мамонты? Где карибу?
— Может, нам на роду написано было прийти сюда, — горячо произнес Поющий Волк; его жена, затихшая было, вновь начала всхлипывать. — Ты — Сновидец. Сделай же что-нибудь. У меня нет больше сил смотреть, как умирают мои дети. Возвращаться назад? Но сзади идут Другие. Если мы пойдем им навстречу — они убьют нас. Может, если мы пойдем дальше на юг, мы…
— Нельзя идти на юг, — дребезжащим голосом произнес Кричащий Петухом. Его изможденное старческое лицо еще больше осунулось и сморщилось от голода. Единственным зрячим глазом он зорко наблюдал за лицами своих товарищей. Видно было, что надменный прищур Обрубленной Ветви смутил их. — Отец моего отца ходил туда. — Его отороченный мехом капюшон загнулся от ветра, обнажая черные с проседью волосы. — Он наткнулся на ледяную стену, такую высокую, что человеку на нее не вскарабкаться. И чайке так высоко не взлететь. Разве что орлу… Но больше никому. Они охотились…
— А откуда ты взял, что человеку на нее не вскарабкаться? — ехидно спросила Обрубленная Ветвь, вытирая нос рукавом. — А? Дед твой, что, пробовал?
Все замолкли, даже рыдания Смеющейся Зари стихли: всех поразил этот вызов, брошенный величайшему шаману Народа.
Лицо Кричащего Петухом побагровело.
— Ему не было нужды карабкаться. Достаточно было посмотреть…
— Трус он был, — ухмыльнулась Обрубленная Ветвь. — Теперь весь Народ узнал об этом. Да и по тебе это заметно… Возвращайся, если хочешь, на север. Пусть эти Другие убьют тебя. — Она указала рукой в кожаной варежке на серый горизонт. — А я пойду на юг. Куда-то в те края ушла Цапля. А ведь это была настоящая Сновидица! Уж она бы сумела…
— Что? — рассмеялся Кричащий Петухом. — Ты пойдешь за этой ведьмой? За этим злобным Духом, который сосал людские души и накликал на них эту Долгую Тьму? Да и потом, Цапли этой и вовсе не было. Это просто легенда. Это всего лишь призрак, марево, окутавшее твой одряхлевший разум.
— Вот те на! Да что ты можешь помнить об этом? Я-то ее знала! — сплюнула старуха. — Она отправилась на юг, в поисках Духа Силы…
— Так иди куда хочешь! — буркнул Кричащий Петухом, обернувшись к толпе. — Эта старая карга сгинет, и по заслугам. Какой от нее толк Народу? Чтобы охотиться или ловить рыбу, она стара. Чрево ее так же пусто и бесплодно, как ее разум. Даже Снов она больше не видит!
Шепот прошел по рядам стоящих людей, лица их посуровели. Не видит Снов? Значит, духи отвернулись от этой женщины. Старый шаман торжествующе приосанился. Десятки глаз беспокойно глядели на Обрубленную Ветвь, ожидая, что она ответит.
Старуха только бровью повела.
— Ну, от этого мне только лучше… У меня, по крайней мере, не бывает ложных Сновидений, от которых Народу один вред… И уж тем паче я не выдумываю Снов, чтобы держать Народ в повиновении, чтобы морочить его Силой, от которой давно уже ничего не осталось.
Некоторые из Народа, перешептываясь, отступили на шаг назад.
Пляшущая Лиса только вздохнула, увидев огонек ненависти в единственном черном глазу своего мужа. Второй, мертвый, глаз всегда напоминал ей только о смерти — как окоченелый труп, долго пролежавший в снегу.
— Ты что хочешь сказать — что я выдумываю Сны? — воскликнул шаман. — Да ты…
— Расскажи нам лучше про север, — выкрикнул Вороний Ловчий, презрительно сплюнув в сторону, где стояла старуха. — Зачем нам идти туда?
— Потому что это наша земля! — закричал шаман, заглушая причитания Ветряной Женщины. — Что же нам, забыть об этом, бросить на произвол судьбы останки наших предков только из-за этих Других, которые…
— Я не боюсь Других! — спокойно произнес Вороний Ловчий. — Подумайте-ка, люди, — продолжал он. — Что с нами приключилось? Другие поселились в наших лучших охотничьих угодьях, на тропе карибу. А чем дальше мы уходим к югу, тем суше становится, тем выше горы, тем ветреннее. Мы больше не можем во время Долгого Света переплывать озера, собирать мидий на берегу. Почему? Потому что Другие загнали нас сюда! Разве карибу заходят так далеко к югу? Или мамонты? Посмотрите на мох, на дерн, на полынные травы. Видите, какие они здесь чахлые? А вдруг, если мы двинемся дальше к югу, они и вовсе исчезнут? Не будет пищи карибу и мамонтам — не будет и нам. Я убил Дедушку
Белого Медведя, — закончил Вороний Ловчий, — справлюсь и с этими Другими!
— Ты молодой дурень, — брезгливо хмыкнула Обрубленная Ветвь. — Садись-ка себе в сторонке и не сбивай с толку добрых людей.
— Хватит, старуха! — гаркнул Кричащий Петухом. — Народу надоела твоя болтовня. Оставь нас! Обрубленная Ветвь покачала головой:
— Вот к чему пришли мы под твоим началом! Ссоримся между собой, когда надобно молиться об упокоении души этого младенца! — Она дала знак Смеющейся Заре:
— Иди!
Но та стояла неподвижно, глаза ее темные казались вырезанными из обсидиана. Старуха Кого-ток, стоявшая рядом с ней, кивнула в знак согласия.
Кричащий Петухом окинул взглядом озабоченные лица. Некоторые опустили глаза. Другие все еще смотрели на него с надеждой, помня о былом или веря его посулам и угрозам.
— Я хочу закончить о юге, куда зовет вас эта старуха. Мой дед и его люди охотились там, — сурово выкрикнул он. — Несколько дней они не видели ничего, кроме камней, гальки, холода и непроходимых болот. Они голодали, как мы. Много дней шли они вдоль этой ледяной стены, ели собственную кожаную одежду, чтобы сохранить хоть немного сил. Многие, очень многие погибли. А потом они повернули на север, надеясь встретить мамонта или хотя бы тюленей и лисиц.