В ночь на 4 октября на «Жигачёвсталь» вступил враг. Два года хозяйничали фашисты. Они собирались снова пустить завод и привезли из Германии своих инженеров. Но у них не заработал ни один цех — они не нашли ни рабочих, ни оборудования.
Четырнадцатого октября 1943 года войсками советской пехоты во взаимодействии с танками и артиллерийскими соединениями «Жигачёвсталь» была освобождена. В числе трофеев были захвачены бронепоезд, четырнадцать тягачей, три дальнобойных орудия и директор завода — интендантский генерал Фридрих фон Зуппенпифке…
Дождь ударил сразу. Не успели пассажиры вбежать в одноэтажный домик аэропорта, как он уже зачернил сухую, бестравную землю аэродрома и пошёл, пошёл, перекошенный ветром. Синие, набухшие тучи плотно обложили небо, и в них не было ни одного просвета. Порывистый ветер подкинул белую курицу, гулявшую возле домика, и бросил на землю. Испуганно кудахтая и прихрамывая, она опрометью кинулась под соломенный навес.
Андрюша стоял у окна и смотрел на ровное, блестящее от дождя шоссе, уходящее за аэродром. Оно было пустынным. Прошло уже полчаса, как Семён Петрович звонил в гараж и просил выслать машину — до «Жигачёвстали» было пятнадцать километров, — а машина всё не приходила.
Да, не таким, совсем не таким представлялся Андрюше прилёт. Ему почему-то казалось, что самолёт должна встречать толпа ликующих людей. Как-никак, а пассажиры совершили подвиг. Их обязательно нужно снимать для кино, поздравлять и удивляться их смелости: «Смотрите, все живы! И мальчик даже прилетел. Вот молодец!»
Впрочем, Андрюша примирился с тем, что самолёт никто не встречал, но зачем идёт этот дождь? И всего лишь четыре часа назад в Москве светило солнце и было очень празднично, а тут… слякоть какая-то, и совсем не видно Украины.
Андрюша вздохнул и отвернулся от окна.
Настроение у него было очень плохое. Знал бы, как тут придётся, поехал бы к бабушке в Звенигород. Главное — полёт окончился, а что дальше будет — неинтересно. Эка невидаль — завод! Пыль, дым, грохот… И ни одной знакомой души. Впрочем, побыть здесь можно, но недолго, а потом написать: «Мама! Приезжай за мной и увози!» И она обязательно приедет. Пусть только путёвка в санаторий кончится…
Андрюша мысленно представил себе обратный полёт и улыбнулся. Это приятное занятие — летать туда и обратно. Как очень важный человек…
В зале ожидания, где сидели прилетевшие пассажиры, на выбеленных бревенчатых стенах висели плакаты с картинками — как надо стричь овец и как доить коров. В буфете под стеклом лежали бутерброды с колбасой, папиросы, спички и стоял стакан фиолетового киселя.
Майка сидела на чемоданах и, водя пальцем по странице, читала книжку.
Семён Петрович с Иваном Васильевичем, Майкиным отцом, сидели за круглым столиком и курили.
— А один раз, знаете ли, я даже бесплатно летел… — услышал Андрюша около себя вкрадчивый голос.
Рядом с полной женщиной в пенсне, у окна, сидел тот самый человек в шляпе и галстуке, который в полёте свернул себе газетный кулёк. Он говорил:
— В такое положение в Одессе попал, что думал — уж не выкручусь. Отдыхаю я в санатории, и вдруг от жены телеграмма: «Срочно вылетаю с экспедицией на Дальний Восток». Она у меня специалист по рыбам. Что мне делать? Чтобы её застать и попрощаться, мне тоже надо на самолёте в Москву лететь, а денег у меня, признаться, уже маловато. На билет не хватает. Вот я и пошёл к начальнику аэропорта: нельзя ли как-нибудь подкинуть? А он радушный такой, приветливый. «Пожалуйста, говорит, поможем». А как узнал, что я хочу лететь бесплатно, уставился на меня и не мигает. «Вы что, говорит, гражданин? Самолёт-то вам баржа, что ли?» Короче говоря, выхожу я от него и думаю: что делать? Потом решил прямо к лётчикам пойти. И что же? Взяли сразу! Такие хорошие попались. «Садитесь, говорят, подкинем». Ну, только мы поднялись метров на сто, как пошло нас…
— Андрюшка, ты что это загрустил? — вдруг позвал отец. — Иди-ка к нам сюда!
Андрюша подошёл к столу, за которым сидели взрослые.
— Ну как летел? Понравилось? — спросил у него Иван Васильевич.
— Понравилось. Только мало… Я люблю разные приключения.
— Ничего, — сказал Иван Васильевич, — на первый раз достаточно. Меня наизнанку чуть не вывернуло, когда мы садились… А ты когда-нибудь бывал на металлургическом заводе?
— Нет, ему ещё не приходилось, — улыбнулся Семён Петрович. — Впервые приехал. И то я его не хотел брать. А потом решил — пускай к самостоятельной жизни привыкает.
— Под маменькиным крылом всё время был?
— Да.
— А поживёт один — поймёт, почём стоит фунт лиха… Это хорошо. Мальчишка должен быть закалённым с детства. Мало ли что в жизни будет…
— Вот я тоже так думаю. А то он у меня ещё консервную банку не может открыть.
— Ну?! — удивился Майкин отец. — А Майка у меня — раз-раз, и готово! Что ж ты, молодой человек, ручки бережёшь?
Андрюша покраснел. А чем он виноват, если у него консервный нож выпадает из рук и сил не хватает жесть пробить?
— А ты доменное производство видел?
— Нет, — ответил Андрюша.
— А моя Майка всю эту металлургию вдоль и поперёк знает! — не без гордости отметил Иван Васильевич. — Мы уж с ней где только не бывали: и в Магнитогорске, и в Кузнецке, и в Туле… Она Андрюше всю эту механику в два счёта объяснит… Правда, Майка?
— Чего? — оторвалась Майка от книги.
— Рассказать Андрюше про завод сможешь?
— Сейчас?
— Ну хоть сейчас. А то он нос повесил…
— Что, Андрюшенька, не весел, что ты голову повесил? — улыбнулась Майка. — Садись рядом — книжку по читаем.
— Не хочу, — хмуро ответил Андрюша.
— А что хочешь? К маме?
Эта Майка задела самое больное место. И взрослые только что говорили о том, что он «свои ручки бережёт», и Майка считает, что он маменькин сынок. И нужно же — с подковыркой сказала: «К маме хочешь?» Да, я хочу к маме, в Москву, к своим друзьям. А что ж тут особенного! Совсем законное желание. И это не обязательно, чтобы дети присутствовали на строительствах заводов. Дети должны отдыхать и веселиться, а строить должны взрослые…
За окном, урча и громыхая бортами, подъезжала грузовая машина. На ней мелом было написано: «Жигачёвсталь».
— Наша! Наша! — радостно закричала Майка и побежала к дверям.
Встречать Семёна Петровича и Ивана Васильевича приехал парторг завода — высокий мужчина с загорелым лицом и седыми волосами. Протянув Семёну Петровичу руку, он, улыбаясь, сказал, что его зовут Матвей Никитич Рубцов и что он очень рад приезду Семёна Петровича. И хотя взрослые нигде до этого не встречались, они как-то сразу разговорились, словно были старыми друзьями. Потом Матвей Никитич весело щёлкнул Андрюшу по макушке — «Сынишка, да?» — и подхватил чемоданы.
Пока взрослые расправляли в кузове брезент, чтобы им накрыться в дороге, Андрюша сквозь щёлку в капоте разглядывал мотор автомобиля. Потом подошёл к шофёру, небритому парню в безрукавке:
— Дядь, можно я с вами поеду?
— Залазь… — добродушно сказал шофёр, кивнув на сиденье. — Испачкаешься только: у меня масло кругом… Легковых машин ещё не получили. Ждём.
И тут же в кабинку, склонившись через борт, заглянула Майка.
— Андрюша, ты здесь хочешь ехать? — удивлённо спросила она. — Ишь какой! А ну давай-ка разыграем — кому где, чтоб не было обидно.
В кабину влезли два мокрых кулака.
— Кто соломинку найдёт, тому сидеть с шофёром, ладно?
«Вот хитрая девчонка! — подумал Андрюша. — Шофёра уговаривал я, а ехать хочет она».
И он стукнул по правому кулаку.
— Выиграл! — засмеялся Андрюша, но, посмотрев на Майкино лицо, покрытое мелкими капельками дождя, вдруг снисходительно сказал: — Ладно, иди уж сюда. Мне и в кузове будет неплохо…
Машина тронулась.
Андрюша с головой залез под брезент и чуть не задохнулся от пыли. Пришлось брезентом накрыть только плечи и грудь.
Дождь сек лицо. Волосы вмиг стали мокрые. Холодные струйки ползли за ворот белой рубахи, давно уже превратившейся в серую, и по телу забегали мурашки.
Исчез за сеткой дождя аэродром с одиноким силуэтом самолёта, исчез и маленький домик аэропорта, и потянулись поля, поля… Зелёная пшеница под ветром ходила волнами.
На булыжном шоссе машину бросало из стороны в сторону. Шофёр пытался объезжать рытвины и ухабы, но их было так много, что не успеешь миновать одну колдобину — колёса уже попадают в другую. Объезжая разрушенный мост, машина сползла в кювет и, натужно кряхтя, медленно продвигалась по коричневой жиже.
А взрослым дождь был нипочём, словно его и вовсе не было.
— Серьёзное у нас положение… — говорил парторг, обращаясь то к Семёну Петровичу, то к Ивану Васильевичу. — Подходит к концу восстановление теплоэлектроцентрали и монтаж слябинга, в цехе проката тонкого листа тоже идут дела неплохо, а вот с домной загвоздка. Кто говорит, что надо новую строить, а кто — старую восстанавливать.
— Я знаю обо всех проектах, — сказал Семён Петрович. — Обсудим их ещё раз, а главное — посмотрим домну. Козла, кажется, уже разделали?
— Разделали на днях. И досталось же нам крепко! Взрывами рвали чугун. Полторы тысячи тонн было! Редкий случай, но, в общем, хорошо вышло, чисто. Мы довольны.
— А как мартеновский цех? — спросил Иван Васильевич.
— Там печи уже кладутся. А всё было разворочено: и фундамент и корпус. Уж гитлеровцы постарались — завод подрывали по плану. Здесь у нас разных мин и бомб столько было понатыкано, что лучше и не ходить. И сейчас еще можно увидеть на опорных колоннах цехов буквы «Р». Это по-немецки Реиег — огонь. Так они отмечали, куда нужно динамит подкладывать. Там одних сапёров сколько работало с миноискателями…
— Очистили?
— Очистили. А вот в одном из домов наши люди целый склад боеприпасов обнаружили. Отрыли заваленную землёй дверь, открыли её, а в подвале — артиллерийские снаряды, противотанковые мины, бомбы… Ну что делать! Подрывать на месте; этот «гостинец» так ухнет — все дома в округе снесёт. Решили обезвреживать. Взяли десять смельчаков и давай выносить всё это «хозяйство» на улицу. И вдруг, когда уже очистили половину подвала, один из сапёров прислушался. Где-то часы тикают. А саперы уж знают: если часы рядом со снарядами тикают, лучше самим тикать отсюда…
— А почему? — спросил Андрюша.
— Такие часы — с подрывным устройством. Они отработают своё время — ударник ударит по капсюлю-детонатору и… взрыв всего склада! И, кстати, такие склады мы обнаружили и под домной и под кауперами…
Андрюша слушал взрослых и чувствовал, что совсем не понимает их разговора о доменном производстве. Но о «подрывных» часах ему всё было понятно.
Андрюша имел представление о работе отца, знал, что домна — это такая печка, где из руды выплавляется чугун, что в мартеновском цехе из чугуна варится сталь. Но о каком-то «козле», которого взрывали, о слябинге слышал впервые. А расспросить обо всём этом отца сейчас, при чужих, ему было неудобно.
Завод находился далеко от Жигачёва, и сам город остался в стороне. Чтобы сократить путь, шофёр повёл машину в объезд, другой дорогой.
Когда машина, сбавив ход, проезжала через какое-то село с маленькими белыми домиками, окружёнными кустами сирени и низкими деревьями, впереди на шоссе показалась невысокая фигура босого мальчишки. Штаны у него были подвёрнуты до колен, мокрая незаправленная рубаха прилипала к телу. Он шёл, широко размахивая каким-то мешком, и то и дело подбивал ногой лужи.
Услышав гудок машины, он обернулся. Поравнявшись с ним, шофёр притормозил:
— Афоня, откуда топаешь?
— Со станции, — ответил мальчишка и поставил ногу на колесо. — Я с подсобного хозяйства еду.
Забравшись в кузов, он поздоровался со всеми и присел на корточки, держась руками за борт.
— Чего на подсобном делал? — обернувшись, спросил у него парторг.
— У тётки гостил, конюшню белили.
— И ты белил?
— А чего ж тут особенного? Я эту науку давно знаю. Выучился у тётки.
— А как учебный год закончил?
— Две троечки, а остальные четвёрочки.
— Ну-ну, смотри! — Парторг одобрительно похлопал Афоню по плечу.
Афоня был рыжий, курносый, с широким лбом, забрызганным крупными веснушками. Андрюше он понравился сразу.
— Садись ко мне, — сказал Андрюша, пододвинувшись на скамейке, — здесь лучше.
Афоня подсел, но накрыться брезентом отказался.
— Не на клею разведён, не расползусь, — сказал он и тихо спросил: — А у тебя курить есть?
— Я… я не курю, — оторопел Андрюша и осторожно посмотрел на отца: уж не слыхал ли он этого разговора?
— Родителей боишься! — усмехнулся Афоня. — А ты откуда едешь?
— С аэродрома. Я с папой из Москвы прилетел.
— Из Москвы прилетел? Иди ты! — недоверчиво покосился Афоня.
— Честное пионерское! — ответил Андрюша.
— И где же ты там живёшь — на Красной площади?
— На Красной площади — там никто не живёт, — со знанием вопроса сообщил Андрюша. — Там Мавзолей стоит, Исторический музей, храм Василия Блаженного… А когда архитектор закончил строительство этого храма, говорят, ему царь глаза выколол. Взял иголку и выколол!
— Это за что же? — с волнением спросил Афоня.
— А чтобы он больше нигде такие красивые храмы не строил!
— А я бы взял этого царя за ноги, — вдруг сказал Афоня, — да и разбил бы ему башку о мостовую!.. А кто твой папан — усатый или носатый?
— Носатый, — ответил Андрюша, хотя ни разу не замечал, что у отца большой нос. — Он начальником строительства всего завода будет.
— Значит, старого сняли? — спросил Афоня и как бы про себя заметил — И правильно. Может, дело теперь пойдёт быстрее. А твой папан-то ничего?
— Ничего, — ответил Андрюша. — Прекрасный человек… А ты что на «Жигачёвстали» делаешь?
— Это мой дом родной. А так-то я в шестой класс перешёл. Ты читал книжку «Сын полка»?
— Читал.
— Помнишь Ваньку Солнцева? Он сиротой остался, и я сирота после немцев. Но не думай, что я вообще несчастный. Я с тёткой живу, с отцовской сестрой. Она маляр у меня. Мастер — во! Первоклассный. К ней на практику из ФЗО присылают. Вот добрая: что ни попросишь — всё сделает! Сейчас она в командировку уехала на подсобное хозяйство завода, ну и я к ней на недельку погостить ездил. А больше жить не стал. Тут, на заводе, самое интересное начинается, а чтоб я в такую пору в деревне жил! Да ни за что! А худо ли мне? Тётка денег дала на столовку, сахару, сухарей. — Афоня похлопал рукой по своему мешку. — А что за девчонка в пионерском галстуке у шофёра сидит?
— Просто знакомая одна, — ответил Андрюша, — Майкой её зовут.
— А ты давно её знаешь?
— Давно. Вместе на самолёте летели. Она стихи умеет сочинять.
— Настоящие стихи?!
— Ну, хоть в журнал отдавай, честное слово! И про природу, и про жизнь…
— А в журналах тоже иногда муру печатают… — сплюнул за борт Афоня. — Начнут там разводить всякие переживания! А мне надо, чтобы там побольше разговору было и чтоб драки были и перестрелки. В общем, про войну и шпионов… Или как пионеры против фашистов дрались…
— А ты сам-то пионер?
— Нет. В пионеры идти я уже старый, а для комсомола, говорят, я ещё не созрел.
— А тебе сколько лет?
— Четырнадцать. Правда, сейчас ещё двенадцать, а вот через четыре месяца будет уже тринадцать. А потом-то что — четырнадцатый пойдёт? Ну вот и четырнадцать.
Андрюша удивлялся Афоне, его бойкому разговору, его уверенности и тому, как он ловко свои года вывел.
Автомашина подъехала к заводу.
Впереди, возвышаясь над корпусами цехов, стояла чёрная башня, похожая на гигантскую шахматную туру.
— Это домна — видишь, справа? — сказал Афоня, протягивая руку. — Ты на неё обязательно слазай. Оттуда весь завод — как с самолёта. А вот это — мартеновский цех, а там — прокатный стан. Видишь, где крыши нет?
— А где ты живёшь, отсюда видно?
— Не видно. Я за мартеновским цехом в трубе живу.
— Как — в трубе? — удивился Андрюша.
Над широкой крышей мартеновского цеха, похожего на самолётный ангар, торчал кончик трубы.