Умные люди, впрочем, скоро догадались. Дело в том, что в других местах такие явления стали наблюдаться с конца августа, т.-е. вскоре после извержения Кракатао. Частицы пепла и пемзы были выброшены на такую высоту, что они носились в верхних слоях атмосферы[6].
Дед с удовольствием говорил все это, поглядывая на Жозефа. Любил старик показать, что и он не лыком шит, не хуже, дескать, учителя.
— Стало быть, солнечные лучи и отражались на этой всей дряни, которая носилась по воздуху. А в январе уже здесь, в Аркашоне, выдался холодный день, и даже выпал снежок. И вот снег этот сверху был покрыт серым слоем какой-то странной грязи. To-есть странной она была для других. Я-то сразу узнал ее и собрал немного в коробку. Когда грязь высохла, она превратилась в пепел. Это был пепел вулкана Кракатао, дети мои. Вы видали, как в комнате, если накоптит лампа, копоть долго летает в воздухе. Ну, а этот подлый вулкан был немного побольше лампы. Не правда ли? Он закоптил всю землю и копоть летала по воздуху несколько лет.
Я потом читал в газетах, что такой же пепел находили и в Германии и в Норвегии...
Да, наделал делов Кракатао... семьдесят тысяч человек погибло тогда на несчастных островах... А люди все-таки живут там. Не боятся. Что значит привычка. А кругом еще штук пятьдесят вулканов, которые, того гляди, начнут коптить и небо и землю.
Так вот... А ты говоришь, в книжках прочел. Видеть это надо было... Вот что...
Ну, теперь брысь!.. У меня дела непочатый угол... а тут чеши с вами языком. Отчаливайте!
Говоря так, старик уже клевал носом.
А мы с почтительным страхом смотрели на коробок, где хранился страшный пепел, перелетевший через два океана и видевший землю с высоты в десять раз большей, чем самые высокие горы.
Безымянный палец дедушки Биссанже
Однажды вечером мы сидели на бульваре, который шел от пристани Лафайета.
Жозеф забавлялся со своим фокстеррьером.
Он нашел его еще щеночком, умирающим под забором.
Жозеф приютил песика, воспитал и обучил его разным штучкам.
Собаку звали Шерш, что по-русски значит «ищи».
Шерш умел притворяться мертвым, ходить на задних лапах и вытаскивать из моря всевозможные плавающие предметы; кроме того он замечательно ловил крыс. Отец Жозефа, сначала смотревший на собачонку косо, в конце концов, с нею примирился и даже иногда после обеда угощал ее костями.
У Шерша был темперамент охотника.
Ему было скучно сидеть, сложа лапки. И иногда он здорово трепал соседских кур. Конечно, его за это драли.
На бульваре было многолюдно, как всегда вечером.
Сюда приходили и рабочие и конторщики с семьями поболтать после трудового дня.
Вдруг произошло нечто удивительное.
Поперек бульвара стремительно промчалась большая зеленая ящерица, а за нею большая серая змея. И преследуемая и преследующая не обращали решительно никакого внимания на гуляющих.
Женщины с визгом подобрали юбки; какая-то толстая мать семейства опрокинулась вместе со скамейкой, но больше всех происшествием заинтересовался Шерш.
Он метнулся с быстротой урагана и впился зубами в шею змеи. Все это произошло в одну секунду. Змея обвилась вокруг белого туловища фокса, и оба покатились по бульварной пыли.
На бульваре всегда расхаживал полицейский, ветеран франко-прусской войны, у которого не было другого дела, как дергать за уши шаловливых ребят. На этот раз он доблестно обнажил шпагу и кинулся к сражающимся.
Он не успел подбежать, как вдруг Шерш отпрыгнул с жалобным лаем и бросил змею.
Она стала извиваться на песке; повидимому, Шерш перекусил ей хребет, и она не могла ползти.
Тут подошел полисмен и добил ее своею шпагою.
Собралась толпа народа.
Все делали замечания. Но вот сквозь толпу протиснулся какой-то немолодой уже человек в чесучевом пиджаке, с круглыми очками на лбу. Запыхавшись, он подбежал к змее, поднял ее за хвост, бросил и спросил взволнованным голосом:
— Скажите, господа, она никого не ужалила?
— Никого, — отвечала разом толпа.
— Она ужалила Шерша! — воскликнул Жозеф, ища глазами своего друга.
Все обернулись к собаке.
Шерш лежал в траве и жадно тыкался мордой во все стороны. Вдруг по телу его пробежала судорога, он вытянулся, захрипел и замер неподвижно. Умер... Жозеф и все мы повесили носы.
— Да что это за змея, чорт побери? — спросил кто-то из толпы.
— Это моя змея, — пробормотал немного смущенно человек с очками, — я привез ее из Индии... у меня коллекция... я изучаю пресмыкающихся.
— Так чего же вы распускаете ваших змей?
— Тут вам не Индия!
— Уморил собаку!
— Хорошо, что собаку. Она могла ужалить человека.
Не знаю, чем кончилась вся эта история. Вероятно, коллекционера оштрафовали.
Но Жозеф был безутешен.
Мы испытывали всевозможные чувства, начиная от отчаяния и кончая глухою яростью.
По отношению к неосторожному ученому строились бесконечные планы, одни кровожаднее других.
Одни предлагали переколотить стекла в его доме.
Другие склонялись к тому, чтоб избить его в море во время купанья.
Разговоры, конечно, ни к чему не привели.
Бедный Шерш лежал все так же неподвижно. Мы с почетом похоронили его на дюне. Жозеф всплакнул. На сосне, возле которой была вырыта могила, мы сделали надпись:
ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ШЕРШ,
храбрый фокстеррьер,
павший в битве с индийской змеею.
Этот случай мы рассказали деду, который очень любил фоксика. Дед выругал сначала ретивого естествоиспытателя, а потом, видя, что Жозеф расстроен, стал его утешать.
— Очень был бы рад, если бы его укусила змея, — со злостью пробормотал Жозеф, разумея все того же злополучного хозяина ядовитого гада.
Дед вдруг сделал серьезное лицо.
— Не надо так говорить, — сказал он, — этот ученый, верно, изучает змеиные нравы. А это важное дело. Ты знаешь, что в Бразилии есть целый змеиный сад, где разводят змей всех пород, чтобы получше узнать, что любят и чего не любят эти мерзкие твари. Со змеями шутки плохи... Конечно, жаль собачку, а все-таки она не стоит жизни человека, да еще человека, который трудится на пользу других людей.
Старик умолк было, но, видя, что Жозеф все еще киснет, он вдруг сам начал рассказывать, решив рассеять грусть своего любимца.
— Мы однажды брали на Цейлоне груз чая. У нашего механика был там дядя, работавший на чайной плантации. Механика звали Роберт Виль, а его дядю... эх, память-то куриная... Ну, буду звать его старший Виль.
У старшего Виля был домик на плантации, — очень уютный домик, — и жил он там с семьею, повидимому, не плохо.
Он очень обрадовался своему племяннику. Как-никак, а когда живешь в этих иродовых странах, всегда приятно поглазеть на земляка.
Я был очень дружен с Робертом Вилем, и в свободное время мы часто отправлялись вместе к хлебосольному дядюшке.
Тот расспрашивал нас про Францию, а взамен рассказывал нам всякие истории про тамошнюю жизнь.
Угощал нас разными цейлонскими кушаньями, в которые обязательно примешивал рис. Без рису там обед не в обед. Правда, приготовляют его там очень вкусно, только так много крошат туда всякого перца, корицы, чесноку и еще чего-то, что после обеда во рту точно пожар.
За обедом мы выхлестали всю воду, но Роберт Виль этим не удовлетворился.
— Там в сенях стоит миска с водою, — сказал старший Виль, — пей, если не боишься лопнуть.
Роберт отправился в сени. Он что-то там долго шумел и возился.
Вернувшись в комнату, он со смехом кинул на стол маленькую мертвую красивую змейку.
— Вот, — со смехом сказал он, — свернулась под миской. И, подлая,, тяпнула меня за руку. А я убил ее кулаком.
Старший Виль при этих словах стал белее, чем рис, который он ел, и волосы слиплись у него на лбу.
— Покажи руку, — прохрипел он.
Роберт изумленно уставился на него и показал кисть руки, где была маленькая красноватая точка.
Старший Виль мгновенно выскочил в сени и вернулся с топором.
— Подставляй руку, — крикнул он, — ну, живо!
Роберт стоял с вытаращенными глазами и, казалось, ничего не понимал.
— Чего тебе надо? — пробормотал он.
— Отрубить тебе руку, — заорал старший Виль, — иначе умрешь через пять минут!
Ну, скажу, в этот миг меня точно кто-то рукой ухватил за самое сердце.
Роберт посмотрел на свою руку и вдруг спрятал ее за спину.
— Ты с ума спятил, — прошептал он, — куда же я буду годен без руки!
— Хватай его, — закричал старший Виль, — держи его! Ведь он сейчас умрет.
— Ну, уж нет, — отрезал Роберт, — коли на то пошло, я уж лучше сбегаю к доктору. Я знаю тут недалеко одного.
С этими словами он выбежал из комнаты, даже не успев надеть шапки.
Мы остались в сильной тревоге за убежавшего Роберта.
— Ох, — говорил старший Виль, — у меня просто сердце не на месте. Хорошо, если он застанет доктора дома. А что, если его нет? Да и поздно уж будет руку резать! Надо сразу.
В это время вошла его жена.
— В чем дело? — спросила она.
Старший Виль передал ей историю с ядовитой змейкой.
— Зачем же ты отпустил Роберта одного? Нужно было непременно итти вместе с ним.
Мы сейчас же побежали к доктору, который жил по соседству с Вилем. Там ничего не знали о Роберте.
— Не пошел ли он к тому доктору, который живет на той улице по дороге от порта? — сказал я.
Не теряя времени, мы направились туда. Там нам сказали, что, действительно, недавно прибегал человек, укушенный змеей, с очень испуганным видом, но так как доктора не оказалось дома, то он убежал сейчас же и, как кажется, прямо к пристани.
Мы тотчас поспешили туда. На пристани не было никого. На рейде спокойно чернел наш пароход.
Мы долго махали руками и кричали, чтобы нам выслали лодку, нас никто не замечал оттуда. Наконец, удалось найти лодочника, который доставил нас к пароходу.
Каково же было наше удивление, когда оказалось, что Роберт и сюда не являлся.
Старший Виль сейчас же вернулся на берег, а я со стесненным сердцем должен был остаться на судне, так как наступало время моей работы.
На другой день чуть свет я был уже на берегу и стучался у дверей старшего Виля. Старик отпер мне с грустным лицом.
— Все кончено, — сказал он, вводя меня в комнату.
На столе, покрытый чистой простыней, лежал мертвый Роберт. Еще вчера его нашли в обмороке в одном из узких переулков и доставили к Вилю. Он скоро умер, не приходя в себя. Доктор подтвердил, что если бы руку отрубили сразу, Роберт остался бы жив.
Когда я в этот проклятый вечер шел по берегу, мне все время под ногами чудилось змеиное шипение, а по телу словно ползали сотни ядовитых змей.
На пароходе все приуныли. Мы любили Роберта, и такая дурацкая смерть нас поразила.
Многие одобряли, что он не дал отрубить себе руку. Другие, напротив, осуждали его.
В эту ночь я совсем не мог спать.
Мне все казалось, что рядом со мною на койке лежит, свернувшись, змея, и что стоит мне пошевелиться, как она меня ужалит.
Бедняга Роберт Виль не выходил у меня из головы. Мы, конечно, похоронили его со всеми морскими почестями.
Я уж больше не ходил на берег.
Прекрасные цветущие плантации Цейлона казались мне насквозь пропитанными ядом. Я бы охотнее выкупался в океане, среди десятка акул, чем прошелся бы по цейлонским зарослям. Ну их к чорту!
Прошел целый год.
За этот год мы побывали на Мадагаскаре, заехали в Занзибар, а оттуда двинулись в Сингапур.
В Сингапуре капитан просил меня сопровождать его на берег. Дело в том, что я умел болтать немного на южно-китайском наречии. Когда толчешься по всему миру, чему не научишься!
Капитан остановился в гостинице и взял для меня номер рядом со своим.
Признаться, я не очень люблю эту сухопутную роскошь. На узкой корабельной койке всегда спокойнее спится, чем на самой удобной кровати. Но делать было нечего.
Тем более, что весь день я бродил с капитаном по городу и устал порядком.
Подхожу к кровати, откидываю простыню — раз!
Я почувствовал боль в безымянном пальце на левой руке и увидал, как на пол скользнула змея.
Что ж! Мне мгновенно вспомнился бедный Роберт Виль. Я стиснул зубы, взял со стола свой складной нож и одним ударом отхватил палец. Затем я побежал в контору гостиницы, оставляя за собой кровавый след.
Поднялся ужасающий гвалт и шум. По крайней мере десять человек перевязывали мою рану. Капитан прибежал в одном белье и бессмысленно повторял: «Молодец!»
Когда волнение улеглось, и приглашенный врач объявил, что опасности нет, все захотели узнать, какая змея меня ужалила.
Несмотря на боль, я тоже этим интересовался.
— Она, вероятно, удрала, — говорил хозяин гостиницы, англичанин. — О, это подлейшие твари! И ничего нельзя с ними поделать. Они пробираются всюду.
Все были вооружены палками.
— Вот она! — крикнул я, указывая под кресло. Хозяин опрокинул кресло и раздавил змею.
— Это она вас ужалила? — спросил англичанин немного смущенно.
— Да, — ответил я, весь передергиваясь.
— Здоровая мерзавка, — пробормотал капитан, тоже поежившись.
— Здоровая-то она здоровая, — произнес хозяин гостиницы, — только...
— Только что?
— Это не очень ядовитая порода... От ее укуса помогает... кокосовое масло.
Нужно сказать, что при этом все покосились на мой забинтованный палец, вернее на то место, где он был.
Дед умолк и словно сконфузился.
Мы тоже невольно покосились на давно знакомый нам безобразный обрубок на его левой руке.
— Впрочем, — прибавил дед, — это не то, что целая рука. А все-таки нужно знать змей, — заключил он свое повествование.
Мы с ним согласились и решили оставить в покое ученого.
Пускай изучает змей.
Морской гигант
В холодный октябрьский вечер мы с грустью смотрели, как солнце на один миг выглянуло из-за туч и медленно скрылось за горизонтом. Мы решили пойти погреться у дедушки Биссанже.
И он тоже наблюдал из окна грустный осенний закат.
— Это что, — сказал он, — конечно, всегда бывает жалко, что кончилось лето. Но тут вы все-таки знаете, что завтра солнце взойдет, и день настанет снова. А каково теперь жителям далекого севера, которых ожидает ночь на несколько месяцев?
Я помню, мне пришлось раз зимовать среди льдов. День становился все короче и короче. Солнце поднималось над горизонтом на какой-нибудь час, потом и того меньше. И вот один раз оно только показало в полдень свой оранжевый край... всего на несколько минут... Когда оно скрылось, у нас было такое чувство, словно мы похоронили близкого человека.
На другой день заалела заря, но солнце не показалось. Оно бродило где-то там, за бесконечными льдами.
Нам было странно думать, что где-нибудь в Индии оно сейчас печет так, что люди падают от жары.
Ну, и холод же тогда загнул!
Зато каково нам было весною встретить первые солнечные лучи... Солнце показалось над горизонтом всего только на один миг, но мы выли и плясали от радости. Мы знали, что теперь оно будет с каждым днем подниматься все выше и выше... пока не надоест нам окончательно.
Последняя фраза прозвучала настолько неожиданно, что мы невольно выразили свое удивление.
Дед расхохотался.
— Ну да, чудаки! — воскликнул он. — Я ведь прожил целый год на этом проклятом севере, и я скажу, что полярная ночь лучше полярного дня. Ночью там никогда не бывает совершенно темно. Северные сияния дают даровое освещение. К тому же белый снег усиливает его еще больше. Опять-таки зори... Зато когда солнышко целые месяца сияет на небе, то, в конце концов, будешь рад залезть в какой-нибудь подвал или погреб.