Андреас Штайнхёфель
Суббота. Макаронина-находка
Макаронина лежала на пешеходной дорожке. Она была волнистая и толстая, с дыркой внутри от начала и до конца. К ней прилипло немножко засохшего сырного соуса и грязи. Я поднял ее, вытер грязь и глянул на старый фасад дома номер 93 по Диффенбахштрассе, а потом в летнее небо. Никаких облаков и, что важно, — никаких белых полос от самолетов. Кроме того, размышлял я, окно в самолете нельзя открыть, чтобы выбросить еду наружу.
Я зашел в подъезд, промчался по лестнице, выкрашенной в желтый цвет, на четвертый этаж и позвонил к фрау Далинг. Как всегда в субботу, у нее в волосах были большие разноцветные бигуди.
— Наверно, это ригатони. А соус — совершенно точно горгонцола, — объявила она. — Очень мило с твоей стороны принести мне эту макаронину, золотко, но я ее из окна не выбрасывала. Спроси-ка ты лучше у Фитцке.
Она усмехнулась, постучала пальцем по голове и закатила глаза. Фитцке живет на пятом. Я его терпеть не могу, и вообще я не верил, что макаронина его. Фрау Далинг я выбрал первой, потому что она частенько выбрасывает чего-нибудь из окна — прошлой зимой, например, телевизор. Через пять минут она выбросила и своего мужа, но его — только из квартиры. После этого она прибежала к нам, и маме пришлось по ее просьбе налить ей «капельку».
— У него есть любовница! — объявила фрау Далинг в полном отчаянии. — Если бы эта тупая корова была хотя бы моложе меня! Налейте-ка мне еще чуточку!
Раз уж телеку настал капут, а муж ушел, фрау Далинг, чтобы утешиться, купила себе на следующий день совершенно обалденный плоский телевизор и DVD-плеер. С тех пор мы с ней вместе время от времени смотрим фильмы про любовь или детективы, но только по выходным, когда фрау Далинг может выспаться. По будним дням она работает в торговом центре Карштадт на Германплатц, в мясном отделе. У нее всегда очень красные руки, вот как там холодно.
Когда мы смотрим телевизор, мы едим ленивчики — с колбасой и яйцом или с лососем. Если фильм про любовь, фрау Далинг изводит по меньшей мере десять носовых платков, но в конце всегда начинает ругаться: как же, парень и девушка вроде как нашли друг друга, но вот теперь-то и начнется настоящая лажа, да разве в фильмах такое покажут, они же все врут, сволочи… Еще ленивчик, Рико?
— Сегодня вечером, как договорились? — крикнула мне вслед фрау Далинг, пока я бежал на пятый, перепрыгивая через две ступеньки.
— Ну конечно!
Ее дверь захлопнулась, а я постучался к Фитцке. К нему всегда нужно стучаться, потому что звонок сломан, наверно, еще с 1910 года, когда построили наш дом.
Ждать, ждать, ждать.
Шарк, шарк, шарк, послышалось за толстой старой дверью.
И вот, наконец-то, сам Фитцке, на нем по обыкновению темно-синяя пижама с серыми продольными полосками. Помятое лицо все в щетине, а пряди седых волос торчат на голове во все стороны. Вот неряха, честное слово! Тяжелый, спертый воздух ударил мне в нос. Кто знает, что у него там. Я имею в виду — у него в квартире, а не в голове. Я попытался незаметно глянуть мимо Фитцке, но он загородил мне путь. Нарочно! В нашем доме я заходил уже во все квартиры, только у Фитцке не был. Он меня не пускает, потому что терпеть не может.
— А-а-а, это ты, дурья башка, — прорычал он.
На этом месте надо, наверно, объяснить, что меня зовут Рико и я — необычно одаренный ребенок. Это значит, что я умею много думать, но думаю дольше, чем другие. С мозгом это не связано, он у меня нормальных размеров. Просто из него иногда что-то выпадает, но я, к сожалению, никогда не знаю заранее, что выпадет и откуда. И еще я не всегда могу сосредоточиться, когда что-нибудь рассказываю. Чаще всего я теряю красную нить, во всяком случае, мне кажется, что цвет у нее красный, но может быть, она зеленая или синяя, — в этом-то и заключается проблема.
В голове у меня иногда все просто идет кувырком — как в лотерейном барабане. В лотерею-бинго я играю каждый вторник вместе с мамой в клубе пенсионеров «
Он взял у меня макаронину и покрутил ее между пальцами. А потом сунул ее — мою личную находку! — в рот и проглотил. Даже не разжевав. Дверь захлопнулась — БУМММ!
Он что, совсем того? Следующую найденную макаронину, это уж точно, я специально обваляю в какашках и принесу Фитцке, а когда он спросит, не лежала ли она в какой-нибудь дряни, скажу, что это — мясной соус.
Ой-ей-ей-ей-ей-ей-ей!
* * *
Вообще-то я собирался прочесать весь дом в поисках владельца макаронины, но теперь она пропала — исчезла за плохими зубами Фитцке. Мне было ее жалко. Так всегда бывает, когда что-нибудь теряешь, сперва кажется — ничего в этом особенного нету, а уж потом понимаешь, что макаронина-то была самой лучшей в мире. У фрау Далинг примерно так же. Прошлой зимой она сначала ругалась на мужа, что этот гад разрушил их брак, а теперь смотрит один за другим фильмы про любовь и очень хочет, чтоб муж вернулся.
Я уже хотел побежать от Фитцке вниз на третий этаж, но потом передумал и позвонил в квартиру напротив. Там живет новый сосед, он только позавчера переехал. Я его еще не видел. Хотя макаронины у меня уже не было, но глупо упускать удобный случай сказать «привет». Может, он впустит меня к себе. Я очень люблю заходить в другие квартиры.
В этой долго никто не жил, потому что она очень дорогая. Мама как-то подумывала, не снять ли ее, ведь на пятом этаже больше света, чем на третьем, и даже есть «вид» — поверх низкого здания старой Урбанской больницы сквозь деревья видно другую сторону улицы.
Но когда мама узнала, сколько эта квартира стоит, она отказалась от своих планов. И это просто счастье, ведь тогда бы прямо напротив нас жил Фитцке. Этот обжора!
Нового соседа зовут Вестбюль, так написано на табличке около звонка. Его не было дома, и я, если честно, почувствовал облегчение. Если придется обращаться к нему по фамилии, это будет сплошной стресс — «вест», «ост» и всякое такое. Я вечно путаю право и лево, и на компасе тоже. Когда нужно различить право и лево, у меня в голове запускается лотерейный барабан.
Я бежал по лестнице вниз и сердился. Если бы Фитцке не уничтожил мое вещественное доказательство, можно было бы целый день классно играть в детектива. Круг подозреваемых ведь очень узкий. Например, на шестой этаж с двумя шикарными квартирами в мансарде сегодня можно вообще не ходить. Рунге-Блавецки вчера отчалили на каникулы, а Маррака, который живет родом с ними, не было видно ни вчера, ни сегодня. Может, он снова ночует у подруги, которая ему еще и белье стирает. Каждые две недели все видят, как Маррак с огромным мешком, полным барахла, сбегает по лестнице, выходит из подъезда, а потом снова входит, и снова выходит, и снова входит, и так далее. Фрау Далинг сказала мне как-то — это ужасно, что вытворяют в наше время молодые люди, раньше, когда они собирались ночевать не дома, то брали с собой только зубную щетку, а теперь — половину того, что висит в шкафу.
Так или иначе, Маррака дома не было. В его почтовом ящике, внизу при входе, еще торчала вчерашняя реклама. Мне больше нравится смотреть детективы, чем всякие слюни про любовь, так что такие вещи я замечаю всегда.
О'кей, с шестым этажом все ясно. На пятом живут Фитцке и новенький с фамилией, в которой спряталась какая-то сторона света. На четвертом этаже, напротив фрау Далинг, живет Кизлинг. Звонить ему в дверь не имеет смысла до самого вечера, он зубной техник и целыми днями вкалывает где-то в Темпельхофе. Этажом ниже живем мы с мамой, а напротив нас — шестеро Кесслеров, но они тоже уже уехали на каникулы. В квартире Кесслеров (она их собственная) есть лестница вниз — в квартиру на втором этаже, которая принадлежит им же. Четверым Кесслеровским детям надо много места.
Больше всего меня бы порадовал визит в квартиру на втором этаже напротив Кесслеров, то есть под мамой и мной. Ведь там живет Юле, а еще Бертс и Массуд. Они все студенты. Но без предъявления макаронины идти к ним, к сожалению, бессмысленно. Бертс в полном порядке. А вот Массуда я терпеть не могу, потому что Юле влюблена в него вместо меня. (Ладно, хватит об этом.) Ну почему я не начал опрос с них! Или хотя бы со старого Моммсена, нашего дворника, — он живет в полуподвале.
В общем, ловить тут нечего.
Пошли на третий, домой.
Когда я вошел в нашу квартиру, мама стояла в прихожей перед золотым зеркалом, украшенным множеством толстощеких ангелочков. На ней была небесно-голубая футболка, которую она задрала до подбородка, озабоченно рассматривая свою грудь, — наверно, это продолжалось уже довольно долго. Я видел в зеркале ее задумчивое лицо.
Многие люди на улице, в особенности мужчины, оглядываются на маму. Конечно, там она не бегает с задранной футболкой. Там она выглядит просто замечательно. Всегда надевает суперкороткие узкие юбки и обтягивающие майки с глубоким вырезом. Да еще серебряные или золотые босоножки на высоких каблуках со множеством ремешков. Мама блондинка с длинными волосами, она носит их распущенными и гладко расчесанными. И еще надевает много-много позвякивающих, позванивающих браслетов, бус и серег. Больше всего мне у мамы нравятся ногти, они очень длинные. Каждую неделю мама наклеивает на каждый ноготь что-нибудь новенькое — крошечных сверкающих рыбок или маленьких божьих коровок. Она всегда говорит, что есть толпы мужчин, которые это любят, потому-то она так успешно работает.
— Когда-нибудь они превратятся в уши спаниеля, — сказала мама мне и своему отражению. — Даю им еще два-три года, а потом они станут жертвой силы тяжести. Жизнь — это какой-то чертов отрывной календарь.
Про силу тяжести я не знал, надо было посмотреть в словаре. Я всегда ищу в словаре все, чего не знаю, — чтобы стать умнее. Иногда спрашиваю маму, или фрау Далинг, или моего учителя Вемайера. А то, что узнал, записываю. Примерно вот так:
СИЛА ТЯЖЕСТИ
Если что-то тяжелее, чем ты сам, оно тебя притягивает. Например, Земля как бы тяжелее всего, и поэтому с нее никто не падает. Обнаружил силу тяжести один человек по имени Исаак Ньютон. Она опасна для груди и яблок. Возможно, и для других круглых вещей.
— И что тогда? — спросил я.
— Тогда заведем новые, — сказала мама решительно. — Тут ведь речь идет, в конце концов, о моем основном капитале.
Она вздохнула, снова потянула футболку вниз и повернулась ко мне.
— Как у тебя в школе?
— Нормально.
Мама никогда не говорит «Центр вспомогательного обучения», потому что знает, как я ненавижу это название. Там Вемайер уже несколько лет безуспешно пытается упорядочить движение лотерейных шариков в моей голове. Я как-то раз подумал, не предложить ли ему сначала остановить барабан, а уж потом взяться за шарики, но потом решил ничего не говорить. Раз уж он сам до такого не может дойти — сам тогда и виноват.
— А зачем Вемайер велел тебе еще раз прийти? — спросила мама. — Я думала, вчера уже был последний школьный день?
— Из-за одного проекта на каникулах. Кое-что писать.
— Тебе — писать? — Она наморщила лоб. — А что?
— Просто сочинение, — пробормотал я.
На самом деле все было сложнее, но мне не хотелось пока что посвящать в это маму. Сначала я сам должен убедиться, что все получится.
— Понимаю. — Мамин лоб снова разгладился. — Ты уже ел? Бургер или еще чего-нибудь? — Она взъерошила мне волосы, наклонилась и поцеловала меня в лоб.
— Не-е-е.
— Голодный, значит?
— Ясное дело.
— Ладно. Сделаю нам рыбные палочки.
Она исчезла в кухне. Я бросил рюкзак через открытую дверь в мою комнату, пошел за мамой, уселся за обеденный стол и стал смотреть.
— Мне нужно тебя кое о чем спросить, Рико, — сказала мама, растапливая масло на сковородке.
Моя голова автоматически вжалась между плечами. Когда мама меня о чем-то спрашивает и при этом называет по имени, это значит, ее что-то тревожит, а когда ее что-то тревожит, это чаще всего имеет под собой серьезную причину. Серьезную — я имею в виду, вескую. Ну а «веская» — это значит, что шарики в лотерейном барабане непременно запрыгают.
— Про что? — спросил я осторожно.
— Речь идет о Мистере 2000.
Мне очень захотелось, чтобы рыбные палочки были уже готовы.
Самый распоследний дурак мог предвидеть, во что выльется этот разговор.
Мама открыла холодильник и принялась царапать и ковырять ножом в морозилке, где под слоем синего льда примерзла упаковка рыбных палочек.
— Он опять освободил ребенка, — продолжала она. — На этот раз того, которого похитили в Лихтенберге. Это уже пятый. А предыдущий был…
— Из Веддинга, я знаю.
А еще трое до того — из Кройцберга, Темпельхофа, Шарлоттенбурга.
Три месяца весь Берлин только и говорит, что о Мистере 2000. По телевизору передавали, что это, наверно, самый хитрый похититель детей всех времен. Некоторые еще называют его АЛЬДИ-похитителем, потому что его похищения такие недорогие — как товары в супермаркетах сети АЛЬДИ. Он заманивает маленьких мальчиков и девочек в машину и увозит их, а потом пишет родителям письмо:
«Дорогие родители, если вы хотите получить назад вашу маленькую Люсиль-Мари, это обойдется вам всего в две тысячи евро. Подумайте хорошенько, стоит ли ставить в известность полицию из-за такой смешной суммы. Если вы это сделаете, то получите вашего ребенка назад только по частям».