На уроках он сидел, будто новенький, боялся даже пошевельнуться и внимательно слушал. И вовсе не так уж сильно отстал. Никто ведь, даже дед, не знал, что Берестяга все время, пока не ходил в школу, «почитывал» учебники.
Прохор почти все, о чем шел разговор на уроках, понимал. Иногда он даже раньше других находил ответы на вопросы учителей, а поднять руку опасался: он чувствовал сейчас себя в классе так же, как чувствует себя певец, который должен петь перед публикой после долгого перерыва.
Все же Прохор решился. И на уроке Ксении Васильевны поднял руку. Она одобрительно улыбнулась Берестяге, кивком головы пригласила ответить. Прохор встал из-за парты и почувствовал, что краснеет. Класс с любопытством смотрел на него. А он не видел лиц товарищей, но их состояние чувствовал по необыкновенной тишине.
Начал Прохор говорить тихо-тихо и даже слова растягивал так же, как бабка Груня, а потом заговорил смелее, смелее…
— Хорошо, — похвалила ответ Ксения Васильевна. — Ты, оказывается, совсем не отстал от класса. Молодец. Садись.
* * *
Берестяга ждал встречи с Петькой Нырковым. Не виделись они уже дней десять. На улице все как-то не приходилось повстречаться, а домой друг к другу приятели не ходили. Прохор немного обижался на Петьку. Когда ему что-нибудь было нужно от него, так Нырок хоть под землей Прохора разыскать мог. А тут как в воду канул. Тоже, друг называется!
Петька явился на большой перемене. Подошел к Прохору и поздоровался с ним так, словно они расстались только вчера. Прошка хотел надуться на него, но заметил, что Петька какой-то бледный, похудевший. Вообще-то он никогда не был упитанным, а сейчас совсем на кощея смахивал: скулы и подбородок заострились, уши оттопырились. Прохор, вместо заготовленной обидной фразы, сочувственно спросил:
— Ты что, Нырок, так отощал?
— Болел.
— Болел? А я и не знал.
— Снега наелся. Горло потом так прихватило, что я те дам. Есть ничего не мог. Трус к тебе не подлизывался?
— Как же! Лапу первый протянул. Хотел я его турнуть, да, гляжу, совсем уши на спину положил. Боится, как бы ему не вспомнили той драки.
— Берестяга, слыхал, что волки двух колхозных коров зарезали?
— Ну?
— Точно. А у Лазаря Кривого собаку унесли.
— Обкладывать надо.
— Конечно, надо, Трунов к нашему директору пошел. Команду волчатников сбивать будут из старшеклассников.
— Ври?
— Вечно ты, Берестяга, ничему не веришь. А кому еще обкладывать-то. Ягодинкам? На отстрел пойдут деды да школьники, которые на волков с отцами ходили.
— А кто у нас ходил на волков?
— С десяток волчатников наберется.
— Наберется.
— Нас возьмут? Как думаешь?
— Не знаю…
— Зазвонила! Поговорить не даст. Домой вместе пойдем?
— Еще бы.
— Слыхал, что Танин отец генералом стал?
— Слыхал.
— Теперь, чай, к ней и не подойдешь: заважничает.
— Я навещал ее, — сознался Прохор, — ничего, попросту.
— Тебе что! Ты особ статья.
— Смотри, Нырчонок! Схлопочешь, — пригрозил незло Прохор, а по лицу видно было, что доволен Петькиными словами.
— А чего ты в бутылку полез. Неправду я, что ли, сказал?
— Ладно, помалкивай… А она про то, что отец ее стал генералом, мне и не сказала.
* * *
К концу пятого урока в 7 «А» постучали. В класс вошел Лосицкий, попросил разрешения сделать объявление. И Прохор нет, не ослышался, Саша именно так и сказал:
— Прохор Берестняков, после этого урока зайди, пожалуйста, в кабинет директора на совещание. Сразу же после урока. — Саша улыбнулся Прохору, давая этим понять, что ничего страшного для него на этом совещании не будет. — Совещание очень важное, и Николай Николаевич просил тебя присутствовать на нем.
Лосицкий ушел. Класс одобрительно загудел. Подумать только, на настоящее совещание приглашают, да еще на очень важное! Ай да Берестяга!
Прохор стал очень серьезным, хотя ему хотелось прыгнуть от удовольствия. Но ведь совещание-то должно быть очень важным. Берестяга даже дыхание замедлил и сидел, будто аршин проглотил.
К нему обернулся Юрка Трус и прошептал:
— Очкарик нащальником стал. Комсомольский секретарь всей школы. — Трус, словно и забыл, что Лосицкий и Берестняков — приятели. Очень искусно передразнив близорукий бегающий взгляд Саши, Юрка прощакал: — Мама, щаю, мама щаю, мама щаю не хощу, а в лесу живет нащальник — познакомиться хощу.
И расплылся в улыбке, ожидая одобрительного взгляда Берестяги, но у Прохора было каменное лицо. Глядя на его лицо, можно было подумать, что Прохор ничего не видит и ничего не слышит и что перед ним сидит не Юрка Трус, а ползает маленькая козявка.
Трус пожал плечами и хотел обидеться, а тут…
— Трусов, повтори, что сейчас Кутянина рассказала.
Трусов поднялся и стал похож на вопросительный знак.
Рот у Юрки приоткрылся, лоб напрягся от «мучительных» дум, уши зашевелились, в глазах застыло выражение вселенской скорби. Он вскинул глаза к потолку. Кроткий мученик — и все тут!
Но разве могли понять это простые смертные — учителя. Куда им! Вот и учительница истории Людмила Ивановна, которую ребята заглазно звали «Тигрой», не оценила Юркиных страданий и, строго посмотрев на него, заявила:
— Третий раз, Трусов, я спрашиваю тебя за сегодняшний урок с места, и третий раз ты ничего не можешь мне ответить. Ставлю тебе «плохо». Дай дневник.
Трусов уже приготовился кротко, обессиленным голосом пролепетать, дескать, «забыл» его в интернате, но вспомнив, что «Тигра» может сгонять и в интернат, достал дневник и скорбно поплелся к учительскому столу, бубня:
— А что я?.. Я ничего. «Плохо»-то за что?
— Что ты там ворчишь? Чем недоволен, Трусов? — Людмила Ивановна склонила набок голову и внимательно посмотрела на Юрку.
Он сразу прикинулся простачком.
— Я ничего, Людмила Ивановна. Я говорю, что у меня ухи болят. Слышу плохо.
— Четверть-то кончается, Трусов. Побыстрее вылечивай свои уши.
— А вы меня на следующем уроке спросите?
Даже Людмила Ивановна не выдержала и засмеялась, глядя на Юркину физиономию.
* * *
Берестяге хотелось бежать на совещание, но он шел медленно-медленно. От этого выглядел надутым и важным… Приоткрыв дверь директорского кабинета, он остановился и в замешательстве посмотрел на собравшихся. Но никого не узнал.
— Заходите, Прохор, заходите, — директор приветливо закивал ему. Берестняков поздоровался со всеми и сел на стул рядом с Сашей Лосицким.
— Теперь все в сборе, — сказал, посерьезнев, Николай Николаевич. — Можно начинать. Мы собрались на это совещание по просьбе председателя колхоза. Он сейчас расскажет, с какой целью мы вас потревожили и оторвали от дел. Пожалуйста, Василий Николаевич.
Трунов рассказал о том, что уже все знали: о нападении волков на колхозный скот, о том убытке, который нанесли хищники, и сколько они еще могут навредить, если их не истребить.
— Я уже говорил со стариками охотниками. Они говорят, что единственный выход — охота с флажками. Но для этого нужны охотники. Одних стариков мало. Вот я и обратился за помощью к вам. Кто из вас мог бы участвовать в истреблении волков?
— Кто из вас когда-нибудь охотился на волков? — спросил Николай Николаевич.
Все девять старшеклассников подняли руки и десятый — Прохор.
— А кто может принять участие в охоте?
Опять все подняли руки.
— Кого бы вы выбрали старшим? Так сказать, командиром? Кто из вас более опытный в этом деле? — спросил Трунов.
Встал десятиклассник Силаев.
Силаевы — не коренные жители. Они приехали в Ягодное лет пять назад. С Урала. Семья у них маленькая, всего три человека. А сейчас Тихон Силаев остался вдвоем с матерью. Отец его погиб сразу же, как попал на фронт. Тихон всегда-то был неразговорчивым, а теперь и вовсе стал молчуном. Силаев с нетерпением ждал, когда подойдет его срок пойти на фронт. Он должен был отомстить за отца. Тихон ушел бы добровольцем, но знал, что мать будет страдать. А срок придет, она смирится.
Когда встал Тихон Силаев, ребята притихли: попусту Тихон говорить не станет.
— Среди нас, — заговорил приглушенно и очень медленно Силаев, — самый лучший охотник — Прохор Берестняков. — Заметив удивленный взгляд Трунова, Тихон посмотрел на него пристально и еще раз повторил: — Среди нас самый лучший охотник — Прохор Берестняков. И ничего, что он моложе нас всех. Дело не в возрасте, дело в опыте и даже, если хотите, в охотничьем таланте. Прохору еще и одиннадцати не было, когда его опытные охотники брали на облавы. Никто из нас не имеет на своем счету хотя бы одного убитого волка, а Берестняков уложил трех. Командовать нами и должен, по-моему, Прохор. — Сказал — и как точку поставил.
— А вы, друзья, как считаете? — Николай Николаевич обвел учеников пытливым взглядом. — Прав Тихон или нет?
— Прав, прав, — заговорили все разом.
— Как сам Прохор думает? — теперь все смотрели на Берестнякова.
Он встал и вдруг посмотрел растерянно в глаза Николаю Николаевичу.
— Говори, говори, Проша.
И Берестяга сразу вспомнил, что говорил его отец, когда охотники однажды выбрали его старшим. «Спасибо за доверие, — сказал тогда отец и поклонился тем, кто его выбирал, — спасибо за доверие, но старшим не могу я быть. Не могу потому, что есть охотник меня удалее и мудрее. Хочу, чтобы его поставили первым охотником». — «Кого же вместо себя хочешь поставить?» — спросили отца. «Деда Скирлы», — ответил Сидор Берестняков.
И Берестяга слово в слово повторил то, что когда-то сказал его отец:
— Спасибо за доверие. — Прохор даже поклонился всем. — Спасибо за доверие, но старшим не могу я быть. Не могу потому, что есть охотник меня удалее и мудрее. Хочу, чтобы его поставили первым охотником.
— Кто же этот охотник? — спросил Николай Николаевич.
— Кого ты имеешь в виду? — поинтересовался Трунов.
И все собравшиеся с интересом ждали, кого же назовет Берестяга.
— Дед Скирлы…
— Скирлы? — удивился Трунов. — Да он же стар и… без ноги.
— Стар, — с достоинством ответил Прохор, — а в глаз белке попадает. С ним охота будет верная. Ни одного серого из загона не выпустим.
* * *
Не заходя домой, Прохор пошел к деду Скирлы.
Старик удивился неожиданному приходу Берестяги.
— Что-то у тебя вид такой деловой?
— Волки шалят, — ответил Прохор.
— Слыхал.
— Обкладывать надо.
— Надо. А кто обкладывать будет?
— Мы.
— Кто мы?
Прохор стал перечислять фамилии учеников и стариков, которые могут участвовать в охоте. Перечисляя, он загибал пальцы.
— Всего пятнадцать человек, — подвел итог Берестняков.
— Что же, людей, пожалуй, предостаточно. Охотников, правда, маловато. Но тут многое зависит от главного. Кого в главные выбрали?
— Тебя.
— Меня? — Скирлы даже поперхнулся.
— А кого же еще-то? Без тебя — ничего не выйдет.
— Ты постой, постой меня стращать да завлекать похвальбами. Дай подумать, помозговать… Дело не шутейное, а я на одной ноге и на седьмой десяток пошло мне… Подумать надо.
— Очень я тебя прошу. Не откажи, дедушка Скирлы. А то ведь меня хотели за главного выбрать. Чудаки.
— Вон оно что! А ты что же, заробел?
— Поблагодарил за доверие и сказал, что не могу я быть главным, когда в Ягодном есть заправский волчатник.
— Так-так-так. Стало быть, испугался?
— Я испугался? Ты что, дед? Меня не знаешь? Или думаешь, что я не берестняковской породы?
— А чего же отказался?
— Я же сказал, почему!
— И я главным не буду, — упрямо отрезал дед Скирлы.
— Как не будешь? — поразился Прохор.
— Очень просто. Сам испугался, а меня втравливат. Хитер, малый.
Берестяга никогда еще не видел таким своего старого друга и поэтому был так поражен его отказом, что растерялся и стал агитировать старика. Говорил о том, какой ущерб могут нанести колхозу волки, если их не истребить, и о том, что сейчас все должны помогать фронту.
Скирлы слушал Берестягу и про себя улыбался. И вовсе он был не против возглавить облаву, но у старика возник свой план. Ему захотелось сделать доброе дело для своего юного друга, хотелось, чтобы к нему пришла слава настоящего охотника. Поэтому Скирлы и стал упрямиться… И чем Прохор больше упрашивал старика, тем он ретивее отказывался. Наконец Прошка окончательно выдохся и замолчал. Несколько минут он сидел, низко опустив голову, затем встал и собрался уходить.
— Пошел я, — сказал он глухо.
— Счастливочки.
А когда Прохор подошел к порогу, Скирлы окликнул его:
— Постой, Прошка.
— Чего?
— А в помощники я к тебе пошел бы.
— Ты? Ко мне в помощники? Как же так? Что-то ничего я не пойму. Главным отказываешься — а в помощники идешь…
— Ну так что из того? Ты помоложе моего. Вот и побегай, организуй подвоз, добудь ружья, проверь одежду, заряды. А я тебе помогу. Я советы давать стану, а ты будешь распоряжаться. Согласен?
— Я-то согласен. Но не по-честному это будет: ум твой, а язык — мой.
— Как хочешь, Прохор. Не нравится моя придумка, не принимай. Я и дома посидеть могу.
— Согласен я, согласен. Только больно несправедливо.
— Понимал бы ты что-нибудь в справедливости! Так и должно в жизни быть: ум стариковский, а дело — молодых. Так по рукам?
— По рукам.
— Вот и справно. А то обижаться вздумал, меня в отсталую контру сразу произвел. Никогда горячиться в жизни, Прошка, не надо. Все сначала взвесь, прикинь, обдумай, а потом уже делай или говори… А теперь слушай, что скажу тебе… Стая держится в Аюкловом урочище.
— Почем знаешь?
— Когда не знаю, не говорю… Стая большая. Сегодня всех обеги и предупреди, что завтра чуть свет выезжаем. Обо всем позаботься. Я же зарядов наделаю. И чтобы на всех халаты белые были… С хвоей бы попариться всем надо, чтобы дух человеческий отбить… Лошадей оставим в сторожке, а оттуда к Аюкам на лыжах пойдем. Теплей пусть одеваются, но половчее. Учить тебя нет надобности. Еще что забыли?.. Все вроде бы. Флажков у меня хватит. А отцовские флажки целы?
— На чердаке хранятся.
— Возьми с собою. Дед Игнат не поедет с нами?
— Хворает он еще.
— Жаль. Мимо твоего деда ни один волчина не проскочит. С любым зверем твой дед совладает. Вот только…
Прохор понял, о чем хотел сказать Скирлы, и заторопился уходить.
— Побегу я, Скирлы.
— Беги, беги. Ничего не забудешь? А то ведь потом спросят с главного. Штрафовать будем. Пусть Трунов водочки старикам разживется. Мне не надо, а кой-кто после охоты это дело любит. Ступай. Ступай.
Сначала Прохор побывал у Николая Николаевича и рассказал ему о своем разговоре со Скирлы.
— Ничего не поделаешь, Прохор, — ответил Симаков. — Придется вам руководить охотой. А сейчас пойдемте к Трунову и договоримся обо всем, что нужно.
…Уже поздно вечером Берестяга попал домой. Он решил взять все необходимое для охоты и пойти ночевать к Скирлы.
Дед Игнат, узнав об охоте, заохал.
— А может, Проша, выдюжу? А? Если, скажем одеться потеплее?
— Нет, дед, сиди дома. Нельзя тебе. С тобой было бы лучше, но слаб ты еще.
— Это верно, — слаб я еще…
* * *
Укладываясь спать. Прошка вспомнил, что так и не зашел к Тане. А ведь обещал. Обещал прийти к ней учить уроки. «Теперь обидится, — решил Берестяга. — А может, не обидится: ведь для мира стараюсь, не для себя… Она ведь справедливая. Она все поймет». — И тяжело вздохнул.
— Чего, Прохор, ворочаешься да вздыхаешь? Волков, что ли, страшишься?
— Когда я их страшился? Скажи?
— Давай спать. На гулянку, чай завтра едем… А охотнички твои мне приглянулись. И глаза у всех быстрые, чистые.
* * *
Прошка никак не хотел вставать. Перед утром сон липкий, сладкий. Но вдруг вспомнил он, зачем его будят, и тут же вскочил с лежанки. Оделся быстро. Умылся и хотел уходить.
— Куда ты? — спросил, усмехаясь, Скирлы.
— За лошадьми.