Но Джим всё-таки побежал назад и полез на крышу, с которой стрелял господин У-туулин. Прилипая к оптическому прицелу, господин стрелял и стрелял — и очень много мазал.
Котята играли во дворе возле бочки и, конечно, не понимали, что это щёлкает и прыгает вокруг них. Когда пулька зарывалась в пыль и поднимала кучку дыма, они пытались поиграть с пулькой, прихлопывая это место лапкой.
— Не надо стрелять в котят, господин У-туулин, — сказал Джим. — Мне их жалко.
— Нечего жалеть всякую шваль, — ответил господин. — От них только блохи и разные болезни. Отойди в сторону.
Но Джим не отошёл в сторону, потому что он заметил, что на соседней крыше объявился чёрный кот-пират — папаша Рваное Ухо. И господин У-туулин навёл на него винтовку. В оптический прицел хорошо был виден пират, который сегодня отчего-то весь день ухмылялся. С ухмылочкой поглядывал он на этот мир и брёл по самому гребешку крыши.
— Не надо стрелять в этого кота, маса, — сказал негр Джим.
— Это твой кот?
— Нет, маса, это не мой кот, — ответил честный Джим. — Но этот кот — король трущоб. Он пират из пиратов.
— А я не люблю пиратов, — ответил господин У-туулин, — потому что они грабят честных собственников.
И он выстрелил, и чёрный кот-пират — новоявленный папаша Рваное Ухо свалился с крыши, потому что пуля попала ему в лоб. И тут мы должны снять шапки в честь и в память старого пирата, если, конечно, шапки наши не из кошачьего меха.
А на крыше объявилась Шамайка. Она должна была объявиться по всем законам судьбы и литературы. И она объявилась. Она шла по гребню крыши, след в след за Рваным Ухом, и господин У-туулин навёл на неё винтовку. Здесь, вероятно, закончился бы наш рассказ, если б не одно обстоятельство. Шамайка тащила в зубах огромную дохлую крысу.
— Не стреляйте, маса, не стреляйте, — сказал негр Джим. — Ведь это кошка-крысолов. А у вас во дворе скобяного склада очень много крыс. Сами вы их не перестреляете.
Господин У-туулин почесал лоб.
— Твоя правда, негр, — сказал он. — Эта кошка достойна жить дальше.
Глава 18. Пульс кролика
Джим с крыши заметил, куда отправилась Шамайка, и пошёл по следу. Осторожно заглянул он в ящик из-под сухарей, увидел в ящике кошку, кролика и дохлую крысу и накрыл ящик доской.
— Господин японец! — кричал он, втаскивая ящик в лавку. — Господин японец! С вас полтора доллара!
Японец заглянул в щёлочку и стал всплескивать короткими руками:
— Это сенсационные обстоятельства! Джим, ты гений, получишь два доллара.
— За что два доллара такому обалдую? — спрашивала Лиззи, как всегда спускаясь в подвал из спальни.
— Смотри, хозяйка! Вот где пропавший крольчонок, а ты-то думала, что я его сожрал!
— Хватит с тебя и двадцати центов, — ворчала Лиззи.
— Я всегда чувствовал, — сказал японец, — что в этой кошке заключаются деньги. Но теперь я знаю, как их из неё извлечь!
Такие афиши расклеивал Джим в переулках, и народ валил не то что валом, но некоторые любопытные заходили посмотреть на редкое сожительство. Пришла и мадам Дантон с тремя молодыми подругами.
— Ах, какая редкость! Какое великолепие! — говорила она. — Среди людей это уже не встречается! Подберите кролика для моей Молли. Пусть и она живёт с кроликом.
— Сию минуточку, — радовался японец. — Сейчас подберём кролика, способного жить с кошкой. Вам подороже или подешевле?
— Мне средненького, чёрного цвета. Моя Молли беленькая, а кролик пусть будет чёрным.
— Какой вкус! — восклицал японец. — Изысканность! Чёрное и белое — это цвета королевской мантии! Изыск! Изыск!
И он всучил мадам Дантон вислоухого кролика, который всё это время равнодушно хрустел морковкой.
Заявился и господин Тоорстейн, который всякий раз надевал новый головной убор и теперь был в жокейской кепочке с чудовищно длинным козырьком.
— Лиса издохла, — сказал господин, входя в подвал.
— Не может быть! — вскричал японец. — Это она притворяется! Лисы, дорогой сэр, очень ловко умеют притворяться! Она и у меня сдыхала раз двадцать, и, заметьте, дорогой сэр, она сдыхала нарочно. Вы пробовали пульс?
— Какой ещё к чёрту пульс?
— Лисий пульс.
— Никакого пульса я не пробовал.
— И очень напрасно, очень. Где сейчас лиса?
— На помойку выкинул.
— Ай-я-яй! — воскликнул японец. — Чудовищная ошибка! Она издохла нарочно, специально, чтоб вы выбросили её на помойку. Ах, какой недосмотр! Теперь её уже, конечно, нету. Она ожила и убежала.
И тут японец мигнул Джиму, и негр взял лопату, стоящую в углу, и сказал, покряхтевши:
— Пойду морковь вскопаю.
А японец тарахтел дальше:
— Но давайте не будем говорить о печальном. Лиззи, Лиззи, посмотри, кто к нам пришёл!
— Вот это сю-у-урприз! — завопила Лиззи, спускаясь, кудлатая, из спальни. — Как здоровье почтеннейшей лисы?
— Сдохла, — изрёк господин Тоорстейн, несколько оживляясь при виде кудлатой Лиззи.
— Не сдохла! Не сдохла! — радостно гомонил господин Мали. — Это она притворилась! Ты помнишь, Лиззи, как она у нас нарочно притворилась? Но давайте поглядим на редкое сожительство. Давайте согреем кофию и будем наблюдать за редким сожительством кролика и кошки. Какой материал! Дарвина бы сюда!
Лиззи подала кофий, все уселись за стол, и Лиззи пристроилась рядом с Тоорстейном.
— Давайте понаблюдаем, — говорила она, подталкивая локотком господина, — за редким сожительством.
— Наблюдайте, наблюдайте! — кричал японец. — А я буду делать научные записи!
Тут японец достал грязную, замусоленную тетрадь и принялся строчить в ней научные закорюки, а Лиззи всячески подливала кофию почтенному господину.
Господин Тоорстейн старался поймать Лиззи за ушко и особо не смотрел ни на кошку, ни на кролика, который, между прочим, лежал в клетке без движения, а Шамайка облизывала его. В какой-то момент взор господина Тоорстейна прояснился, он присмотрелся к кролику.
— Кролик-то, — сказал он, — кажись, тоже издох. Попробуйте у него пульс.
Глава 19. Свежие мозги
Кролик устал быть экспонатом и членом редчайшего сожительства. Он тихо, по-кроличьи, скончался. Шамайка окончательно осиротела.
— Сдирай, Джим, афиши, — сказала Лиззи. — Кончилось счастливое сожительство.
— Зато наше ещё продолжается, — шутил японец, хлопая Лиззи по костлявой спине. — Мы ещё будем ездить в собственной карете.
— Откуда же ты её возьмёшь?
— Я говорю вам: эта кошка — золото. Она пахнет долларами. На счастливом сожительстве мы заработали кучу долларов и ещё добавим. Мы вырастим эту кошку на мех, а потом продадим. Вот тебе и собственная карета, ха!
— Не знаю, хватит ли этих денег на одно колесо, — сомневалась Лиззи. — Да и кому нужен мех с блохами? Надо вычесать блох.
— Ты шутишь, Лиззи! — смеялся японец. — Всё мною продумано, всё учтено. А ну-ка, Джим, разогрей-ка немного жиру гремучих змей! Прекрасное средство от блох.
И Джим разогрел на своей дурацкой печке банку варева, и вонь в лавке поднялась такая, что Лиззи сморщила нос, позеленела и, сказавши: «Мне дю-у-урно», убралась в спальню.
— Это большая вонь, сэр, — задумчиво говорил Джим, помешивая палочкой в банке. — Очень большая вонь, сэр. В прошлый раз, когда мы грели этот жир для меха лисицы, сдохли два кенара.
— Главное, что издохли блохи, — смеялся японец. — А мне, например, этот запах ни капли не воняет. Мне этот запах нравится — как-то легче дышать.
И тут они достали королевскую трущобницу из клетки и принялись её мазать жиром гремучих змей.
О, как она брыкалась, лягалась и кусалась! Как она верещала, рычала и вопила!
Потом её купали в тазу с горячей водой, вонь от жира гремучих змей смешалась с мыльным паром, и продолжались вопли и муки Шамайки.
Потом Джим подкинул в печурку расколотых ящиков, и клетку с Шамайкой подвинули поближе к печке. Приятнейший охватил её жар, добродушное тепло распушило шерсть ласково и необыкновенно.
— Чудо! — сказал японец и отчего-то опечалился и задумчиво глядел на кошку, и Джим пригорюнился, и так долго они сидели, грелись и любовались кошкой, которая блестела и переливалась серым и перламутровым.
— Серый барс с голубыми глазами, — вспомнил Джим.
— Лиззи! — крикнул японец. — Ты посмотри, какое чудо! Серая барсиха!
— Действительно, странное явление, — сказала Лиззи, взглянув на кошку. — Вон чего может наделать жир гремучих змей! Хочу только тебе сказать: чтобы выращивать кошек на мех, мало одной этой барсихи. Нужен хотя бы десяток.
— Потрясающая голова! — сказал японец. — Невиданная голова с самыми свежими мозгами, какие только есть на земле. Скажи-ка, моя милая, ну откуда у тебя такие свежие мозги, а?
— Сама не знаю, — отвечала достойная Лиззи.
Глава 20. Карасий жмых
Клетку с Шамайкой выставили во двор, защитив её от ветра и дождя, и стали кормить кошку маслянистой пищей.
— Главное условие успеха, — толковал японец, — маслянистая пища. Скажи-ка, Джим, ты покормил сегодня кошку маслянистой пищей?
— Масло сам слопал, а кашу киске отдал, — ворчала Лиззи.
— Неправда, мэм, я не лопал масло. Негры вообще не едят масло в это время года.
— А почему же тогда киска не толстеет?
— Какое противное слово «киска», — обижался негр. — Сказала бы ещё «киса».
— Киса — это твоя рожа, когда ты объешься маслянистой пищей, — недружелюбно пояснила Лиззи, которая, как мы давно заметили, была по натуре грубовата. Я бы даже назвал её неотёсанной, если б она не была так худа.
Снова подкатила зима.
Холодные ветры трепали шерсть Шамайки, мех её становился всё пушистей и краше. Делать кошке было совершенно нечего, и она бесконечно лизала свою шубу, и с каждым взмахом кошачьего языка шкура её приближалась к совершенству.
Тут вдруг и Простуженная Личность пожаловала в лавку японца. Личность эта потрясающе чихала и тащила на спине огромный мешок.
— С вас два доллара, сэр, — сказала Личность, начихавши на всех окрестных кроликов.
— Два доллара?! — восхитился японец. — Ну, этого даже я не ожидал. Вываливай!
— Советую запереть двери, сэр, — сказала Личность, скидывая на пол мешок, из которого неслись вопли.
Джим запер дверь, и из мешка стали выскакивать коты и кошки всех возрастов, мастей и общественных положений. Рябые и рыжие, пятнистые и гиенистые, трущобные и хозяйские, заметались они по лавке, завыли, замяукали. Большинство ринулось к выходу, и Джим отгонял их лопатой, яростно, по-собачьи рыча. Джим — наивная душа — про что думал, в то и превращался. И сейчас он превратился в собаку, и на эту собаку с лопатой стоило поглядеть.
— Никак не могу, сэр! У меня появилось совершенно собачье настроение.
— Кошек тут много, — сказал японец. — Но я не вижу здесь двух долларов. Вот это Молли — кошка мадам Дантон, а это рыжий Крис господина У-туулина. Двадцать центов долой! Кошек придётся вернуть владельцам.
— Ничего подобного! — спорила Личность. — Я не дурак, хоть и простужен. Я прекрасно понимаю, что вы вернёте их за приличное вознаграждение.
Личность кое-как удовлетворили, вытолкали на улицу и стали сколачивать клетки.
Скоро рядом с клеткой Шамайки выросли на улице ряды решёток, за которыми кошки трущобные и помоечные обжирались рыбными головами.
— А по-моему, всё это зря, сэр, — говорил Джим. — Весь этот сброд никуда не годится. До Шамайки им далеко. Ну какой мех из этой твари. Интересно, где он такую дохлятину изловил?
— Джим, ты негр и поэтому ничего не понимаешь. Мы продадим этот мех, но мы скажем, что это выхухоль! Ха-ха! Ты понял наконец всю глубину моей затеи?
Японец смеялся и хлопал Джима по чёрным плечам.
— Ну а вот эту образину за кого мы выдадим?
— Эту вот? — Японец крепко задумался, разглядывая кошку, которая смахивала на смесь обезьянки с гиеной. — Действительно, задача. Ладно, что-нибудь придумаем, скажем, что это какой-нибудь гималайский еноторог. Джим, поверь мне, нам очень помогут жмыхи! Жмыхи, Джим, жмыхи! Я привёз два пуда специальных жмыхов, нажатых из рыбьей требухи! Это чудо какое-то! Да ты вот сам попробуй.
Джим запустил руку в какой-то сомнительный мешок с надписью «Карасий жмых», отведал серого вещества, зачмокал и засопел.
— Ох, маса-маса, дорогой сэр, — сказал Джим, — давай всех кошек выгоним, а жмыхи сами съедим.
Глава 21. Ария Энрико Карузо
К концу зимы трущобные кошки подразгладились, распушились. Жмыхи и холодный воздух помогли этому малосимпатичному делу — выращиванию кошек на мех. Коты обжирались жмыхами, и к началу марта у них появилось адское желание петь и выть по ночам. Начались невероятные концерты и рапсодии, весь мир вокруг японца замяукал. Мяукала подушка, когда он ложился спать, мяукало одеяло, мяукали канарейки и кролики, и даже негр Джим замученно и хрипло примяукивал.
Не мяукала только Лиззи.
— Чёрт знает что! Ты японец или кот? Теперь-то я понимаю, что ты в душе своей кот и только притворяешься японцем.
— Да нет, я не кот, — защищался японец. — Просто надо ещё потерпеть, чтоб меха достигли могучего колорита.
— К чёрту! К чёрту! Если ты не кончишь дело, я сама завтра отравлю кошек своим пронзительным взглядом.
— Ладно, — сказал японец. — Видимо, пришла пора превращать наших питомцев в ценные меха.
На следующий день в подвале снова появилась Простуженная Тёмная Личность с дубовой колотушкой в руках.
Джим ворчал. Помогать неприятному джентльмену ему никак не хотелось. Он жаловался, что у него болит голова и ноет поясница, что вначале он разотрёт поясницу ядом гремучих змей, а уж потом изо всех сил поможет. В конце концов его просто вытолкали во двор.
— Я готов, сэр, — сказала личность по имени Фредди. — Я готов оказать вам посильную помощь.
— Вы будете работать этой колотушкой? — спросил Мали.
— Aгa. Этот инструмент называется кроликобой. Правда, на кошках я его ещё не пробовал.
— Ну в конце концов, это дело вашей профессии и вашего образования. Приступайте, а мы пока заведём граммофон. Джим, помоги джентльмену!
Лиззи притащила граммофон и стала его заводить. Послышалась ария из оперы Пуччини «Тоска». Её пел Энрико Карузо.
Кошкобой Фредди прослушал первые такты, восхищённо поцокал языком и ушёл с колотушкой и вернулся, только когда кончилась ария. Вся морда была у него расцарапана, кровь хлестала изо всех щелей его тёмной личности.
— Одиннадцать, сэр, — сказал он, задыхаясь. — Дайте йодоформу!
— Почему одиннадцать? Должно быть двенадцать.
— Одна вырвалась, чуть глаз мне не выдрала, да и ваш проклятый негр меня за задницу ущипнул.
— Как это?
— А так. Только я достал из клетки эту кошку, он и ущипнул. Он мне ещё гремучую змею показал. Скроил такую рожу — точь-в-точь гремучая змея.
— Джим! — вскричал японец. — Эй, Джим!
— Всё в порядке, сэр! — отвечал Джим, вбегая в подвал. — Всё в порядке, не беспокойтесь, сэр! Она уцелела! Я его как раз вовремя за задницу ущипнул.
Глава 22. Отсутствие печёночного запаха
Оказавшись на свободе, Шамайка первым делом побежала разыскивать свой ящик из-под сухарей. Но ящика этого на свете уже не было. Он давно сгорел в подвальной печурке.