— Понимаешь, Алмаз, я боюсь снова захромать.
— Да я теперь не верю, что ты на самом деле хромал.
— Нет, я, правда, хромал.
— Значит, сам виноват. Я же не хромаю. И ни разу не хромал за всю жизнь. Ты не бережешь свои ноги. По ночам никогда им отдыхать не даёшь. Вот и выходит, что ты своей огромной тушей ещё и ночью на них давишь. Даже о собственных ногах не хочешь позаботиться, только ешь да спишь, ешь да спишь. Какая из тебя лошадь!
— Говорю тебе, я хромал.
— Я и не отрицаю, что твоя бабка выглядела опухшей. Только вот не жир ли это был?
— Да говорю же, я неловко наступил на один из тех противных камней, которыми мостят улицы, и вывихнул лодыжку.
— Сказал тоже, лодыжка! Нечего подражать людям. У лошадей нет лодыжек. У них есть только бабки. Если ты не начнёшь нормально поднимать ноги, а будешь спать на ходу, вывихнешь вообще все лодыжки, как ты их называешь, одну за одной. С резвой лошадью таких бед не случается. Уверен, всё было не так страшно, а если страшно, ты сам во всём виноват. И хватит об этом! Я отправляюсь спать. И постараюсь думать о тебе как можно лучше. А ты уж постарайся скакать порезвее и согнать жирок!
Конь уже подогнул было колени, чтобы лечь, как Рубин заговорил вновь совсем другим тоном — так показалось маленькому Алмазу.
— Послушай, Алмаз, не могу я вынести, что честный старый конь вроде тебя так плохо обо мне думает. Открою тебе правду: я сам виноват, что захромал.
— А я что говорю? — ответил его собеседник, наваливаясь на перегородку, чтобы повернуться на бок и как можно удобней устроить ноги в тесном стойле.
— Я нарочно это сделал, Алмаз.
Тут старый конь вскочил, точно гром, просунул рассерженную морду в стойло Рубина и, сверкнув глазами, произнёс:
— Не попадайся на моём пути, ты, никчёмный негодяй, а то я тебя укушу! Нет, ты не лошадь! Зачем ты так поступил?
— Чтобы стать толстым.
— Ах ты бочка жира! Клянусь зубами и хвостом! Так я и знал, что ты ещё и обманщик! Из тебя по-другому правды не вытащить, придётся устроить настоящий допрос. Ты просто недостоин быть лошадью. Зачем тебе понадобилось толстеть?
— Затем, что, растолстев, я смог надолго таким остаться. Ведь я не знаю, когда вернётся хозяин, чтобы взглянуть на меня.
— Так ты ещё и тщеславен, бесстыжее создание! Живодёрня по тебе плачет. Покрасоваться он, видите ли, решил! Молчи лучше, не то я оборву свой повод и достану тебя, со всем твоим красивым жирком!
— Нет, Алмаз. Ты хороший конь. Ты не причинишь мне зла.
— Не причиню? Проверим?
— Нет, ты не сможешь.
— Почему это?
— Потому что я ангел.
— А это ещё что такое?
— Откуда тебе знать!
— Да уж, понятия не имею.
— Я знаю, что ты не знаешь. Невежественный, грубый, простой смертный конь, вроде тебя, и не может знать. Но маленький Алмаз слышит всё, о чём мы тут говорим. Уж он-то знает, что на небесах тоже живут лошади, чтобы ангелам было на ком скакать, а для более важных случаев там живут ещё львы, орлы, буйволы и другие животные. И лошади, на которых скачут ангелы — это лошади-ангелы, иначе ангелы не смогли бы на них скакать. Так вот, я один из них.
— Врёшь ты всё.
— Ты слышал раньше, чтобы лошади говорили неправду?
— Никогда в жизни. Но ты ведь сам признался, что обманул со своей хромотой.
— Я не обманывал. Просто было нужно, чтобы я растолстел, а славный Джозеф, твой хозяин, похудел. Я мог бы притвориться, что охромел, но так не поступит ни одна лошадь, а тем более лошадь-ангел. И тогда, чтобы захромать по-настоящему, мне и пришлось нарочно потянуть лодыжку — у лошадей-ангелов есть лодыжки, потому что на небе не используют лошадиные слова. И это очень больно, уверяю тебя, Алмаз, пусть даже ты не такой добрый, чтобы мне поверить.
Старый Алмаз не ответил. Он снова улёгся на пол, и сонное фырканье, весьма напоминавшее храп, говорило о том, что если он ещё и не спит, то уже не в состоянии понять ни слова из того, о чём ему толковал Рубин. Когда маленький, Алмаз это понял, он отважился подхватить брошенный на полуслове разговор.
— Зато я добрый, Рубин. И я тебе верю, — произнёс мальчик.
Но Рубин не отозвался и даже головы не повернул в его сторону. Думаю, конь понимал по-человечьи лишь то, что привык слышать от кебменов и конюхов. Не дождавшись ответа от своего собеседника, Рубин перегнулся через перегородку и, устремив взгляд на коня, произнёс:
— Подожди, вот наступит день, и ты увидишь, правду я говорю или обманываю. Да старый конь уже давно спит! Алмаз! Нет, право, не стоит.
Рубин отвернулся и начал молча выдергивать сено из кормушки.
Тут мальчик вздрогнул и, оглянувшись, заметил, что ворота конюшни отворены. У него было такое чувство, словно он спал и видел сон. Поискав глазами, не видно ли где Царицы Северного Ветра, Алмаз решил, что лучше ему отправиться обратно в кровать.
а следующее утро мама Алмаза сказала отцу:
— Меня снова беспокоит наш ребёнок.
— Какой, Марта? — спросил Джозеф. — У тебя теперь есть, из кого выбирать.
— Я имею в виду Алмаза. Боюсь, к нему вернулись его странности. Сегодня он снова гулял во сне. Я видела, как он бежал по лестнице среди ночи.
— И ты не пошла за ним?
— Конечно, пошла. И нашла его мирно спящим в кровати. Наверно, это оттого, что последние шесть недель он почти не ел мяса.
— Может быть. Прости меня. Только если Бог не посылает нам благополучия, что я тут могу поделать, родная?
— Ты ни в чём не виноват, славный мой муженёк, — ответила Марта. — К тому же я и не уверена вовсе. Не знаю, с чего бы оно так на него подействовало, мы-то все в порядке. Я вообще кормлю малышку, и ничего со мной до сих пор не случилось. А послушать, как наш маленький человечек поёт, так и не скажешь, что с ним что-то неладно.
Алмаз в это время пел, словно жаворонок в небе. Пока мама одевалась, у него на руках сидела малышка. Нэнни приготовила Джозефу скудный завтрак: слабый чай, чёрствый хлеб и весьма сомнительное масло. Однако тот принялся за него с явным удовольствием, потому что проголодался. Он уже вычистил обеих лошадей и запряг старого Алмаза.
— Ты только представь себе толстого ангела, Кимвала! — начал Алмаз.
Малышку ещё не успели окрестить, но Алмаз наткнулся в Библии на слово «кимвалы», и оно ему настолько понравилось, что с тех пор он называл сестру только так.
— Представляешь, Кимвала, у нас живёт толстый гнедой ангел! — повторил мальчик. — Ведь Рубин — он лошадиный ангел. Он нарочно вывихнул себе лодыжку и растолстел.
— Зачем же ему это понадобилось, Алмаз? — поинтересовался отец.
— А вот этого я и не знаю. Думаю, чтобы выглядеть красивым, когда вернётся его хозяин, — ответил мальчик. — Как ты думаешь, Кимвала? Наверно, для чего-то хорошего, ведь он же ангел.
— Скорей бы уж от него избавиться, — произнёс отец. — Висит он на моей шее тяжким грузом.
— Это потому, что он такой толстый, папа, — заметил Алмаз. — Но ты не переживай — все говорят, что конь выглядит куда лучше, чем когда он у нас появился.
— Да уж, только он может стать тощим, как деревянная лошадка, пока его хозяин вернётся. Нехорошо было так вот взять и бросить его на меня.
— Может, у него не было другого выхода, — предположил мальчик. — Уверен, у мистера Реймонда были серьёзные причины, чтобы так поступить.
— Я бы тоже так подумал, — возразил отец, — да он ведь с самого начала поставил те ещё условия.
— Мы не знаем, что из этого выйдет, отец, — заговорила его жена. — Вдруг мистер Реймонд сделает их повыгоднее, узнав, как трудно тебе пришлось.
— Вряд ли, уж больно он крут, — сказал Джозеф, поднимаясь и отправляясь к кебу.
Алмаз снова принялся петь. Какое-то время он пел куски то из одной, то из другой песенки, а потом эти обрывки сложились и получилось вот что. Уж откуда мальчик взял такую песенку, я не знаю.
Откуда ты взялся, малыш дорогой?
Явился, как воздух, для жизни земной.
Сестрёнка явилась, мой маленький друг,
Из ясного неба, что светит вокруг.
В глазах голубых отраженье небес.
Там дождь показался, но сразу исчез.
Как будто бы мягкая чья-то рука
Погладила нежные кудри слегка,
Дотронулась до шелковистого лба,
На щеки румянец живой навела.
Малышка, откуда улыбка твоя?
Три ангела поцеловали меня.
По взмаху крыла открываются уши,
Чтоб речи Господни внимательно слушать.
Но как обретается облик живой?
Господь пожелал — и я стала собой.
А как ты пришла к нам, какой судьбой?
Господь подумал о нас с тобой.
— Я не помню, чтобы ты сочинял такую песенку, Алмаз, — сказала мама.
— Нет, мамочка. Хоть и жалко, но это не я. Её ведь уже не забрать себе. Но она всё равно моя.
— Почему это?
— Потому что я её люблю.
— А любовь делает её твоей?
— Думаю, да. Она одна такое умеет. Если бы я не любил малышку (этого, конечно, быть не может, ты же понимаешь), она была бы мне чужая. Но я её очень люблю, мою Кимвалу.
— Малышка моя, Алмаз.
— Тогда она вдвойне моя, мамочка.
— Почему ты так решил?
— Ты ведь тоже моя.
— Потому что ты меня любишь?
— Конечно. Лишь любовь создает «моё», — ответил мальчик.
Когда отец приехал домой пообедать и сменить старого Алмаза на Рубина, он выглядел страшно расстроенным и рассказал, что за всё утро у него не было почти ни одного пассажира.
— Как бы нам всем не пришлось отправиться в работный дом, жена, — сказал он.
— Уж лучше в Страну Северного Ветра, — мечтательно подумал Алмаз, не заметив, что произнёс это вслух.
— Лучше-то лучше, — согласился отец, — только вот как нам туда попасть, сынок?
— Придётся подождать, пока нас туда заберут, — объяснил Алмаз.
Прежде чем отец нашёлся, что ответить, в дверь постучали, и в комнату, улыбаясь, вошёл мистер Реймонд. Джозеф поднялся и почтительно, хоть и не очень радушно, принял его. Марта принесла стул, но джентльмен не стал садиться.
— Вижу, ты не слишком-то рад меня видеть, — сказал он Джозефу. — Жаль расставаться со стариком Рубином?
— Да нет, сэр. Как раз наоборот. С ним оказалась уйма хлопот, да и удача от меня отвернулась, так что я жду не дождусь, чтобы его вернуть. Договаривались мы на три месяца, а прошло уже восемь или девять.
— Мне жаль это слышать, — произнёс мистер Реймонд. — Разве от него не было толку?
— Почти нет, особенно, когда он охромел.
— Так вот оно что! — торопливо сказал мистер Реймонд. — Он у тебя захромал. Это все объясняет. Понятно, понятно.
— Захромал он не по моей вине, и сейчас с ним всё в порядке. Не представляю даже, как его угораздило, но…
— Он нарочно, — вставил Алмаз. — Он наступил на камень и вывихнул лодыжку.
— Откуда ты знаешь, сынок? — спросил отец, поворачиваясь к нему. — Я такого никогда не говорил, потому что понять не могу, как всё получилось.
— Я слышал… на конюшне, — ответил Алмаз.
— Можно на него взглянуть? — попросил мистер Реймонд.
— Спускайтесь во двор, — сказал отец, — я его выведу.
Они ушли, и Джозеф, сняв с Рубина упряжь, вывел коня во двор.
— Что я вижу! — воскликнул мистер Реймонд. — Ты плохо за ним смотрел.
— Не понимаю, что вы такое говорите, сэр. Вот уж чего не ожидал от вас услышать. Да он здоров, как бык.
— И такой же огромный, должен заметить. Вернее, жирный, как боров! Так-то ты о нём заботился!
Джозеф был слишком рассержен, чтобы ответить.
— Ты на нём словно и не работал. Это никуда не годится. Ты бы хотел, чтобы с тобой так обращались?
— Да я был бы счастлив, если бы за мной так ухаживали.
— Но он стал таким толстым!
— Я целый месяц не мог на нём работать. И всё это время он только и делал, что ел за обе щеки. Он жуть, какой прожорливый. Да и потом, как я ни пытался за шесть часов в день наверстать упущенное, ничего у меня не вышло, потому что я с тех пор боюсь, как бы с ним опять чего не приключилось. Говорю вам, сэр, когда он в оглоблях, у меня такое чувство, точно я его украл. И смотрит он на меня так, словно обиду копит, чтобы вам потом нажаловаться. Ну, что я говорю! Только посмотрите на него, ишь косит на меня одним глазом! Клянусь вам, он за всё время и кнута-то отведал раза три, не больше.
— Рад слышать. Ему никогда не требовался кнут.
— Вот уж, чего бы не сказал, сэр. Если кому и нужен кнут, так это ему. Да я из-за его черепашьего шага совсем концы с концами сводить перестал. Вот радость-то, наконец-то от него избавлюсь.
— Не знаю, не знаю, — произнёс мистер Реймонд. — Предположим, я предложу тебе его у меня купить — дёшево.
— Да он мне и задаром не нужен, сэр. Не нравится он мне. А коль не нравится, я и ездить на нём не стану, хоть озолотите. Ничего хорошего из этого не выйдет, ежели сердце не лежит.
— Выведи-ка свою лошадь, хочу взглянуть, как они смотрятся в паре.
Джозеф горько усмехнулся и пошёл за Алмазом.
Когда лошади встали бок о бок, мистеру Реймонду с трудом удалось скрыть охватившие его чувства. Рядом со здоровым, гнедым, круглым, как бочонок, Рубином, у которого за телом ног не было видно, стоял Алмаз — скелет, обтянутый кожей. Казалось, через его шкуру можно прощупать все косточки до единой. Измождённый, угрюмый и усталый, конь ласкался к своему хозяину, ни на кого больше не обращая внимания.
— Плохо же ты за ним ухаживал! — воскликнул мистер Реймонд.
— Зря вы так говорите, сэр, — ответил Джозеф, обнимая лошадь за шею. — Мой Алмаз теперь стоит троих таких, как этот рядом.
— Не думаю. Мне кажется, они хорошо смотрятся в паре. Один, конечно, толстоват, другой — слишком тощий, но это не страшно. И если ты не хочешь купить у меня Рубина, придется мне купить у тебя Алмаза.
— Спасибо, сэр, — произнёс Джозеф тоном, в котором не было и намека на благодарность.
— Тебе не по нраву моё предложение? — спросил мистер Реймонд.
— Совсем не по нраву, — подтвердил Джозеф. — Я не расстанусь со своим Алмазом даже, если мне заплатить за каждую его косточку по золотому самородку.
— А кто говорит о расставании?
— Вы только что сказали, сэр.
— Вовсе нет. Я лишь предложил купить его в пару Рубину. С Рубина хорошо бы согнать жир, Алмаза наоборот подкормить. А по росту они вполне друг другу подходят. Кучером, конечно, станешь ты, если только согласишься примириться с Рубином.
От изумления Джозеф не нашёлся, что ответить.
— Я купил небольшую усадьбу в Кенте, — продолжал джентльмен, — и мне нужны лошади для экипажа, потому что там весьма холмистая местность. Шикарный выезд с парой рысаков мне не нужен. Меня вполне устраивают эти двое. Тебе понадобится, скажем, неделя-другая, чтобы Рубин успел похудеть, а Алмаз поправиться. Вот бы протянуть трубку от боков одного к другому, тогда всё решилось бы в мгновение ока. Однако, боюсь, так не получится.
Сначала Джозеф чуть не расплакался, теперь ему неудержимо хотелось рассмеяться, и он по-прежнему не мог вымолвить ни слова.
— Прошу прощения, сэр, — наконец произнёс он. — Мне пришлось туго, и чересчур долго не было никакого просвета, вот я и подумал, что вы надо мной издеваетесь, когда сказали, как плохо я следил за лошадьми. А сколько раз я винил вас, сэр, во всех своих несчастьях! Только стоило мне сказать что-нибудь эдакое, как мой маленький Алмаз смотрел на меня с улыбкой, точно хотел сказать: «Я знаю мистера Реймонда лучше, чем ты, папа». И уж поверьте моему слову, я всегда думал, что, наверное, он прав.