Но тут опять неприятность вышла.
Неприятность вышла в марте месяце, в день Парижской коммуны.
В тот день светило румяное зимнее солнце и под ногами хрустел снег.
В тот день приют Клары Цеткин ходил в городской сад на могилу жертв революции.
Ребята шли бодро, смеялись и пели:
Смело, товарищи, в ногу...
И Петька со всеми пел и со всеми смеялся.
А когда подходили к городскому саду, попался навстречу пьяный. Качался он, поднимал руки и пел хриплым голосом:
Мать красавица-старушка,
Сына блудного пр-рими!..
Ребята смеяться стали. Снегом стали бросать в пьяного. А Петька поглядел и узнал: гражданин Кудеяр.
И как узнал, испугался и спрятался за чью-то спину. Идет согнувшись и варежками лицо закрывает.
А ребята пьяного повалили и снегом лицо ему набивают. Визжит Кудеяр, чертыхается и красным носом мотает.
И вдруг Петьке пьяного жалко стало. Что с ним случилось, - только выскочил он из рядов и закричал:
- Ребята! - закричал. - Оставьте!
И все перестали смеяться. И снег бросили.
А Кудеяр Петьку узнал и заорал:
- Мошенник! Часы украл!
И Петька пошел, опустив голову, и все удивлялись, почему он больше песен не поет.
А Петьке стыдно было. Стыдно было, что у пьяного часы украл. Сам удивился: что за черт? Что такое случилось? Откуда такое - стыд?.. Непонятно!..
...А время шло, весна подходила, снег таял, и вместе со снегом дрова на дворе таяли.
Вышел раз Петька во двор, поглядел, а там дров совсем пустяки - сажени две.
Испугался Петька.
"Ох, - думает, - скоро уж! Скоро копать надо".
В тот же день встретил Петька в коридоре Федора Иваныча и говорит:
- Весна, Федор Иваныч, подходит. Тепло уж становится. Пожалуй, можно и не топить в классах? А?
- Так, - сказал Федор Иваныч. - Можно и не топить.
И стал Петька дрова экономить. Скупо стал отпускать дрова. На кухню только. На прачечную.
И каждое полено считал.
И все удивлялись.
Миронову тетка из Новочеркасска три рубля прислала. Было это на вербной неделе. Вот Миронов Петьке и говорит:
- Пойдем в воскресенье на вербу? Гулять...
Дождались воскресенья, у Федора Иваныча отпросились и зашагали. На вербный базар.
Очень было тепло. Снег таял. И люди на вербе все веселые были, смеялись, шумели, толкались. Музыка играла.
Вокруг разные сладости продавались - коврижки разные, вафли, халва...
И Миронов всего понемножку покупал и Петьку угощал.
Так до вечера грязь промесили, а вечером засветились огни, громче заиграла музыка и закрутились карусели.
У каруселей Миронов сказал:
- Прокатимся?
- Не стоит, - сказал Петька. - Нет. Лучше на эти деньги купим стрючков.
- Купим, - сказал Миронов. - Хватит денег... Купим и стрючков.
- Ну ладно, - сказал Петька. - Только давай на лошадей, а не в лодку.
Остановилась карусель, бросился народ занимать места. Петька с Мироновым вперед, а уже все лошади заняты. Свободна одна только лодка на четыре места. Два места девчонки какие-то заняли, два свободных...
- Лезем! - сказал Миронов. - Все равно... Лезем!
Ничего не попишешь - полез и Петька.
Вот заиграла музыка, и поплыла лодка. Все шибче и шибче... Все круче и круче... Мелькают вокруг фонари. Мелькают белые рожи. Лихо.
Сняли ребята шапки и шапками машут. А девчонки напротив пищат.
Одна, высокая, рыжая, глазами мигает, а поменьше, белокуренькая, прижалась к ней и:
- Ох! Ах!
Смешно ребятам. Ребята девчонок дразнят.
- Трусихи! - кричит Миронов.
- Кролики! - задирает Петька.
А девчонки тоже спуску не дают:
- Сами кролики!
И смеются, кривляются.
Вот остановилась карусель, выскочили девчонки вон.
И ребята выскочили. Миронов Петьке и говорит:
- Давай познакомимся?
- Что? - говорит Петька.
А уж Миронов девчонок догнал и, как большой:
- Разрешите с вами познакомиться?
Рыжая мигает глазами и говорит:
- Пожалуйста! - говорит. - С удовольствием.
А белокуренькая молчит. И Петька молчит.
Пошли тут всей компанией гулять. В две пары. Впереди Миронов с рыжей, а сзади Петька с белокуренькой. Миронов семечек купил и девчонок угощает. И все время говорит и разные шуточки произносит. А Петька молчит. Не знает Петька, о чем говорить с белокуренькой. А белокуренькая грустная какая-то, все думает и семечки как-то клюет, как птица.
Вот Петька и спрашивает:
- Что это вы все думаете? О чем?
- О разном, - отвечает белокуренькая. И улыбнулась: - А вы о чем?
И Петька ответил, что думает тоже о разном. Потом спросил, как белокуренькую зовут.
- Наташа...
- А меня Петр.
И разговорились.
Наташа даже смеяться стала. Даже семечки стала клевать веселее.
Петька говорит:
- Вы на коньках, Наташа, умеете ездить?
- На коньках?.. Летом?.. Ха-ха... Зимой-то я прошлую зиму каталась... И даже не худо. Возле нашего дома напротив коммунальный каток.
- А где вы живете?
- Там... Недалёко...
И к Петьке:
- А вы где?
- Я-то?
И Петька вдруг растерялся:
- Я-то? Я - в детдоме.
- В каком?
- В дефе... ративном.
- Это что значит - деферативный?
- Это... такой... особенный. Для особо нормальных детей.
- Для сирот?
- Ну да. Для круглых.
- Вы - круглый?
- Круглый. Ни отца, ни матки. Ни даже тетки. А вы?
- У меня... отец. То есть... нет, то есть... да.
Опять закраснелась Наташа.
"Что за черт?" - думает Петька.
Удивляется Петька.
И дальше идут.
Так незаметно до позднего вечера прошатались. Семечек одних фунта два склевали.
Уж темно совсем стало, огни погасли, взошла луна.
Тут девчонки встрепенулись:
- Пора домой идти.
Распрощались и пошли.
И Петька с Мироновым до самого приюта про девчонок говорили.
- Хорошие девчонки.
Долго стучались в калитку. Долго за оградой лаял Король и гремела цепь. Наконец косоглазый дворник Иван открыл калитку. Зевал и ругался.
По двору шли, и вдруг Миронов сказал:
- Гляди-ка!.. Дрова кончились!.. Ловко! Теперь можно в лапту играть.
Поглядел Петька, - так и есть - кончились дрова. Очистился двор от забора до забора.
- Верно, - сказал Петька. - Можно в лапту играть.
Всю ночь не спал Петька. Все думал и все обсуждал.
И ранним утром оделся Петька и вышел во двор.
Холодно было, туманно, и пахло землей, и за оградой на тополях орали галки. Ежился Петька, ходил вдоль забора и глядел в окна.
Окна румянились чуть и блестели, как в речке вода. За окнами тихо было.
Ходил Петька вдоль забора и прутик искал. Прутика не было: всюду кора валялась, щепки и лык лохматый.
Прутика не было, но место Петька отлично нашел. Стал у забора и вспомнил:
"Вот здесь воспитатель сидел и книжку читал. Вон там ребята в рюхи играли. Вот тут я..."
Огляделся Петька, сел на корточки и щепкой стал ковырять землю. Ямку глубокую до локтя вырыл, - руку засунул: так и есть. Сцапали пальцы скользкий узелок. Сжал Петька узелок и поднялся. И, зашвыряв щепками яму, быстро пошел в приют.
А в коридоре сел на окно и, отдышавшись, развязал узелок.
Чистокровное золото за год не потускнело: по-старому солнце горело у Петьки в руках. Но меньше показались Петьке часы. И легче. Легкие, легкие... Даже страшно.
Задумался Петька, поежился.
К уху приставил часы - молчат. Крышки открыл - стоят.
Черные стрелки стоят на без двадцати восемь.
И вдруг еще страшнее Петьке стало.
"Как же это? - думает. - Что же это? Столько времени прошло, год целый прошел, а часы на час не продвинулись?"
Солнце в окно ворвалось. Испугался Петька и сунул часы в карман. И сразу тяжелые стали часы. Карман оттянуло, и стало неудобно ноге.
Пошел Петька по коридору. А навстречу Рудольф Карлыч идет. Улыбается. И солнце на белом халате. И кочерга в руке.
- Здравствуй! - говорит. - Доброе утро. Идем со мной печка топить? Нет?
- Нет! - сказал Петька. - Мне в экономию надо... Хлеб вешать.
И пошел хлеб вешать.
Но не убежал Петька. Нет... Это прошлым летом он мечтал убежать, а теперь... Теперь совсем другое.
Другие дела на уме у Петьки. И странно даже подумать: как это так бежать?
Но на руках у Петьки часы. На руках у него этот проклятый драгоценный предмет.
И нужно подумывать, что и как!..
Носит Петька часы день, другой - и все думает, все размышляет, куда бы часики деть.
Бросить хотел часы - пожалел: глупо. Самое лучшее - Кудеяру отдать. Да где его возьмешь, - не приходит больше гражданин Кудеяр. Ни слуху о нем, ни духу.
Так и страдал Петька и носил с собой эти ненавистные часы.
А в середине лета стали в приюте красить крыши.
Вот призвал раз Федор Иваныч Петьку и говорит:
- Сходи, - говорит, - пожалуйста, на улицу Ленина, в Губжир. Купи зеленой краски.
Дал Петьке денег, пошел Петька в Губжир.
Идет мимо базара. Старое вспоминает. Разные случаи вспоминает: гири, пампушки, селедки.
И вдруг слышит свист. Бегут люди.
Бегут по базару люди и дико орут:
- Лови его! Во-ор! Лови!..
Побежал и Петька. И видит, за кем бегут. Бегут за лохматым парнишкой. Парнишка бежит, оглянулся - мелькнул перед Петькой завязанный газ.
- Пятаков! - крикнул Петька и шибче бежать припустился.
А Пятаков бежит хорошо.
Толпа уж давно позади осталась, один только Петька вдогонку бежит. И кричит:
- Пя-та-ко-ов!
И вот догнал.
Схватил за плечо Пятакова и:
- Стой! Не уйдешь!..
А Пятаков увернулся и Петьку - под грудки.
- Дурак! - закричал Петька. - Дурак! Не дерись.
Отскочил Пятаков и смотрит на Петьку. И весь дрожит.
А Петька:
- Ну что? Не узнал?
- Нет, - сказал Пятаков, задыхаясь.
- В приюте... Помнишь?
- А, - сказал Пятаков, - помню. Обжора...
И дальше пошел. И все дрожит.
А Петька за ним:
- А дрова помнишь?
- Какие дрова?.. Помню... Ну что ж?
И дальше, дальше бежит Пятаков. И все стороной, все переулками-закоулками... К Слободе, на окраину города.
Петька за ним:
- Пятаков!
- Что тебе?
- Пятаков, подожди, не беги.
Стал Пятаков. Отдышался:
- Ух... Черт возьми... Что, говорю, тебе?
- Помнишь дрова?
- Помню. Ну что ж?
- Обидно?
- Что?
- Прости, - говорит Петька. - Я виноватый во всем.
И стал Пятакову рассказывать насчет дров. А Пятаков хохотать начал. И так хохотал, что повязка его на нос сползла.
- Дурак! - говорит. - Да разве ты виноват?.. Ведь сам я... Ведь я в тую ночь шестнадцать поленьев торговкам на кордон перетаскал.
- Врешь! - изумился Петька. - Врешь!.. Неужели верно?..
- Верно. Шестнадцать поленьев. А ты думал что, я за милую душу в реформу пошел? Нет, брат, нас на испуг не возьмешь.
Удивляется Петька:
- Так, значит, тебе не обидно совсем? И в приют не хочется?
- В приют?
Усмехнулся Пятаков. И говорит важно:
- Я, брат, в тюрьме побывал. А кто в тюрьме побывал, тому в приюте с детишками делать нечего. Понял?
Щелкнул Петьку по лбу и пошел качаясь.
Пошел качаясь и вдруг обернулся.
Обернулся и, бледный, лохматый, на Петьку идет. И сверкает своим одиноким глазом.
А Петька, конечно, подходит спокойно. У Петьки совесть чиста.
- Что? - говорит.
- То, - говорит Пятаков и на Петьку надвигается. - То, - говорит. Гони часы!
И - раз по плечу Петьку:
- Ну?!
Чуть на землю Петька не сел. Закачался. Закланялся. В глазах у Петьки стали мелькать заборы, дома, фонари и одноглазые Пятаковы. Язык онемел у Петьки.
- Ну? - повторил Пятаков. - Не слышишь? Часы гони.
- Ка-ка... - сказал Петька, - ки-ки... Ка-ки-кие часы?
- Такие, - сказал Пятаков и вдруг, наклонившись к самому Петькиному лицу, быстро-быстро зашептал: - Ты думаешь, я не знаю? Нет! Я, брат, знаю. Мне Кудеяр все рассказал... Под чистую. Мы с ним полгода в тюрьме отсидели вместе. Да. Он и сейчас за пьянку отсиживает. Да. Он мне все рассказал. Все знаю. Все мне известно. Гони часы. Слышишь?
И тут Пятаков хватает Петьку за грудь, а другою рукой он хватает его за горло и шипит:
- Слышишь? Гони часы... А не то... Только пикни!
И пальцами жмет Петькино горло. И грязный кулак пихает Петьке прямо под чистый нос.
А Петька уж лезет в карман. И щупает там часы. Хочет их вытащить вон и отдать Пятакову. И даже торопится. Даже спешит поскорей отдать часы Пятакову.
Но тут раздаются крики, свистки, улюлюканье, топот. Из-за угла вылетает милиционер. За ним бабы. За бабами еще разные люди.
- Ага! - орут. - Вота он! Ло-ви-и!
И - шасть к Пятакову. Хвать Пятакова за шиворот. Бух на землю!
- Вор-р! Бей!!!
Петька едва убежал.
Идет Петька дальше, в Губжир. И снова идет по базару. По самым рядам, где торгуют пампушками и селедками. Где пахнет мукой и овощами. Но грустный Петька плетется. Унылый. Со злостью сжимает в кармане часы и думает: