Тем более после поездки.
Лиля поморщилась, отправляя в рот кусок козлятины. Поездка дала неплохой результат. Платья стали ощутимо свободнее. Но худеть ей еще и худеть. И тренироваться, чтобы кожа не обвисала.
Тяжело? Больно?! Тошно?!!
А ты стисни зубы и терпи. Потому что твои родители умерли, а ты жива. И если ты в этом мире, значит кому-то это очень нужно. А еще ты обязана Лилиан Иртон. Бедная толстушка умерла. И ты живешь в ее теле. И должна прожить так, чтобы и ей не было за тебя стыдно.
А если уж замахиваться на глобальные цели…
Можно не только посадить, построить и вырастить, но еще сделать все от тебя зависящее, чтобы этот мир не повторил ошибок твоего мира. И техническое развитие не опередило здесь моральное с этическим.
Изобрести бумагу. Ввести грамотность. Написать кучу книг…
И купить дорожный губозакатыватель. А то размечталась тут одна такая.
* * *
— Трактирщик! Еще вина!
Лейф рявкнул погромче и грохнул кулаком по столу. Хотя трактирщик и так спешил к вирманам со всех ног. Как-никак земляки.
Но уж больно тоскливо и тяжко было на душе. Кошки там не скребли. Они уже вырыли приличных размеров крепостной ров и собирались продолжать свое черное дело.
Оставался один выход — утопить их в дешевом вине. На дорогое денег не было. И просто на хорошее — тоже. Почему так?
А так вот жизнь сложилась.
Вирма…
Маленький, скалистый, неуютный на первый взгляд, но такой родной остров. Перед глазами Лейфа, как сейчас, вживую, стояли свинцово-серые волны, разбивающиеся о берег. И чайки, задорно рассекающие крыльями тяжелое небо.
И родной дом. Эрквиг. Дом, из которого он вынужден был уйти. Низкая покатая крыша, закопченный от дыма очаг, комната, в которой рождались и умирали его предки, в которой родился и он, кладбище его рода… и жирно перечеркивающий все эти видения — дымный столб, взвивающийся в небо. Черный. Непроглядный.
С губ вирманина сорвался чуть слышный стон. Он даже не заметил этого. И не заметил, как тревожно переглянулась с его другом Ингрид. Не увидел, как побледнел трактирщик, понимая — если вирмане будут заливать горе, то трактиру конец. Разнесут в щепки, вот как есть, разнесут. А то и красного петуха пустят!
Лейф знал, ЧТО горело за его спиной. Но знал также, что никогда туда не вернется.
— Лей…
На плечи легли маленькие ладошки Ингрид. И Лейф невольно улыбнулся, оборачиваясь к любимой. Он и сам не знал, насколько преобразила его лицо эта улыбка. Вместо матерого головореза сидел за столом влюбленный мальчишка. И смотрел на свою королеву. А то и богиню. Трактирщик даже понадеялся, что обойдется без драки.
Вирма — остров маленький. А живут на нем большие семейства вирман. И все роднятся между собой. Но бывает, что кто-то и враждует. И семейства Эрквиг и Торсвег были как раз врагами. На счету Лейфа были двое Торсвегов. И он знал, от чьей руки пал его брат. И собирался взять жизнь за жизнь. Не успел. Тогда — не успел.
Единственный день в году, когда вирмане прячут мечи в ножны — день богини Флейны. Богини любви и плодородия. И в этот день никто из них не рискнет пролить на землю даже каплю человеческой крови. В этот день богине угодны танцы, прыжки через огонь и гулянье до рассвета. Нарушителям же грозит бесплодие. Прогневай богиню любви — и твоя любовь не даст потомства. Это в ее власти.
В этот день судьба и свела старшего Эрквига — и младшую из рода Торсвег.
В этот день гуляют все. И молодежь жжет на берегу огромные костры. И веселится до упаду.
Лейф тогда только что вернулся из похода. И гостил у друга. Сам бы он век не пошел на берег. Не хотелось. Хоть и твердила ему мать, что давно пора жениться, но… морскому волку цепь не оденешь. Друг уговорил. А Ингрид сама сбежала из дома. Из-под строгого присмотра нянек и братьев.
И веселилась на берегу.
Лейф увидел ее, когда она, в облаке золотых искр, прыгала — перелетала через костер. Тут и настигла его улыбка Флейны. До того хороша оказалась девушка в простеньком платьице, что сердце зашлось бешеным бегом.
— Кто это? — хрипло спросил он друга.
Друг не знал. И Лейф решился подойти к ней.
Никто не решится навлечь на себя немилость Флейны, ведь сердце есть у всякого. И каждый человек на земле кого-то, но любит. И эта любовь во власти богини.
Лейф думал, что это месть богини, за пренебрежение обычаем, а ноги сами несли его через костер — и к девушке. И та не отводила взгляда. Стояла прямо и глядела ему в глаза. И было в ее карих очах что-то непонятное. Смущение? Непонимание? Или…
Лейф мог ожидать чего угодно — страха, возмущения, даже крика и бегства. Мог. Красавцем он и в детстве не был, а уж сейчас-то… В зеркале он себя видел. И знал, что море и ветры продубили его кожу до коричневого цвета, что нос сломан в двух местах, что старые шрамы рассекают щеку и подбородок… но девушка смотрела ему прямо в глаза.
И не отшатнулась, когда он подошел. Наоборот — улыбнулась и протянула ему руку.
— Я — Ингрид. А ты?
— Лейф.
— Лейф… — в ее устах это прозвучало, как песня. — Я никогда тебя не видела раньше, Лейф…
В ту ночь они и стали мужем и женой. Смешно? Грустно? Нелепо?
В эту ночь — в единственную ночь года, молодые могут обменяться клятвами в присутствии жреца, у костра Флейны. И эти клятвы считаются законными на Вирме. Такими же, как брачные браслеты в Ативерне. И для этого ничего не надо. Ни согласия семей, ни выкупа, вообще ничего.
Даже имени семьи не нужно. Достаточно просто имен. Может, жрец Флейны, соединивший руки Лейфа и Ингрид над жертвенным костром, и проливший туда несколько капель крови и был во власти богини, которой хотелось наконец примирить два враждующих семейства. Но… люди есть люди. И война им часто милее любви.
Их отыскали на рассвете. А может и не искали. Просто Гуннору Торсвегу захотелось подпалить корабль своего врага. И никак он не ждал увидеть на палубе, под навесом — свою сестру. Да еще в объятиях своего врага.
Увы. Спросонок Лейфу было не до объяснений поджигателя.
Он всегда спал чутко. А этой ночью и вообще не спал, держа в объятиях утомленную и счастливо уснувшую на его груди любимую женщину. Его женщину.
И когда о борт стукнула лодка, Лейф осторожно устроил любимую рядом, чтобы не разбудить неосторожным движением, а сам протянул руку. Недалеко. Совсем рядом. К перевязи с метательными ножами. Восемь штук. Должно хватить. Он дождался, когда через борт перелезет Гуннор с ведром смолы. И на миг застынет, в ошеломлении глядя на сестру.
Этого хватило Лейфу, чтобы метнуть ножи. Один — в Гуннора. Один — в его помощника, который как раз перелезал через борт. И, осторожно завернув так и не проснувшуюся любимую в меха, выкинуть трупы за борт.
Ему не хотелось обрывать минуты счастья. А через несколько часов на корабль начали возвращаться дружинники. И рассказали своему предводителю, что Эйнрик Торсвег ищет свою дочь, Ингрид. Та-де ушла на праздник — и до сих пор не вернулась. Тут вирманин и заподозрил, что дал клятву дочери своего заклятого врага. И тихо спросил у Ингрид, так ли это?
Женщина не отрицала ничего. Только покачала чуть заметно головой.
— Ты забыл? Я была Торсвег. А теперь я вся твоя. Хочешь — бери, хочешь — убей. Я даже спорить не буду. Мне все равно без тебя не жить, лучше от твоей руки сейчас, чем потом, без тебя… все равно умру.
— А ты знала, кто я?
— Нет. Отец меня берег. Я вообще думала, что Эрквиги — это кто-то вроде диких зверей. Глупо…
И Лейф видел, видел в ее глазах — она не лжет. Ни на секунду не лжет. Ни когда отвечала ему, глядя прямо в глаза, ни на секунду не отводя любящего, любящего, боги, взгляда, ни когда вложила тонкие пальцы в его протянутую руку и доверчиво подала ему ножи, зная, что через секунду один из них может вонзиться в ее горло.
Не вонзился. А Лейф понял — на одной земле с Торсвегами ему не жить. Пока не жить.
Что он мог сделать? Оставаться здесь — значило развязать войну. Отец, мать, братья… они могут простить ему женитьбу на дочери старого врага. Но Торсвеги не простят. Ни Гуннора, ни Ингрид. И начнут мстить. Лейф не боялся поединков. Но…
Лучшим выходом было честно признаться во всем родителям — и на время скрыться с острова.
Отец все понял. Одобрил убийство Гуннора. Пристально поглядел на бледную, но прямую как стрела, Ингрид. И улыбнулся.
— Ладно. Давай поговорим без женских ушей. Да и мать пока с невесткой познакомится поближе.
Отец не возражал. Ничуть не возражал. Лейф оставил родным все, что привез последний раз, взял только самое необходимое — и поднялся на корабль. С дружиной они свое добудут.
Вирман кормит море.
С ним на корабль поднялись тридцать человек. Его дружина. С Ингрид — еще девять женщин, которые не собирались разлучаться со своими мужьями на несколько лет. И двенадцать детей. Места в трюме хватило всем.
Все бы удалось, но в море Лейф встретил корабль Эйнрика. С выпуклым алым щитом на мачте
11
.
И принял бой. Ингрид умоляла не драться с ее отцом, даже пробовала кричать тому, что жена Лейфа, что любит его, но все оказалось бесполезно. Эйнрик первый выпустил стрелу. В дочь. И бил насмерть. Если бы Лейф не успел загородить любимую щитом, она бы сейчас не стояла рядом с ним. Но успел. Загородил, сбил на палубу — и перекинул в руки друга, который оттащил Ингрид в трюм, к остальным женщинам. И принял бой.
Хотя боем это назвать нельзя. Бой — другое. Дружина на дружину, сила на силу… но Лейф словно с ума сошел, увидев летящую в Ингрид стрелу. Такого он никому прощать не собирался. Словно демон наружу выглянул. И Лейф отдал приказ, о котором потом даже не сожалел:
— стрелять зажигательными!
Лейф выиграл только благодаря новой придумке — зажигательным снарядам, за которые заплатил на торгу бешеную цену. Никто не знал, из чего их делают степняки. Но жидкость, заключенная в них, горела даже на воде. Пяти снарядов оказалось достаточно. Корабль Эйнрика вспыхнул, как свечка. Люди — тоже. И дружине Лейфа оставалось только осыпать их стрелами и копьями. Кто-то скажет — нет чести в таком бое?
Но Лейфу было наплевать. Ему надо людей сберечь. А за жену он вообще… мало еще помучился, Торсвег, мало!!!
Людей он сберег. А Ингрид рыдала по отцу три дня. И впервые мужчина ощутил себя настолько беспомощным. Но все проходит. Прошло и это состояние Ингрид. Однажды ночью, когда команда спала, а он стоял свою вахту у прав ила, женщина подошла к нему и тихонько прижалась щекой к плечу.
— Прости меня…
— За что!? Это ты прости меня. Я знаю, это был твой отец, но у меня не было выбора. Мы все умерли бы там.
— Я знаю. И… я люблю тебя.
— Я тебя тоже люблю. Не оставляй меня. Прошу тебя.
— Никогда.
— Никогда….
А потом они оказались в Ативерне.
И здесь начались настоящие проблемы. В порту Альтвера их никто не ждал. Никому не были нужны вирмане. А надо было как-то устраиваться. Где-то зимовать. На что-то жить…
Кое-какие деньги у Лейфа были. Но надолго бы их не хватило. Можно конечно, выйти в море и ограбить пару кораблей. Но — опасно. Это с Вирмы выдачи нет. А ему предстоит жить в Ативерне. Хотя бы пару лет. И не хотелось бы наживать себе лишних проблем.
В «Свинью и собаку» они зашли случайно. Ингрид попросила пополнить запасы лекарственных трав. Лейф согласился. Они вместе погуляли по ярмарке, а потом решили перекусить в трактире. И зашли… на свою голову.
Ингрид, любимая, родная, единственная, что ж теперь, если Флейна создала тебя прекрасной, как солнышко? Если бы родители тебя не прятали — женихи бы дом в осаду взяли!
Когда наглый молодчик начал вязаться к Ингрид, Лейф едва не взвыл с досады. Видимо, придется быстро сниматься с якоря и уходить. И то… могут и погоню послать. А снаряды закончились. Осталось две штуки. Этого мало, ужасно мало…
Спасение пришло совершенно неожиданно. И имело вид толстой женщины в розовом платье.
* * *
А что это там за шум?
От решения глобальных проблем Лилю отвлекли звуки начинающегося скандала.
Лиля огляделась. Арт и охрана сидели за столом. Шерл у стойки договаривался с хозяином о комнатах. А шум…
Шумели двое.
Лиля ахнула, прижимая руки к щекам.
Один был типичный вирманин. Высокий, светловолосый, мощного телосложения. За его спиной пряталась такая же светловолосая красотка, при виде которой Лиля только вздохнула. Прелесть, что за фигура. Не девочка — конфетка. Плейбой с его тяп-моделями курит в уголочке. Рядом с ними с самым решительным видом стоял еще один вирманин. Товарищ по оружию?
А противостояли им три… «золотых молодежника». Иначе и не скажешь. Вот сколько миров, сколько обычаев, а детки разных «крутых папаш» во всех мирах одинаковы. Как плесень и глисты. Одинаковые выражения лиц, одинаково наглое поведение, вседозволенность и никакого понятия о хорошо просоленных розгах. А надо бы.
И кто сказал болванам, что они — неприкосновенны?
— Это сынок мэра, — услышала Лиля краем уха разговор за соседним столиком. Кажется, персона была достаточно известна и доставляла кому неприятности, а кому и бесплатные развлечения. Ага. Сын мэра. Ясно. И здесь дети власть имущих ведут себя по-хамски.
— А с ним?
— Его приятели. Тож блаародные…
Женщина фыркнула. Вот-вот, бла-ародные, точнее и не скажешь. И прислушалась уже к ссоре.
— Ты, щенок… — рычал вирманин.
Лиля была с ним полностью согласна.
— Ты, холоп, лучше оставь эту шлюшку с нами и убирайся. Если она захочет, то вернется к тебе. Но вряд ли! Ей понравится с настоящими мужчинами, — отвечал «сынок мэра». — И вали отсюда, быдло! Тебе здесь не место! В свинарнике…
Лиля поглядела на вирман, сжимающих рукояти мечей. На сынка мэра. На бледную, как смерть, красотку.
Обежала взглядом таверну. Упс…
А это кто? Стражники?
Буквально через два стола от нее сидели, выпивали и закусывали несколько человек в плащах красно-синего цвета.
Женщина взмахнула рукой, подзывая Арта. За одним столом с ней слуги сидекть не могли — не ровня-с… Поэтомцу сидели в отдалении и ждали ее знака. Арт не заставил себя ждать. Подлетел — и поклонился.
— Это стража? Красно-синие?
— Кажись, да, госпожа…
Тогда понятно, почему эти трое придурков еще живы. То, что еще ничего не развернулось — это ведь чисто потому что здесь стража. Вот местная молодежь и оборзела. Вирман двое, если начнется заварушка, их тут как пить дать положат, они не могут этого не понимать… А что с девчонкой будет? Блин да что ж я за скотина! Девчонке лет шестнадцать, она перепугана до истерики…. Здесь, если это не остановить — такой половецкий перепляс сейчас начнется, что никому мало не покажется, не-ет… и вообще — это профи. Военные.
И женщина принялась выползать из-за стола.
— Госпожа, вы куда? — забеспокоился Арт.
Лиля только отмахнулась. Еще отчитываться она ни перед кем не отчитывалась!
— Потом объясню.
Ухватила одной рукой кувшин, а второй горшок с похлебкой — и зашевелила ногами.
… тебе место в хлеву рядом со свиньями, — закончил свою блестящую речь «арыстократ».
Лиля прицелилась.
Плюх!
Похлебка из горшка равномерно распределилась на всех трех молодчиков. Следом полетел горшок, разбившись об голову неизвестного спутника сынка мэра.
Парень охнул и осел на пол. Представитель золотой молодежи и его оставшийся спутник повернулись — и получили в лица винный душ.
— Остыли, болваны!? — ледяным тоном осведомилась Лиля. — А теперь отвечайте, как вы смеете затевать безобразную ссору в присутствии графини Иртон!? Вас что — на конюшне воспитывали!?
Она отлично знала, что видят перед собой парни. Пропыленную и грязную, но все же дорогую одежду. Аристократическое лицо (у крестьян нет шанса ТАК отожраться, разве что с голоду опухнуть). Дорогие изумрудные серьги в ушах. Перстень с графской короной на руке. Золотой с изумрудами обручальный браслет.