Дорога стала подыматься на взгорок.
– Отпусти, пойду сам, – опять сказал Ерошка.
– Сиди тихо… Макака.
Он притих с дурашливой послушностью.
Кругом до горизонта лежали луга. Роса уже высохла, не было сверканья, но травы пестрели цветами. Густо носились бабочки, заливались пичуги.
– Ого… – вдруг сказал Ерошка. И даже взлягнул.
– Что такое?
– Уже видно, – со значением произнес он. И, кажется, с опаской.
– Что видно?
– Город…
– Какой город?
– Просто Город, – сказал он.
Мы были на верхней точке пологого перевала.
– Я ничего не вижу… – (Но сердце у меня почему-то стукнуло вразнобой с обычным ритмом).
– Потому что ты внизу, а я над тобой.
– И… что же ты видишь?
– Город, – опять сказал он.
Я потоптался на месте и спросил (потому что догадался):
– Тот, где Еська?
– Ну… да. И Еська тоже…
Я опять хотел сказать, что ничего не вижу. Только травы и неясные облака. Но город (Город?) уже поднимался над травами.
Прежде всего я увидел золотые искры. И понял, что это купола. Потому что вспомнил белую церковь в лугах за Малогдой.
– Ерошка! Это, кажется купола блестят!
– Ну да!
Затем выросли из трав башни. Всякие. Были там и колокольни, и ретрансляторы, и водонапорные башни, похожие на средневековые постройки. Появились белые хребты многоэтажек. И было ясно (чувствовалось!), что среди этих современных кварталов прячутся деревянные переулки с резными воротами, лестницами на косогорах, мостиками через овраги, голубятнями и садами, где журчат старые фонтаны с чугунными фигурами журавлей, оленей и ребятишек, сцепивших руки в вечном, безостановочном хороводе…
– Что же это все-таки за город? – опять спросил я. Как-то по-глупому строго, словно дотошный учитель. Хотя, конечно же, я знал…
– Опусти меня на землю, тогда скажу.
Я снял Ерошку с плеч. Он встал рядом. Прямой, независимый и чуть отстраненный.
– Это Город, который ты придумал.
– Ничего такого я не придумывал! – насупленно сказал я.
– Нет придумывал! А потом забыл…
– Я никогда ничего не забываю, – сообщил я Ерошке с глупым упрямством пенсионера.
– Хы! А шхуну с синим кливером?
– Я ее не забыл!
– Ты забыл, что по правде плавал на ней…
– Ерофей! Ты издеваешься?
Он дурашливо нагнул голову.
– Ну дай, дай мне по шее тумака!
– Дурень ты все-таки…
– Ага… – вздохнул он. – Ну, идем?
Но я не пошел. Вдруг пришло отчетливое понимание, что мне идти туда не следует. Я довел Ерошку. И все. Дальше пусть он идет один – это его дорога. Встретится там с Еськой, будут жить-поживать… Мне, конечно, тоже хотелось увидеть Еську. Но опасение, что мое присутствие снова осложнит им жизнь, было сильнее.
– По-моему, нам пора попрощаться, – заявил я, решительно скрутив в себе печаль. – Ты не находишь?
Ерошка этого не находил. Он взметнул отчаянный зеленый взгляд.
– Зачем?!
– Ну… по-моему, ты дальше доковыляешь один. А мне пора возвращаться.
– Куда?! – Он спросил это с искренним изумлением.
– Что значит «куда»? Меня ждут в газете «Наши задачи». В отделе писем. Пора приступать к работе… И вообще…
– Это в каком же городе? – спросил он с ядовитой ноткой.
– В N-ске…
– В самом деле? – сказал он еще ядовитее.
– А что такое?
– И ты еще не понял, что там тебя давно похоронили?
– В каком смысле?
– В обыкновенном, – увесисто сообщил этот юный негодяй.
– Ты что, офонарел? – почему-то сильно испугался я.
Он отскочил на несколько шагов, запританцовывал, чуть хромая.
– Да пошутил я, пошутил! Что такого?
– Шуточки у вас, боцман… – сказал я словами старого анекдота.
– А что, пошутить нельзя? Люди всегда шутят, если им хорошо.
Я прислушался к себе. Мне было не очень хорошо. Оно и понятно – горечь близкого прощания.
– А тебе хорошо, Ерошка?
– А разве плохо? Ведь Город уже на горизонте!
Город и правда по-прежнему виднелся на горизонте. Но был он далеко-далеко, за толщей струящегося воздуха.
«Как-то зыбко все, непрочно…» – подумал я. Нет, не подумал, а, видимо, произнес. Потому что Ерошка веско возразил:
– Нет! Есть там и прочное. Очень даже…
– Что именно?
– Не что, а кто.
– Кто?
Тихо, но с прежней вескостью он произнес:
– Мама.
А, вот оно что! Наконец-то!
– Твоя мама?
То ли мне показалось, то ли он все же сказал одними губами:
– И твоя…
Переспрашивать я не стал. Не посмел. Солнечные луга звенели тишиной и кузнечиками. В этом звоне чего только не почудится!
Я лишь спросил:
– Ну а… кто еще там есть?
Ерошка глянул исподлобья. Быстро и лукаво. То ли случайно, то ли с какой-то мыслью провел большим пальцем по груди. По слову SERAFIMA.
Пространство зазвенело сильнее, напряглось и последний раз перевернуло громадный, во всю ширину лугов и неба, прозрачный лист. Я мотнул головой. В ушах шумел теплый очищающий ветер. Было непонятно, как полминуты назад я не хотел туда! Отчего сомневался? Как мог думать, что обойдусь без тех, кто в Городе? И без этого вот… который опять, забывшись, мазал пятерней волосы. И поглядывал виновато…
А Еська! Получилось бы тогда, что я так и не нашел ее!…
– Так идем же! – Я хотел опять вскинуть Ерошку на плечи. Но он откачнулся.
– Не надо… Я уже сам могу. Не болит…
– Ладно. Пошли… – Я протянул Ерошке руку. Но он отступил. Сникший, потускневший.
– Ты иди… – И глаза его намокли.
– Да что с тобой? – Ведь пять секунд назад все было хорошо!
– Ты иди… – сипло повторил Ерошка. – Сам…
– А ты?
– А мне нельзя. То есть не получится…
– Да почему?!
– У меня нет твоего таланта. Ну, воображения…
– Что за чушь ты несешь!
– Это ведь ты придумал Город. Своим воображением. А не моим…
Некогда было спорить. Ерошка опять куда-то ускользал от меня. И я сказал отчаянно:
– Причем тут воображение! Пойдем без него!
– Даль-то какая… – прошептал он.
– Ну и что? Дойдем когда-нибудь!
Ерошка глянул исподлобья.
– Один-то ты можешь сразу… Представил, что ты уже там, раз – и готово. А со мной…
– А без тебя я никуда не пойду. Ты что, с ума сошел? Как я… без тебя?
Я присел перед ним, взял за кисти рук, притянул. Он смотрел в сторону, посапывал виновато.
– Ерошка… Почему ты захотел, чтобы я тебя оставил?
Он надул губы. Все так же глядя вбок, выговорил:
– Я не захотел. Наоборот… Но надо было, чтобы ты очень позвал меня с собой. Без тебя мне туда не попасть…
– Я и зову ОЧЕНЬ!
– Правда? – он стрельнул в меня быстрым зеленым взглядом.
– Вот балда! Нет, ты в самом деле заработаешь по шее!
Ерошка заулыбался, оттаивая:
– Тогда ладно. Тогда идем… Но учти, что это насовсем.
Опять была в его словах какая-то опаска. Но я только спросил:
– А если я возьму тебя на плечи и представлю, что оба мы уже там? Получится?
– Не получится… Да и зачем нам это? Дойдем как-нибудь без хитростей…
– Конечно, дойдем!
– Только учти: Город гораздо дальше, чем кажется…
– Но ведь все равно он же есть!
– Да. И мне туда очень надо.
– Потому что… со мной? – осторожно спросил я.
– С тобой… И со всеми, кто там есть…
Мы пошли. Ерошка поглядывал на меня, а потом, поймав мой взгляд, начинал смотреть под ноги. Перед ним по землистой колее прыгали два кузнечика. Будто два братишки. Или… братишка и сестренка?
Я вспомнил Еську и вдруг понял, что она очень похожа на Серафиму. Да… Несмотря на то, что Серафима круглолицая, а Еська вся такая… остроугольная. А еще они обе были похожи на девочку с портрета, который я, восьмилетний, видел в мастерской старого Гольдштейна.
Трава стала ниже, кое-где между нею теперь виднелись песчаные проплешины.
Сам не знаю отчего, я сказал:
– Может быть, мы встретим здесь Травяного Зайца.
– Травяного и Песчаного, – с пониманием уточнил Ерошка.
– Да…
– И он пойдет с нами! Хватит уж ему болтаться неизвестно где!
– Но он же охраняет Синего Треугольника, – осторожно напомнил я.
Ерошка хмыкнул:
– Думаешь, Треугольник все еще сидит в твоем ящике?
– А где он?
– Он… везде.
– Откуда ты знаешь?
– Ну… знаю, вот и все.
…Он и правда знал многое. Он сделался вдруг разговорчивым и, шагая рядышком, начал рассказывать, что будет дальше.
Сначала мы встретим Травяного и Песчаного зайца («И я скажу ему спасибо за патефон», – подумал я). Потом, к вечеру, дорога приведет нас к асфальтовому шоссе с машинами, с автобусными остановками, автозаправками и уютными трактирчиками на обочинах. И мы увидим там павильончик, одна из стен которого будет сплошь из стекла. Это – фотомастерская Моти Гольдштейна. Для проезжих водителей, пассажиров и всякого дорожного люда.
Мотя, качая головой и удивляясь рассказу о наших приключениях, накормит нас ужином, а после спросит: не подбросить ли нас до Города на машине. Потому что нас там ждут. Вчера на велосипеде приезжала большеглазая конопатая девчонка и спрашивала: не появлялись ли тут длинный небритый мужчина и мальчик в футболке с надписью «Серафима»? Мотя сказал, что пока не появлялись, но появятся непременно, раз она ждет.
«Ну, я задам этому трубочисту», – пообещала девочка и укатила.
«Непонятно, кого она имела в виду», – сокрушенно скажет нам Мотя.
«Меня», – гордо сообщит Ерошка и, улыбаясь, ляжет щекой на стол.
Мотя снова скажет о машине, но Ерошка уже будет спать, причмокивая губами рядом с тарелкой, где останется недоеденной рисовая каша с повидлом.
Ерошку мы уложим на топчане, под холщовой декорацией, изображающей пароходную палубу. Травяной и Песчаный Заяц с перемазанной повидлом рожицей уляжется у него в ногах. А мы с Мотей будем сидеть за бутылочкой «Каберне» и разговаривать до середины ночи. О чем? Ну, это отдельная повесть…
Утром, после завтрака, Мотя вновь напомнит про машину. Но мы с Ерошкой двинемся пешком. Славно идти не спеша, когда впереди только хорошее. Ожидание хорошего – это уже само по себе радость.
18
(Вроде как эпилог. Да?..)
…Ерошка в самом деле завел себе собаку и назвал ее Макака. Это милая кудлатая дворняга с желтыми глазами и репьистым хвостом. Очень дружелюбная. Она сразу подружилась с котенком Томасом, которого принесла откуда-то Еська. А еще у нас живет лошадка-пони, которую зовут Шоколад. Еська утверждает, что «шоколадное» имя приносит счастье. Мы все знаем, что Шоколад – это обросшая коричневой шерстью деревянная коняшка, которая принесла Еську прямо в Город, избавив ее от многих опасностей и бед…
Обитает у нас в доме и Травяной (и Песчаный!) Заяц, но он – личность, как говорится, неконтактная. Предпочитает сидеть в полутемных закутках и кладовках. Только с Макакой у него дружба. Ночью вместе спят на широкой летней веранде, за бочкой с громадным фикусом.
Впрочем, иногда Заяц надолго исчезает – шастает по травяным и песчаным пустошам за Городом. А возможно, и где-то дальше. Не исключено, что он навещает Синего Треугольника, который, как мне кажется иногда, все еще дремлет в ящике письменного стола.
Хотя это, конечно, ерунда. Ерошка наверняка прав: Синий Треугольник везде. Например, прямо над нами. Крыша нашего мезонина, высокая кирпичная стена-брандмауэр и стоящий на пригорке забор соседского сада своими кромками образуют над заросшим двором треугольник. И в этом треугольнике синеет летнее небо.
Здесь почти всегда лето (за исключением двух-трех Рождественских и новогодних недель) – в Городе, где мы живем. В Городе, где перемешаны деревянные улицы Тюмени (и Малогды) с приморскими переулками Гаваны и Севастополя, где покрытые бурьяном откосы Туры соединяются с желтыми слоистыми обрывами Херсонеса; где старинные крепости с поржавевшими рыцарскими латами в каменных нишах отданы для игр и приключений городским мальчишкам и девчонкам; где из мелкого, поросшего камышом Андреевского озера можно городскими оврагами, по речке Тюменке за полчаса добраться до морского залива за мысом Два Кузнечика; где добродушные (никогда не обижающие воробьев) коты сонно греются на чугунных пушках старых бастионов и на теплых, брошенных на песке адмиралтейских якорях…
Бывает, что Ерошка целыми днями носится с друзьями-приятелями по крепостным дворам и заросшим откосам. Приходит к вечеру – в синяках и белых ссадинах на загаре, в колючках и пыли.
– Чучело приморского базара, – сурово говорит Еська. – Волосы прилизывает, а нос и локти как у папуаса…
И она берет мочалку, наливает в большущий таз горячую воду.
– Ма-а!.. – воет Ерошка. – Ну чего она! Опять хочет мойдодырить!
– И правильно, – говорит Серафима. – Если бы не Лена, ты зарос бы лишаями.
Вообще-то Ерошка и Еська живут дружно. Однако бывают изредка стычки. Или потому, что он неряха, или от того, что не хочет показывать сестре стихи, которые сочиняет. Бывает, что приткнется у подоконника и выводит в тетрадке корявые строчки, а она подкрадется и – зырк через плечо!
– Мама! Ну чего она лезет!
– Я не лезу! Я только одним глазком! Жалко, да?
– Жалка знаешь где? У пчелки в…
– Мама, а он выражается!
– А ты ябеда! – И у Ерошки намокают глаза.
Надо сказать, он характером послабее сестры, даже плаксивее. Но я читал у каких-то педагогов, что в таком возрасте мальчики часто плаксивее девочек. Потом это проходит. К тому же я помню (хотя уже смутно, будто давний сон), как он догонял меня. Хотя на любимой Ерошкиной футболке с кузнечиком и надписью SERAFIMA не осталось ни малейших следов мишени и бурых пятен.
Иногда я все же считаю долгом укреплять Ерошкин характер. И говорю:
– Что ты скандалишь, как девчонка. Будешь так себя вести, ухи накручу.
Ерошка не оспаривает отцовское право накрутить ему «ухи». Но тут же делает финт:
– Ладно, накрути… А за это возьмешь меня с собой на шхуну! Ну, па-а…
Дело в том, что я готовлюсь к путешествию. Шхуну «Томас Манн» недавно передали местному обществу журналистов-географов и я собираюсь в плавание – до Панамского перешейка, потом через канал, вдоль берегов Южной Америки, мимо мыса Горн, в Австралию и дальше до Владивостока. Что делать, раз книжка издана и продается, а я еще не ходил в море. Кто-то перепутал корпускулы времени на темпоральном векторе, и теперь надо исправлять положение, чтобы в мире, где живет Город, не было путаницы. Впрочем, я ничуть не жалею. Путешествие будет замечательным. Я беру с собой клеенчатую тетрадь с листами в клеточку. Может быть, именно она станет заветной тетрадью, которую я безуспешно искал во многих своих снах…
Капитан шхуны Станислав Язвицкий и боцман Жора неторопливо и тщательно готовят судно к долгому рейсу. Не спеша, внимательно подбирают экипаж. Предусмотрительный Жора заранее заказал в мастерской треугольный парус-кливер из ярко-синей парусины. Катерную пристань в Малогде Жора оставил на Танкиста. Говорит, что якобы тот за последнее время поумнел и обрел кой-какое трудолюбие. Ох, не знаю… Впрочем, ну его, Танкиста. Мне хватает проблем с Ерошкой.
Ерошка то и дело пристает, чтобы я взял его в плавание. Конечно, это бред! Серафима тоже так говорит. И даже Еська. Но Ерошка все равно канючит каждый день.
– А школа! – говорю я тоном самого рассудительного папаши на свете.
– Я буду читать учебники самостоятельно! Каждый день по шесть часов!
– Тебя и на полчаса за уроки не усадишь, – напоминает Еська (ей-то совсем не хочется в плавание; она занимается в детской студии «Волшебная кисть» и собирается стать дизайнером).
– Это здесь не засадишь! А там…
– А там ты свернешь себе шею, – сообщает Серафима. – В книжке что написано! «Ерофей был неугомонен и то и дело забирался на верхушку фор-мачты…»