А Байжан, то переводя Мишкины разглагольствования, то добавляя к ним кое?что свое, мало?помалу выспрашивал, выяснял, уточнял, кто и из каких киргизских родов и семей воюет сейчас в войске Серова. Байжан открыто никого не осуждал. «Ничего, – доброжелательно говорил чекист, – если будут умными, и они могут остаться живы. Как другие, которые поняли, что глупо воевать с советской властью. Это все равно что пытаться повернуть воду Урала в обратную сторону. Или переменить ветер».
Утром они опять направляли верблюда в сторону Гурьевского тракта. Если ночью мело, арба, увязая в снегу, шла тяжело. Приходилось подкапывать снег под высокими колесами и толкать, помогая взопревшему животному. Потом выбирались на тракт, и снова легко бежала мудро придуманная киргизская арба. По углам ее крепко стягивали ремни из верблюжьей кожи, в один из ременных узлов был замотан маленький браунинг – их единственное оружие. Спрятан не на всякий, а на самый крайний случай. Ни на себе, ни в своем скарбе хранить его чекисты не решились. Первый же обыск мог оказаться роковым.
Зато за свой главный груз – за самарские газеты с письмами сдавшихся бандитов – они меньше всего беспокоились. У «купца Иголкина», как ядовито обзывал себя Мишка, весь товар был аккуратнейшим манером сложен, перевязан веревочками и обернут газетами. Попадались среди всей этой упаковочки прошлогодние и позапрошлогодние номера, даже «Новый день», выходивший в Самаре в бытность Временного правительства. Но были и свежие газеты, нужные чекистам для осуществления операции «Степь».
Ягунин крепко помнил, что в чем у него завернуто, и поступал каждый раз по обстоятельствам. Кому?то из покупателей оставлял «на закурку» смятый «Новый день», а кому?то – взрывоопасную «Коммуну». Иногда его просили почитать: интересовались, что там сейчас в России? До киргизских?то степей вести доходят не скоро.
Как правило, читая вслух заметку в «Коммуне», Мишка не пропускал покаянных писем серовцев. Как правило. Но не всегда. Чем ближе продвигались они с Байжаном на юг, в места, где рыскали отряды Атаманской дивизии, тем бдительнее им проходилось быть.
А до Тополей, до Горской и Красноярской – станиц, куда, по слухам, отошли выбитые из Гурьева банды Серова, было еще ой?ой?ой как далеко. Оставалась почти треть пути, верст полтораста, не меньше, и Мишкино терпение было на пределе…
Гурьевская каша
Дорогонько могла обойтись Глебу Ильину попытка вовлечь полк в розыск распространителей чекистских листовок. Утром у столба на коновязи собралась толпа. Сначала немноголюдная, но, подобно луже на пути дождевого ручейка, не рассасывалась она долго. Одни отходили, другие подходили. Читать плакат, как правило, принимались вслух, но после первых же фраз приглушали голос, потом лишь беззвучно шевелили губами. Поскольку же неграмотных было большинство, приглушенное бормотание двух?трех грамотеев слышалось в толпе все время. Каждому, напрягая слух, в рот смотрели, по крайней мере, пятеро. Подходили и местные казаки. Читали и, не комментируя, шли домой.
Паломничество конников Мазановского полка, а затем, чуть позже, и всех других частей Атаманской дивизии, квартировавших в разных концах станицы, продолжалось почти до полудня. Конец ему положил Иван Скворцов, ординарец и односельчанин Василия Серова. Лихо осадив коня рядом со столбом, он крикнул: «Комдив приказал доставить ему лично!» – и принялся, не покидая седла, отдирать доску от столба. Те, кто не успел дочитать, недовольные и разочарованные, некоторое время потоптались, покурили и разошлись.
Так что в общем?то особого шума у столба с плакатом не было. Зато велик был он в штабе, куда Скворцов привез доску с листовками.
Василий Серов, нарядный, в своих любимых красных галифе и английском френче, расхаживал по просторной горнице вокруг брошенного на полу плаката и орал так, что на полках позвякивали стаканы:
– Найти! Спросить со всей строгостью! Кто разрешил, так вас перетак?! Чья идея? Твоих кадров, Долматов, да?да! Небось, Матцев, дурья голова, расстарался?!
Никого из членов следственной комиссии в этот момент в помещении штаба дивизии не было. Вся пятерка уже была в седле – расспрашивала серовцев, а также местных мужиков и казаков из ближайших домов, вызнавая, не видал ли кто, когда и как появился на столбе злополучный плакат.
Комдив, наконец, поутих и в компании с Буржаковским и Долматовым занялся чаем. Творение Ильина поставили на лавку лицевой стороной к стене. Когда дверь в горницу отворилась и на пороге появился сам автор произведения, вызвавшего столь бурное недовольство командования, Серов вопросительно уставился на него: чего, мол, надо?
– Я услышал, что вы, Василий Алексеевич, грозите карами тому, что выставил эту штуку, – Глеб махнул рукой в сторону доски. – Расстреливайте, ваша власть. Моя работа.
– Что?о? – Серов дернулся, обжегся плеснувшимся чаем и в ярости швырнул блюдце под стол. – Говорить будешь в следственной комиссии, – уже спокойней продолжал он и, подув на пальцы, помахал ими возле уха.
Долматов и Буржаковский переглянулись и промолчали. Пожатием плеч Глеб выразил свое отношение к словам командующего.
– Что?! – крикнул Серов, чуть бледнея. – Что плечиками?то жмешь? Дураки здесь неграмотные, да?
– Товарищ комдив, – негромко, но твердо сказал Глеб и по?военному вытянулся. – Разрешите узнать, в чем моя вина?
– В чем вина? – Серов сощурил карие глаза. – А в том, голубь, что ты всю дивизию оповестил об чекистской амнистии. Последняя собака и та только про это и брешет. Ты что, дивизию разложить решил, подлец? – опять закипая, Серов потянул было из кобуры маузер, но – бросил. Схватил чашку, прихлебнул, скривился: горячо: – Ну, говори же!
– Хорошо. – Глеб на мгновение задумался. – Вы уверены, что в дивизии о листовках мало кто знал? Я не уверен. Это был секрет Полишинеля, не больше.
– Чего?о? – с подозрением переспросил Серов.
– А! Это так говорят. Ну, другими словами, секрет клоуна Петрушки из балагана. То, о чем даже бабы языки чешут. О листовках знали в дивизии многие, потому что они все появлялись и появлялись… Откуда? Мы трое, с Матцевым и Буровым, нащупывали большевистских агентов – мы трое, повторяю. Теперь их будут искать сотни наших бойцов, которые…
– Брось! – крикнул Серов. – Они будут искать листовки, чтобы сдаться.
– И таких окажется немало, согласен. Но нам с вами, Василий Алексеевич, будет достаточно, если хоть один?единственный верный Серову человек наткнется на распространителя заразы. Вы что, думаете, в Атаманской дивизии не осталось преданных вам людей? Напрасно, комдив. Мне, пропагандисту, приходится чаще толковать с народом. Скажу честно: если б вам не верили, если б вас не любили, Атаманской дивизии давно бы уже не было. Авторитет полководца – знамя его армии. В русской военной истории много примеров…
– Ладно, кончай! – Лицо Серова чуть порозовело и даже похорошело. Все потому, что исчезла гримаса раздражения. Теперь за столом сидел строгий, решительный и чуть недоступный командир крупного воинского соединения.
– Что скажешь, Федор? – не повернув головы, спросил Серов.
– Шут его знает… – Долматов прокашлялся. – Правда в его словах есть, найти того гада нам теперь будет проще. Но вот… – он почесал тяжелой лапищей затылок, – больно уж трепотни много среди бойцов…
– Разрешите? – подал голос начштаба. – Хорошо бы пустить слух, что сдавшихся в ЧК без суда сажают в кутузку и стреляют. – Надо будет – найдем свидетелей.
– Хватит, – устало сказал Серов. – Вот и думайте… пропагандисты вшивые.
Грохнула входная дверь. Раскрасневшийся Матцев, войдя, снял кубанку, тряхнул вспотевшей головой.
– К вечеру, Василий Алексеевич, найдем, – заявил он так уверенно, что Серов, Долматов, Буржаковский – все, кроме Глеба, рассмеялись. Не слишком, правда, весело, но рассмеялись. Очень уж глупым выглядело это явление Матцева народу.
– К вечеру? – с насмешкой переспросил Серов. – Ну, спасибочко… Все, будет с вас! Иди, Матцев. И ты… – он махнул Глебу на дверь. – А то у нас еще и чай, и разговоры свои…
Так тогда же, в начале декабря, и закончилась история с плакатом. Всем командирам полков и эскадронов, а также пропагандистам реввоенсовета было приказано провести разъяснительную работу с личным составом. Всех предупредили, что за обнаружение позорных листков о сдаче всякого ждет суровая кара. Все едино – будь он командир или рядовой. Правда, РВС решил пока не уточнять степень наказания. Расстрелом грозить не решались, а ведь ничего другого и не придумаешь. Не сечь же, не в «холодную» же сажать.
Через несколько дней, однако, страсти вокруг листовок поулеглись. Не до того было. Атаманская дивизия Серова снялась с места и в походном строю двинулась на юг – штурмовать торговый город Гурьев. Там, на берегу Каспия, намечено было зазимовать: городские укрепления считались достаточно мощными. К тому же – о чем наверняка подумывала верхушка банды – шанс захвата пароходов и баркасов сулил, на худой конец, возможности уйти от преследования морем.
Сто верст с небольшим гаком проделало конное войско Василия Серова по овеваемому снежными вихрями тракту. В ночь на 17 декабря город был атакован внезапно… Но внезапность была мнимой: бойцы 34?го батальона ВЧК и красноармейцы гарнизона заведомо знали, когда именно и с какой стороны города ринется на штурм Гурьева бандитская конница. Кинжальный огонь, жестко организованная оборона отшвырнули дивизию Серова. Она отступила на северо?запад, недосчитавшись полутораста человек.
Но Василий Серов шел ва?банк: Гурьев должен быть взят любой ценой! Вторая штурмовая волна мобильной Атаманской дивизии, пойдя в обход, захлестнула город. На улицах заварилась кровавая каша: засверкали бандитские шашки, затакали пулеметы… Ровно через сутки Василий Серов повернул назад… Яростные контратаки чекистов и бойцов гарнизона, а также панические слухи о двух экспедиционных отрядах Красной армии, идущих на Гурьев, заставили бледного, с черными кругами под глазами бандитского комдива отдать приказ к отступлению… Расстрел двадцати пленных завершил гурьевскую операцию Серова.
И снова протянулась – теперь уже с юга на север – по утоптанной белой дороге, вдоль крутых берегов и извилин замерзшего Урала черная лента бандитского войска.
…Как ни жалко было Глебу Ильину измученную игреневую лошадь, он все же не поленился – проехал обочь всей колонны и отыскал Федота Ануфриева. На первом же привале в поселке Сорочинском он отозвал его в сторону от группы спешившихся кавалеристов.
– Не ожидал тебя я увидеть сегодня в строю, – сказал Глеб, пытаясь поймать уклончивый взгляд Федота.
Крупные скулы Ануфриева, густо заросшие щетиной, напряглись.
– Чего ж так? – Он попытался усмехнуться, да не получилось. – Я от пули бабкой заговоренный.
– Я не о пуле. – Глеб остановился, крепко взял Федота за обшлаг овчинного тулупа. – Что ж ты не воспользовался случаем?
– Каким таким случаем?
Мясистые губы Федота сжались в светлую полоску. Глаза смотрели настороженно, остро.
– Кому передал листовки, говори! Скажешь, будешь жить.
Ануфриев глядел себе под ноги и молчал.
– Ты, я знаю, не заметил: твои листовки были с крестиком. В уголке, ма?а?аленький такой, крестик.
Глеб опять не дождался ответа. Что ж…
– Так вот, Федот, такую листовочку нашли у одного из твоих дружков.
Ануфриев поднял на Ильина тоскующие глаза.
– Эх ты… Поганое семя…
Медленно повернулся и, шагая по снегу рядом с тропкой, побрел к своим.
Ильин, задумавшись, смотрел ему вслед. Нет, события торопить не стоит, подумал он.
…Всего несколько дней осталось доживать ему, тяжкому из тяжких одна тысяча девятьсот двадцать первому году. Каждый день заседал серовский комсостав и реввоенсовет, а определенности не было…
Вернулись в Тополи. Долматов настоял: надо провести мобилизацию среди казаков! Взяли триста человек. Пополнение было своевременным: дезертирство учащалось. По двое, по трое не возвращались из дозоров серовцы. Удрать из станицы ночью было сложней: всех коней взяли под строгий присмотр. «Неужели проклятые листовки?» – ярился Матцев, но «тройка розыска» успехами похвастать не могла. Бурову удалось подловить двоих: клялись?божились, что бумажку держали для закурки. Глеб пригляделся к листовкам, обе были помечены: закруглен край… Сам он выложил Матцеву четыре листовки без каких?либо примет. Пояснил: нашел за иконой в доме, где квартировали девять повстанцев.
– Теперь каждый будет у меня на виду.
Матцев выругался и безнадежно махнул рукой.
Метался Серов… Круги под глазами не сходили, лицо приобрело землистый оттенок. Бураны перемежались с морозами до двадцати. Зимовать, зимовать… Но где? Страшновато было уходить с Гурьевского тракта в дикие зауральские степи. Здесь – обжитые места, ущемленные коммунистами зажиточные уральские казаки. А там, в бескрайней пустоши Киргизского края? Что ждет их там?
Снова и снова собирался реввоенсовет Атаманской дивизии. Накануне Нового года решили: в буранную степь не ходить, попытать счастья на тракте. Надо только укрепиться как следует. Оставалось выбрать подходящий форпост. А когда подойдут чекисты и армия, обороняться до последнего или…
Или… Все чаще приходила в голову Василию Серову мысль о почетной сдаче. С железными гарантиями. С переговорами на равных.
Он все еще мысленно видел себя полководцем, этот бывший батрак, ставший знаменем кулацкого мятежа.
Шура плюс Женя
Работа в детколлекторе отнимала у Шурочки все физические и моральные силы. Наутро, добравшись на трамвае домой, она сразу же ложилась в постель. Каменный сон наваливался на девушку, едва она успевала прислонить голову к подушке. Пробуждение же было таким тяжелым, что бронзовый будильник с амурчиком стал для Шуры ненавистен. Днем она ставила его за зеркало, чтоб только не видеть до утра. Просыпалась сама, всегда ровно в пять, опять бодрая и словно бы позабывшая, что ее ждут изнуряющие рабочие сутки.
Шурочка все сильнее скучала по Мишке. Она не знала, в какую сторону света он уехал. Мог – на юго?восток, где шли бесконечные бои со степными бандитами, мог – на северо?запад, в Москву, учиться на важного комиссара. Могли послать его даже в Туркестан. Как писала газета «Коммуна», туда недавно отправилась группа красных курсантов Самары для борьбы с басмачами. Возвращаясь с работы, она вздрагивала при виде всякого белокурого невысокого парня, а в свои выходные дни, бывая в торговых рядах на Петроградской или на Троицком рынке, старалась, хоть было и не по пути, пройти мимо солидного серого дома Самгубчека.
Там, на углу Предтеченской и Николаевской, она столкнулась однажды с Женей Суриковой, и, как ни странно, эта встреча и разволновала и обрадовала Шурочку.
Воспоминание о неприязненном и полном колкостей разговоре тяготило молодую чекистку. Поэтому, стоило Жене завидеть Шурочку, она просветлела лицом и перешла к ней через улицу.
– Ох как ты изменилась, ужас! – без излишней деликатности воскликнула Женя и прижала ладошки к своим, не чета Шуриным, отнюдь не впалым щекам. – Трудно, да? Но ты молодец, я о тебе слышала. Ты такая молодчага!
– О Мише пока ничего? – никак не реагируя на ее слова, одними губами спросила Ильинская.
Сурикова нахмурилась: кольнул?таки ее Шурин вопрос. Но, по?видимому, на этот счет у нее все было уже решено: если уж втрескались эти друг в друга, она, Женя, лезть не будет. Товарищи хорошие, и ладно. Но вздох не сдержала.
– Может, начальство и знает, а я… – Женя грустно покачала головой. – Да и некогда было интересоваться, у меня с детдомом полон рот хлопот.
– Да? – безразлично отозвалась Шура.
– Ты знаешь, вот, смотри. – Женя зубами стащила с руки варежку, достала из кармана бумажку. – Читай!
Шура пробежала глазами текст.
Протокол № 2
Заседание комиссии Помкомгола органов и войск ВЧК Самгубчека.
§ 1. Организовать на средства Самгубчека детский дом с нужным обслуживающим персоналом.
§ 2. Отчислять на содержание детдома Самгубчека: трехдневный продовольственный паек ежемесячно – с ответственных работников и двухдневный – с остальных сотрудников.