И так Кришусу со временем пришлось не только козу доить, на зиму сено косить, дрова заготавливать, но и детишек мыть, пеленки стирать да еще на всех еду варить. А сапожное дело тоже не забросишь, иначе как жить будешь.
Намастерив полный мешок башмачков, Кришус относил их гномам. Те, подсчитав, сколько пар принес, расплачивались с ним.
Однажды, придя к гномам, Кришус обнаружил, что по дороге часть башмаков из мешка вывалилась. И как же им не вывалиться, когда в мешке оказалась большая прореха. Что поделаешь, за потерянные башмачки гномы платить не станут. Только странно, сколько Кришус на обратном пути ни искал оброненных башмачков, так ни одного и не нашел.
Вернувшись домой, Кришус попросил Керсту залатать мешок, а то как бы снова убыток не потерпеть. Керста обещала зашить, и, когда сапожник опять складывал в мешок свою работу, дыры как будто не было. Но пришел Кришус к гномам и опять половины башмачков не досчитался. Кришус осмотрел мешок — ну, конечно! — Керста так небрежно пришила заплату, что та сразу отвалилась.
Идет Кришус грустный домой, а оброненные башмачки кто-то уже подобрал.
Идет он идет и видит: на обочине тропы старушка сидит, с мешком шишек на спине. Кришус снял шапку, поздоровался, а старушка просит его:
— Миленький, беда у меня стряслась — каблук у туфли обломался. Сделай милость, выручи.
Кришус не заставил долго просить себя, достал из кармана молоточек, гвоздики — тук-тук — и каблук прибит.
— Спасибо тебе, — поблагодарила старушка. — А сколько с меня за работу возьмешь?
— Да что я с тебя возьму? — удивился Кришус. — Коли человек человеку не поможет, так кто же ему поможет?
— Ну, раз у тебя такое доброе сердце, так и я в долгу не останусь, — говорит старушка и достает из-за пазухи березовую веточку с тремя листиками. — Вот тебе ветка счастья. Сколько на ней листьев, столько твоих желаний исполнится. Иди себе с миром и смотри не плошай. А то опадет последний листик, и ты уж ничего пожелать себе не сможешь.
Расстались они и пошли каждый своей дорогой.
Кришус смотрит на ветку и усмехается про себя:
«Ну и потешная старуха! Уж лучше дала бы кусочек хлеба, страх, как есть охота…»
Только он выговорил это, так один листик, звякнув, упал наземь, и Кришусу прямо в руки прыгнул толстый ломоть хлеба.
Теперь сапожник убедился, что ветка его не простая, а старушка — не потешная. И, решив как следует обдумать, что пожелать себе, всю неделю прилежно тачал башмачки.
К гномам Кришус обычно шел по воскресеньям, тогда они сидели дома и могли примерить башмачки. Но нужда так прижала Кришуса, что он трудился ночи напролет и в субботу закончил заказ, решив еще вечером отнести его.
Шел он по лесу и все думал, куда же все-таки подевались потерянные башмачки, и незаметно для себя воскликнул:
— Вот нашел бы я потерянные башмачки, так вдвое больше денег выручил бы!
Едва он произнес эти слова, как сразу очутился перед пещерой гномов!
И что он видит! Гномы, придя с работы, повесили промокшую обувь на кусты сушить. Кришус подсчитал — точно столько пар, сколько он всего сделал вместе с потерянными.
— Ах вон какие вы, приятели! — воскликнул обозлившийся Кришус. — Так пускай прирастут башмачки к кустам, чтоб их не снять больше!
И тут Кришус хватился, что высказал два желания подряд, но уже было поздно. Достав березовую ветку, он увидел, что у нее облетели все листики.
В воскресенье утром гномы хотели обуться, но — что за чудо! — башмачки приросли к кустам и ни за что не оторвать их. Остались человечки босые, а на кустах с тех пор растет цветок, похожий на синий башмачок. В народе его так и называют «башмачок», а ученое его название — «аконит».
КАМЕЛИЯ
Когда монаха по имени Камелий посылали в Японию проповедовать христианскую веру, он и не подозревал, что встретит там духов, способных ввести в искушение даже видавших виды святых отцов. Он дал обет отречения от всех земных радостей и усердно истязал плоть свою голодом, а всякие веселые заведения обходил за версту. Поэтому его наставники, да и он сам, были уверены, что своим целомудрием он заслужит себе благоволение всевышнего и тот поможет ему обратить заблудших японцев в истинную веру.
В Японии Камелий, готовясь к великому посту, под вечер отправлялся в лес собирать коренья и ловить саранчу, чтобы все это насушить на зиму. Особенно богатая добыча ему доставалась на дереве, в ветвях которого верещало несметное множество саранчи, но сколько он ни вылавливал ее, на другой вечер все ветки опять кишмя кишели саранчой.
В один жаркий вечер Камелий задержался в каком-то селении, рассказывая крестьянам про нагорную проповедь, и только незадолго до полуночи пришел к щедрому дереву.
Над лесом поднялся полный месяц, деревья стояли неподвижные, словно охваченные сладостной истомой, а саранча молчала, или, может быть, монах так привык к ее стрекоту, что уже не слышал его.
Когда Камелий, сложив молитвенно руки и устремя взор к небу, возблагодарил господа за благочестиво прожитый день, в листве дерева вдруг послышался сладкий женский смех.
— Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! — Какое-то существо проворно, точно белка, прыгало с ветки на ветку, поблескивая белыми зубами.
«Это сам нечистый послал мне искусительницу», — решил Камелий и, как обычно в таких случаях, осенил себя и странное существо крестным знамением. Знамение, которого боялся сам дьявол, ничуть не испугало маленькую хохотунью. Размахивавший руками монах, казалось, развеселил ее еще больше. Она захохотала звонче прежнего и, поняв жест Камелия как знак приблизиться, прыгнула на самую нижнюю ветвь, обхватила ствол дерева и принялась раскачивать белыми ногами над самой головой монаха.
Камелий, несколько попятившись назад, оглядел непонятное существо. Тело, закутанное в зеленый покров, сливалось с листвой дерева, видны были только белые ноги да рыжеволосая головка, озаренная лунным светом и сиявшая, как пышно распустившийся цветок.
— Кто ты такая? — спросил монах.
— Хи-хи! Ха-ха!
— Ты — женщина?
Существо отрицательно покачало головой.
— Так кто же ты все-таки? Как тебя звать?
— Я — Дриада, душа этого дерева, — открыла свою тайну рыжеволосая. — Пришла поблагодарить тебя за то, что очистил мое дерево от наглой саранчи.
Сказав это, душа дерева прыгнула в простертые руки монаха и, обняв его, запечатлела на его устах поцелуй. Камелий так растерялся, что вместо того, чтобы оттолкнуть лесную деву, крепко привлек ее к себе, продлив таким образом самое чудесное мгновение в своей жизни.
— Я не могу дольше оставаться с тобой, — шептала Дриада, а то мое дерево начнет засыхать.
Она вырвалась из объятий Камелия и вспорхнула на зеленую ветвь.
Только теперь монах понял, что нарушил обет целомудрия, и, подавленный, побрел домой. Как быть? Донести в орден о том, что он больше не достоин святого сана?
В ночной прохладе разгоряченная голова Камелия понемногу остыла. Он начал спокойно обдумывать случившееся. Нарушил ли он обет? Ведь его поцеловала не женщина, а душа, стало быть, поцелуй этот — не плотская радость. И не ведьма же она, а то испугалась бы крестного знамения. Да и в Священном писании нигде не упоминается о том, что общение с душой — грех.
Сознание, что он не поддался никакому соблазну, так ободрило монаха, что он зашагал легко, как подросток, и только через некоторое время поймал себя на том, что насвистывает какой-то легкомысленный мотив.
В следующую полночь Камелий, подхлестываемый любопытством, опять явился к дереву.
— Дриада! — позвал он, остановившись под развесистой листвой.
— Хи-хи! Ха-ха! — послышался веселый хохоток, по шелесту листьев можно было догадаться, что лесная дева спускается вниз.
Монах еще днем придумал, чем оправдать свой приход к дереву. Когда Дриада уселась на нижней ветви, он, не краснея, объяснил:
— Я пришел посмотреть, не тревожит ли саранча твое дерево.
— Какая-то нахалка забралась на самую верхушку, — пожаловалась лесная дева. — Если бы ты поймал ее, я была бы тебе очень благодарна.
Камелий заткнул полы сутаны под опояску и проворно вскарабкался на дерево. Саранча была поймана, и он получил заслуженную награду.
Вся саранча была выловлена, но Камелий не растерялся и сообразил, как добиться еще нескольких поцелуев Дриады, — он потребовал их в награду за пойманную еще ранее саранчу, а ее было столько, что до самой осени он все носил и носил лесной деве низки сушеной саранчи.
Наступили прохладные дни, приближалась зима, и в одну ночь Дриада сказала Камелию:
— Завтра ты больше не приходи. До весны дерево будет отдыхать, вместе с ним буду отдыхать и я.
Камелия эта новость потрясла. Как жить ему теперь без радости — дни, недели, месяцы, много месяцев? А нежная душа — Дриада — она ведь замерзнет в дупле дерева. Нет, надо что-нибудь придумать, что-нибудь сделать, чтобы спасти ее.
Будь у Камелия больше времени, он, может, что-нибудь и придумал бы, но теперь думать было некогда, надо было действовать. Он схватил лесную красотку, спрятал под широкую сутану и унес к себе домой. Всю дорогу у Дриады рот был зажат, только в комнате, где монах усадил ее на кровать, она воскликнула:
— Что ты натворил? Теперь мое дерево засохнет…
— Пускай засыхает. Разве мало деревьев в лесу? — утешал ее Камелий.
— Как ты этого не понимаешь — если мое дерево засохнет, то умру и я, — грустно промолвила Дриада.
— Это суеверие, и я избавлю тебя от него, — поклялся монах.
К весне, когда начали распускаться листья. Дриада ослабела и заметно осунулась.
— Отнеси меня к моему дереву! — попросила она Камелия, и он с готовностью выполнил ее просьбу, надеясь, что лесной воздух вылечит Дриаду.
— О горе! — воскликнула Дриада, когда Камелий посадил ее на нижнюю ветвь. — Мое дерево умерло.
У Камелия на глазах она растворилась и слилась с деревом. Только какое-то время, точно пышный цветок, пылали ее рыжие волосы, потом и они стали блекнуть.
— Не уходи так, скажи хоть слово! — взмолился отчаявшийся Камелий и услышал слабенький голосок:
— В самой верхушке дерева еще теплится жизнь. Отломи там ветку и скорее посади в землю.
Камелий отломил живую ветку и, убитый горем, отправился домой. Через некоторое время из ветки вырос куст и расцвел густо-красными цветами.
Спустя годы старый монах возвращался из Японии в Европу. Единственное, что он вез с собой, был горшок с цветущим кустом, которым все восхищались. Камелий называл этот куст Дриадой, но люди никак не могли запомнить такое трудное слово и назвали по имени монаха — «Камелией».
ПОДСОЛНЕЧНИК
Когда дочери Солнца, искупавшись, сели в лодку и вышли далеко в открытое море, младшая из них хватилась, что забыла на берегу, на ветви дуба, свой золотой венок. Без венка она не осмеливалась показываться дома и попросила сестер грести обратно. Но старшие сестры сказали, что очень утомились и хотят скорее лечь спать, а если меньшая такая разиня, то пускай возвращается на берег одна, остается на земле до утра и ждет, пока они опять приедут купаться.
Меньшая поплыла к берегу, но — о ужас! — венка на ветви дуба не оказалось. А под деревом стоял красивый юноша, черноволосый и голубоглазый. Он протянул к дочери Солнца сильные руки и обнял ее, говоря при этом слова, сладкие, точно мед золотых пчел.
— Останься со мной на всю жизнь, мы будем любить друг друга и никогда не расстанемся, — шептал он дочери Солнца, долго и крепко целовал ее, ласкал и просил стать его женой.
— Как же мне остаться на земле? Ночи тут темные и холодные, а дома я живу в золотом дворце, где под потолком горят бриллиантовые звезды, днем пряду золотые нити, а вечером купаюсь в море. В праздники мы танцуем с сыновьями Месяца и катаемся на серебристых жеребцах. Какую жизнь ты можешь обещать мне тут на земле? — спросила дочь Солнца.
— Я могу обещать тебе росистые утра, которые приятно охлаждают ноги, песни птиц и шелест деревьев. Могу обещать тебе дни полные труда, и сладкую истому по вечерам. А ночью тебя будут согревать мои объятия, — отвечал сын Земли.
— Покажи мне прелести земли, и я решу, остаться мне у тебя или вернуться на родину, — сказала дочь Солнца.
И сын Земли повел ее к реке, где цвела черемуха и щелкали соловьи.
— Слышала ты когда-нибудь такую чудесную песню? — спросил сын Земли.
— Никогда, — призналась дочь Солнца.
— А слышала ты когда-нибудь, как журчит река, мчась к морю? Чувствовала ты, как пахнет черемуха? И знала ли ты, что такое любовь?
— Ты моя любовь, я останусь у тебя, — обещала дочь Солнца, и сын Земли повел ее в клеть, где она увидела свой венок, висевший там на гвозде.
Напрасно Солнце на другое утро звало дочь домой, напрасно говорило ей о том, какая трудная ее ждет доля на чужбине. Дочь упорно отказывалась вернуться, ибо жизнь на земле казалась ей лучше, чем во владениях Солнца, где ей надоело изо дня в день сидеть за прялкой. Тут цвела черемуха, журчали реки и щелкали соловьи. Пускай Солнце присылает ей приданое, и она отпразднует свадьбу с сыном Земли.
— Любить сына Земли я не хочу, но запретить тебе любить его не могу. Только ради любви нельзя пренебрегать родиной. А что, если ты затоскуешь по дому? — спросило Солнце и задернуло облачную занавеску в знак того, что разговор с дочерью окончен.
— Я обратно не попрошусь, — гордо крикнула в ответ меньшая дочь Солнца.
Отпраздновали свадьбу, и мать Земля сказала, что невестке пора взяться за работу. Пускай в саду за пчелами смотрит, с другой работой этакой белоручке ведь не управиться.
Теперь дочь Солнца день-деньской стояла посреди сада и следила за пчелами, чтобы те не забирались в чужие ульи. Дни текли, такие же однообразные, как жужжание пчел. Где лихая езда на серебристых жеребцах, где веселые пляски с сыновьями Месяца, морские прогулки на лодке с сестрами?
Загнанные в плуге кони едва волочили ноги, а муж, измученный работой, перестал говорить ей ласковые слова.
— Принеси мне с реки черемухи, — попросила однажды дочь Солнца.
— Не вечно черемухе цвести, — сердито ответил сын Земли.
— Поведи меня послушать песню соловья.
— Не вечно соловьям петь.
— Ты так давно не целовал меня. Неужели и любовь не вечна?
— И любовь не вечна.
— Что же тут вечно?
— Вечен труд, — ответил сын Земли и, взяв косу, ушел на луг.
Дочь Солнца опять осталась одна. И так затосковала по родине, что забыла о своей гордости и, повернув голову к Солнцу, взмолилась:
— Солнышко, милое Солнышко, выслушай меня. Я истосковалась по родине. Я вижу во сне тропы детства, слышу жужжание сестриных прялок. Прости меня и возьми обратно к себе!
Солнце молчало.
А меньшая дочь не переставала умолять:
— Солнце, Солнышко, разве ты не чувствуешь, как несчастна твоя дочь на чужбине? Позови меня к себе, и если не захочешь признать меня своей дочерью, то буду твоей служанкой.
— Слишком долго ты оставалась на чужбине, так долго, что твои ноги вросли в нее, точно корни. Я уже не могу помочь тебе, — отвечало Солнце и закрыло глаза белым облачным полотенцем. Дочке на руки упали хрусталинки — слезы Солнца.
Меньшая дочка попыталась шевельнуть ногами, но в самом деле — земля крепко держала их. Так она и осталась на земле и превратилась в цветок, который, тоскуя по родине, всегда поворачивается к Солнцу. Вот почему этот цветок называют Подсолнечником.
НОЧНАЯ ФИАЛКА
Шумной гурьбой собирались люди на гуляние в Янову ночь — чем больше голосов в хоре, тем раскатистей эхо.
Только сам Янис, как всегда, накануне своих именин пригорюнился и рано лег спать. И, как всегда в Янову ночь, его разбудили разудалые песни: