После звонка, когда Викниксор, пощелкивая себя по виску, вышел из класса, Японец поднялся и заявил:
- Пойду бить морду Сапожнику.
- Кому? - закричали мы.
- Сапожнику! Сапогу! Травоядному дьякону. Халдейскому Рафаэлю!
Целая серия новоизобретенных кличек посыпалась вдруг по адресу Василия Петровича. Сжимая тщедушные кулаки, Японец отправился разыскивать "Рафаэля". Но оказалось, что Василий Петрович сразу же после урока в третьем отделении ушел домой. К счастью для Японца, он на несколько минут опоздал со своей местью.
Ему оставалось ворчать, бубнить и ждать четырнадцатого числа, когда на классном собрании решались наши судьбы.
Наконец наступило четырнадцатое число. После ужина в нашем классе появился отделенный воспитатель Алникпоп и скомандовал:
- Встать!
С "Летописью" в руках торжественным, медленным шагом в класс вошел Викниксор.
- Классное собрание четвертого отделения считаю открытым, - объявил он и сел, положив толстую "Летопись" перед собой. - Александр Николаевич секретарь, я - председатель. Повестка дня следующая: первый вопрос перевыборы комиссий, второй - поведение класса и разряды и, наконец, текущие дела.
Алникпоп отточил карандаш и сел писать протокол.
Без особого интереса мы начали выбирать хозяйственную комиссию, потом санитарную комиссию, потом гардеробного старосту.
Кто с ужасом, кто с нетерпением, кто с надеждой - мы ждали следующего акта этой церемонии.
- Поведение класса, - объявил Викниксор. И в наступившей тишине он стал перелистывать страшные страницы "Летописи".
- Коллективных замечаний нет. Ага... Замечательно! Будем подсчитывать индивидуальные.
И он начал читать вслух хорошие и плохие замечания, и каждое замечание отделенный воспитатель Алникпоп отмечал плюсом или минусом в алфавитном списке класса.
- Шестое число, - читал Викниксор. - "Тихиков добровольно вымыл уборную"...
Отыскав фамилию Тихикова, Алникпоп поставил плюс.
- Дальше, - читал Викниксор. - "Николай Бессовестин после прогулки не сдал кастелянше пальто". Верно, Бессовестин?
- Верно, - сознался Бессовестин.
Алникпоп вывел минус.
- Седьмое число. "Воспитанник Королев..." Это какой Королев? Из вашего отделения или из первого?
- А что такое? - поинтересовался Кальмот.
- "Воспитанник Королев работал на кухне".
- Я! я! - закричал Кальмот. - Как же! Конечно, я...
- Извини, пожалуйста, - сказал Викниксор. - Я ошибся. Тут написано: "Королев ругался на кухне".
- Ругался? - сказал Кальмот и почесал затылок. Мы засмеялись невесело и неискренне, потому что у каждого на душе было очень скверно.
- Восьмое число, - читал Викниксор. - "Воспитанник Громоносцев разговаривал в спальне". "Воспитанник Пантелеев опоздал к обеду"... Девятое число. "Воспитанник Еонин намалевал отвратительную карикатуру на своего наставника".
- Ложь! - воскликнул Японец.
- Еонин, - сказал Викниксор. - Будь осторожнее в выражениях. Это замечание подписано Василием Петровичем Сапожниковым.
- Сапожников - негодяй!.. - закричал Японец.
Викниксор покраснел, вскочил, но сразу же сел и сказал негромко:
- Не надо истерики. У тебя всего одно замечание, и, по всей вероятности, мы переведем тебя в третий разряд.
- Ладно, - сказал Японец, засияв и зашмыгав носом.
- Вообще, ребята, - сказал Викниксор, - у вас дела не так уж плохи. Класс начинает заметно хорошеть. Например, десятого числа ни одного замечания. Одиннадцатого одно: "Старолинский ушел, не спросившись, с урока". Двенадцатого... Эге-ге-ге!..
Викниксор нахмурился, почесал переносицу и деревянным голосом стал читать:
- "Воспитанник Еонин во время урока приклеил воспитателя к стулу, причем оборвал костюм последнего".
Мы не успели ахнуть, как Викниксор перелистнул страницу и стал читать дальше:
- "Воспитанник Воробьев подстрекал товарищей к хулиганству и безобразию". "Воспитанник Офенбах мычал, делая вид, что сидит тихо". "Воспитанник Джапаридзе рычал на уроке". "Воспитанник Пантелеев гудел". "Воспитанник Финкельштейн гудел". "Воспитанник Еонин вскакивал и гудел громче всех".
Викниксор остановился, перевел дух и сказал громко:
- Это что же такое?
Потом он опять перевернул страницу и продолжал декламировать страшным голосом:
- "Воспитанник Громоносцев, слепив из бумаги твердую шишку, кинул ее в воспитателя". "Воспитанник Старолинский кидался бумажными шишками". "Воспитанник Офенбах нанес воспитателю увечье, при этом дико смеялся". "Воспитанник Финкельштейн смеялся". "Воспитанник Еонин злорадно смеялся и все время старался попасть воспитателю в рот". "Воспитанник Воробьев попал воспитателю в рот". "Воспитанник Бессовестин кидался". "Воспитанник Ельховский шумел". "Воспитанник Тихиков говорил гадости".
Викниксор читал и читал. Алникпоп не успевал ставить минусы. Мы сидели холодные ко всему и были не в силах кричать, возмущаться, протестовать. Мы ждали только, когда наступит конец этому подробному протокольному описанию нашей бузы.
- "Воспитанник Еонин назвал воспитателя неприличным словом". "Воспитанник Офенбах дважды выругался". "Воспитанник Воробьев издевался". "Воспитанники четвертого отделения коллективно приклеили воспитателя к стулу, после чего устроили нападение и нанесли тяжкие увечья, сопровождавшиеся смехом и шутками". Что это такое? - повторил Викниксор и с шумом захлопнул "Летопись". - Устраивать обструкции на уроках Сапожникова?! Может ли быть что-нибудь безобразнее? Василий Петрович работает в школе Достоевского целый месяц, и за это время у него не произошло ни одного столкновения с воспитанниками. Это идеальный человек и педагог.
- Идеальный халдей! - закричал Японец.
- Тихоня!
- Жулик!
- Пройдоха! - закричали мы.
Надо было ожидать, что Викниксор рассердится, закричит, заставит нас замолчать. Но он проговорил без гнева:
- Объясните, в чем дело?
Вышел Янкель.
- Расскажи, - сказал Викниксор, - что случилось?
- Видите ли, Виктор Николаевич, - начал Янкель, - Василий Петрович действительно пробыл у нас в школе целый месяц, но за этот месяц он ровно ни шиша не сделал.
- Выражайся точнее, - сказал Викниксор.
- Ни фига не сделал, - поправился Янкель. - На уроках он спал, и класс что хотел, то и делал. Рисовать никого не учил. Даже краски и карандаши никогда не приносил на урок. И вдруг на прошлой неделе он потребовал, чтобы мы нарисовали его собственную персону.
- Что-о?! - удивился Викниксор.
И Янкель подробно рассказал историю с Японцем. Рассказывал он смешно, и мы улыбались и хихикали.
- Прекрасно, - сказал Викниксор и защелкал себя по виску. - Но все-таки, ребята, это решительно не дает вам права устраивать вакханалии, подобные описанной здесь. - Викниксор похлопал по крышке "Летописи". - Весь класс переводится в пятый разряд, - объявил он. - В субботу экскурсия вашего класса в порт отменяется...
Мы взвыли:
- Виктор Николаевич! Несправедливо!
- Простите!
- Пожалуйста, Виктор Николаевич!
Викниксор поднял руку. Это обозначало: "Кончено! Разговор исчерпан".
Но тут, засверкав стеклами очков, выступил Александр Николаевич Попов, наш отделенный воспитатель.
- Виктор Николаевич, - сказал он. - Довожу до вашего сведения, что случаи, подобные этому, имели место и в других отделениях. Например, во втором отделении Сапожников записал четырех воспитанников за отказ рисовать его профиль. Третьего дня мне жаловался Володя Козлов из первого класса, будто бы Сапожников грозил сослать его в Лавру - за это же самое, за отказ рисовать профиль. Простите, но этот человек или ненормальный, или негодяй.
Викниксор насупился, помрачнел и барабанил по коленкоровой крышке "Летописи". Уши его шевелились. Это случалось всегда, когда он чересчур волновался.
- Прекрасно, - сказал наконец Викниксор. - Сапожников будет снят с работы. С этой минуты он уже не числится больше в наших штатах. Побарабанив еще немного, Викниксор добавил: - Приговор отменяется.
Мы долго и дружно кричали "ура". Мы бесновались, вскакивали, хлопали в ладоши и за неимением шапок подкидывали к потолку свои книги, тетради и письменные принадлежности.
Наконец Викниксор поднял руку.
- Кончено. Разговор исчерпан.
В радужном, праздничном настроении мы приступили к "текущим делам".
Через два дня, в субботу, состоялась экскурсия на Канонерский остров. Утром после чая мы строились во дворе в пары, когда в воротах показалась величественная фигура Василия Петровича. Он приблизился к нам, улыбнулся и дружелюбно поклонился.
- Здравствуйте, друзья мои, - сказал он.
- До свиданья, друг мой, - ответили мы.
Мы могли бы ответить иначе, покрепче, но поблизости стоял Алникпоп и строго сверкал очками.
ГЕОГРАФИЯ С ИЗЮМОМ
Однажды в перемену к нам в класс ворвался третьеклассник Курочка.
- Ребята, послушайте, вы видели нового халдея?
- Нет, - сказали мы. - А что такое?
- Увидите, - засмеялся Курочка.
- А что такое? - поинтересовались мы. - Заика? Трехглазый? Двухголовый?
- Нет, - сказал Курочка. - Обжора.
- Ну-у, - разочарованно протянули мы. Потому что обжорство вовсе не казалось нам интересным, достойным внимания качеством. Мы сами прекрасно и даже мастерски умели есть. К сожалению, наши способности пропадали даром: наш ежедневный паек стоил всего двадцать четыре копейки золотом и очень легко умещался на самом дне самого мелкого желудка.
- Он у нас только что на уроке был, - продолжал Курочка. - Потеха!
- А что он преподает? - спросил Янкель.
- Что преподает? - переспросил Курочка. - А черт его знает. Ей-богу, не знаю.
Курочка добился своего. Мы с любопытством стали ждать появления нового халдея.
Он пришел к нам на четвертый урок.
Толстенный, бегемотообразный, он и без предупреждения развеселил бы нас. А тут, после загадочных рассказов Курочки, мы просто покатились со смеху.
- Наше вам! - прокричал Японец. - Наше вам, гиппопотам!..
Тряхнув двойным подбородком, новый халдей грузно опустился на стул, который, как нам показалось, жалобно застонал под его десятипудовой тушей.
Лицо халдея лоснилось и улыбалось.
- Смеетесь? - сказал он. - Ну, смейтесь. После обеда хорошо посмеяться.
- Мы еще не обедали! - закричал Мамочка.
- Нет? - удивился толстяк. - А когда же вы обедаете?
- После ужина.
- Шутишь, - улыбнулся толстяк. - Ужин бывает вечером, а обед днем. - Он хохотал вместе с нами.
- У нас, понимаете ли, свои обычаи, - сказал Цыган. - Представьте себе, мы обедаем в три часа ночи.
- Ну? - удивился халдей и, нахмурившись, добавил: - Я ведь узнаю, ты меня не обманешь...
- Почему вы такой толстый? - крикнул Горбушка.
- Толстый? - захохотал толстяк. - Это я-то толстый? Чепуха какая. Вот лет семь-восемь тому назад я действительно был толстый. - Он ласково погладил себя по животу. - Я тогда ел много.
- А сейчас?
- А сейчас мало. Сейчас я вот что ем каждый день. - Он придвинулся вместе со столом и стулом поближе к нам и стал считать по пальцам: - Утром четыре стакана чаю и два с половиной фунта ситного с изюмом.
- Так! - воскликнули мы.
- На завтрак одну или две котлетки, стакан молока и фунт ситного с изюмом.
- Так, - сказали мы.
- На обед, разумеется, супчик какой-нибудь, жаркое картофельное, манная каша, кофе и фунт-полтора ситного с изюмом.
- Так, - с завистью сказали мы.
- На ужин я пью чай и ем тот же проклятый ситный с изюмом. Перед сном выпиваю молока и ситного съедаю... самое большее с фунт.
- Бедняга! - воскликнул Янкель. - Как же вы только живете? Голодаете небось?
- Голодаю, - сознался халдей. - Если б я не голодал, я бы к вам в преподаватели не нанялся.
- Кстати, - сказал Янкель. - А что вы будете у нас преподавать?
- Эту... - сказал толстяк. - Как ее... Географию.
Он усмехнулся, проглотил слюни и продолжал:
- Вот раньше, до революции, я ел... Это да! Меня во всех петербургских кухмистерских знали. Не говоря уже про первоклассные рестораны - Кюба там, Донон, Медведь, Палкин, Федоров. Приду, а уж по всем столикам: "Суриков пришел!" Это я - Суриков... Моя фамилия. И не только гости, но и вся прислуга в лицо помнила. Сяду за стол, а лакей: "Что прикажете, господин Суриков?" - или: "Слушаю-с, господин Суриков". У Федорова даже блюдо особое было - "беф Суриков". Вам это интересно? - внезапно спросил Суриков.
- Интересно! Интересно!
- Ну, так я вам еще расскажу. Расскажу, как я на пари поспорил с одним сослуживцем в кухмистерской "Венеция" у Египетского моста. Поспорили мы на масленице, кто больше блинов съест. Багров говорит, что он, а я утверждаю, что я. И поспорили. И, как вы думаете, кто больше съел: я или Багров?
- Конечно, Багров! - закричал Янкель.
- Багров! - закричали мы.
- Багров? - воскликнул толстяк и подскочил на стуле. - Вы серьезно думаете, что Багров?.. Так я вам вот что скажу: Багров съел четырнадцать блинов, а я тридцать четыре... Это что, - перебил он самого себя. - Блины я не очень люблю, от них пить хочется. А вот сосиски - знаете? - с капустой. Я их съедаю без всякого спору, добровольно, по тридцать штук. В кухмистерской "Лондон" - знаете? - на Вознесенском, я однажды съел восемнадцать или девятнадцать порций жареной осетрины. В трактире - не помню названия - в Коломенской части меня посетители бить хотели за то, что я все бутерброды с буфета сожрал. В трактире "Бастилия"...
Толстяк раскраснелся, глаза его налились жиром и страшно сверкали. Мы молча следили за выражением этих глаз. Странная злоба закипала в наших сердцах. Мы сильно хотели есть, как всегда хотели, нас ожидал невеселый обед из пшенного супа и гречневой размазни, а тут человек распространялся о жареной осетрине, сосисках и ситнике с изюмом, которым мы угощали себя только в мечтах, да и то с оглядкой.
- В трактире "Бастилия" на Васильевском острове я в девятьсот десятом году сожрал целого поросенка с кашей. В Петергофе, кажется на вокзале, таким же образом я съел целого жареного гуся. И после еще двух рябчиков съел. В девятьсот четырнадцатом году в ресторане Носанова, угол Морской и Невского, я съел на пари сотню устриц...
В класс вошел Викниксор. Толстяк оборвал себя на полуслове.
- Занимаетесь? - улыбнулся Викниксор.
- Занимаемся, - улыбнулся Суриков. - Интересуемся, кто чего знает. Хорошие, между прочим, у вас ребята.
- Да-а, - сказал Викниксор неопределенно.
- Итак, - сказал Суриков. - Вот вы... - он обратился к Японцу. - Чего, например, вы знаете по географии?
Японец встал и развязно прошел к доске.
- Знаю по географии очень много.
- Замечательно. Говорите.
- Вот, - сказал Японец, - Венеция находится у Египетского моста. Париж находится угол Морской и Невского. Лондон - не знаю, где находится, кажется, в Коломенской части.
- Еонин! - воскликнул Викниксор, не замечая, как покраснел преподаватель. - Ты забываешь, по-видимому, что я здесь и что тебе грозит изолятор и пятый разряд.
- Нет, - возразил Японец. - Напрасно обижаете, Виктор Николаевич. Я повторяю те сведения, которые сообщил нам в своей высоконаучной лекции товарищ преподаватель.
Викниксор посмотрел на Сурикова. Тот долго сопел и пыхтел и наконец выговорил:
- Я им рассказывал тут кое-что из своей жизни. А они, вероятно, подумали, что это география. Так сказать, номером ошиблись.
- Вот, дети, - обратился он к нам. - Знайте: Лондон находится в Англии. Так сказать, главный город.
Викниксор помрачнел, пожевал губами и хотел что-то сказать. Но тут зазвенел звонок, и несчастный толстяк был избавлен от позора публичного изгнания. Он ушел сам. Его не выгнали с треском, как выгоняли многих.
1931-1939
ПРИМЕЧАНИЯ
ШКИДСКИЕ РАССКАЗЫ
В своей первой книге Л.Пантелеев не исчерпал запаса впечатлений, полученных за время пребывания в школе имени Достоевского.