Глава тринадцатая
В освобождённом Пеште
Войти в доверие к Гёргею было не просто. Он приближал к себе людей только после того, как убеждался в их беспредельной преданности. Мартош открыто выражал своё преклонение перед генералом, и тот, присвоив Яношу чин лейтенанта, назначил его своим младшим адъютантом и постоянно давал ему срочные поручения. Часто Яношу приходилось ездить к коменданту Коморома генералу Гюйону за разного рода сведениями, касающимися вооружения крепости. Сведения эти нужны были командующему, чтобы убедиться, точно ли исполняются его приказы о передвижении полевых орудий из Коморома к стенам Буды.
В Пеште медленно налаживалась мирная жизнь: генерал Аулих распорядился вывезти оттуда все дальнобойные орудия, чтобы лишить коменданта Буды оснований бомбардировать город. Однако по приказанию коменданта Буды время от времени обстреливали улицы Пешта и производили там большие разрушения. Население столицы было постоянно настороже, госпитали открывались в местах, недоступных для неприятельских снарядов.
Но жизнь на улицах с каждым днём становилась всё оживлённей.
В тот вечер, когда Янош наконец выкроил свободный час, чтобы повидать свою мать, на плохо освещённых улицах Пешта слонялось много народа.
Он прошёл почти весь город из конца в конец, пока добрался до каменоломни.
В низком сводчатом полуподвале керосиновая лампа тускло освещала десятка два обитателей, занятых вечерней трапезой. Ели не спеша и мало разговаривали, как привыкли делать люди после трудного рабочего дня.
Офицерская форма Яноша сразу привлекла к нему внимание.
Он остановился на пороге, всматриваясь в женские лица.
— Здесь живёт Марика Мартош из «Журавлиных полей»?
— Сыночек!..
— Ты ли, Янош?
Янош не узнал широкой спины отца и за ней не заметил было Марики. Но вот отец поднялся со скамьи, и теперь Янош увидел их обоих.
Иштван неожиданно явился только этим утром к Марике. Он долго разыскивал жену. Когда из «Журавлиных полей» бежали неприятельские солдаты, Иштван поспешил домой. Но Марики он там не нашёл. Односельчане рассказали, что ей жилось голодно и она подалась в город. Никто не знал твёрдо, но, как слышно, служит она подметальщицей в пештских каменоломнях. Тут, добравшись до города, и нашёл её Иштван.
И вот к вечеру того же дня обитатели подвала стали свидетелями встречи трёх Мартошей.
В помещении стало тихо. Никто не касался пищи.
Марика улыбалась и гладила сына по голове.
Он рассказал, за что был дважды награждён: сперва — чином капрала, потом — лейтенанта. Рассказал и о том, как недавно был у Каталины в Дебрецене, какой красавицей она стала!
Иштван слушал сына молча. Но при имени Каталины он вдруг помрачнел:
— Эх, Игнац, Игнац!.. — прошептал он и смахнул слезу.
— Будет тебе, — стала утешать мужа Марика. — Сын пришёл, про радость свою рассказывает, а ты в слёзы!.. Наша с тобой жизнь почитай что прошла, а для молодых, она вся впереди. Видишь, как у сына глаза-то заблестели, как про Каталинку упомянул? А ты, Янош, запомни: сколько раз, бывало, мы с Игнацем прикидывали, как бы вас с Каталиной повенчать… Каталинка для тебя с детских лет словно самим богом назначена. Хоть и строптивая, да всем вышла! Сведёт тебя снова с ней судьба, скажи ей напрямик… Как отец с матерью судили, пусть так оно и будет…
Янош только улыбался, слушая Марику, а когда она кончила, весело ответил, встав во фронт:
— Не смею ослушаться, госпожа Иштванне!
Заулыбался и Иштван, любуясь офицерской выправкой сына.
— Но ты, отец, ещё ничего не рассказал о себе…
— А что рассказывать-то? Жизнь была не сладкая… Снова леса да болота. Снова австрийские тылы. Держался я больше отряда Аронфи, пока австрияк не отсёк у него правую руку, когда мы отбили обоз с провизией… Дурак тот немец аль спьяна сунулся один супротив десятерых. Свою голову сложил, но и грузчика вывел из строя. Долго культяпка не заживала. А когда поправился Аронфи, как раз взяли Пешт. Тут теперь он, газетой торгует.
— В другой раз непременно разыщу приятеля! Сегодня-то едва ли. Меня отпустили ненадолго. Надо торопиться. Да я ещё приду, мама. Мы здесь стоим, неподалёку… Готовим решительный штурм Буды. Не хочет австрийский комендант уходить по-хорошему… Пожалеет!
Иштван снова потупил взор. Умом он всё понимает, а душа?.. Душа не принимает этого бесконечного кровопролития… Когда же, господи, войне конец?!
Марика обняла Яноша:
— Прощай, сынок! Береги себя!
И заплакала.
Янош торопился к заставе. Плохо освещённые дома выглядели сейчас совсем иными. Кафе-клуб «Пильвакс», с которым связано так много воспоминаний, было закрыто для посетителей. Но помещение, видимо, готовили к тому, чтобы в нём возобновилась жизнь. Вон там, в правом углу, столик «общественного мнения», за которым всегда сидел Петёфи со своими друзьями. Янош хорошо помнит кафе в канун революции, когда поэт читал свою «Национальную песню».
Янош уже миновал кафе, когда услыхал знакомый басистый голос:
— «Пештская газета», экстренный выпуск! Подробности ареста графа Людвига Баттиани! Палачи угрожают смертной казнью первому венгерскому министру!
— Аронфи! — воскликнул Янош. — Вот лёгок на помине! Я только что о тебе думал. — Друзья обнялись. — А мне отец всё о тебе рассказал. Бедняга, как же ты теперь без руки?
— Не тужи обо мне! Грузчику и солдату без руки плохо приходится, а газетчик и с одной обойдётся!
— Гляди, вон «Пильвакс». Там мы с тобой встретились в первый раз. Помнишь того молодчика, которого ты отсюда выкинул?
— Ну, как мне забыть! Риварди? Уж очень он брыкался! — рассмеялся Аронфи.
— Теперь он уже больше не будет брыкаться!
И Янош, торопясь, рассказал, как он встретил Риварди, когда был у Каталины в Дебрецене. Как сначала ему было невдомёк, что это тот самый человек, которого проучили Петёфи и Аронфи. Потом министерство внутренних дел установило связь бывшего переписчика с неприятелем, и шпиона казнили.
Аронфи проводил Яноша до заставы. Хотя встреча была короткой, друзья успели поговорить по душам.
Оба недоумевали, почему нигде не слыхать ни Михая Танчича, ни Шандора Петёфи… Не выходит больше и «Рабочая газета»… Странно!
Глава четырнадцатая
Декларация независимости
К торжествам по случаю провозглашения Венгрии независимым государством в Дебрецене готовились две недели.
Наконец, по мнению Кошута, настал момент объявить во весь голос о полной самостоятельности Венгрии.
«Если Гёргей принудит австрийцев отступить до самой Вены, станет наконец возможным то, что не удалось совершить в октябре прошлого года: совместными силами венгров и венцев сбросить ненавистное иго габсбургской монархии», — думал он.
Объезжая фронты, мирные города и деревни, Кошут повсюду видел, что армия воодушевлена и готова сражаться до полной победы, а население преисполнено желания участвовать в освободительной борьбе.
В день празднества большой кальвинистский собор, был переполнен, и у входа толпилось множество людей.
Огласив с амвона принятую на экстренном заседании Государственного собрания «Декларацию независимости» Венгрии, Кошут принёс торжественную присягу:
— Я, Людвиг Кошут, избранный правителем-президентом, клянусь в том, что буду поддерживать провозглашённую независимость нации со всеми вытекающими отсюда последствиями, и обязуюсь подчиняться всем законам и решениям Государственного собрания. Да поможет мне бог!
Не украшенные перлами красноречия, эти слова присяги, может быть, с внешней стороны были самыми простыми из всех выступлений прославленного оратора. Но в обстановке общего воодушевления, царившего в соборе, они звучали торжественно и проникновенно.
Отдельные слова присяги и обращения президента к Государственному собранию доходили сквозь раскрытые врата собора до людей, стоявших снаружи, и сопровождались одобрительными возгласами.
Глава тринадцатая
В освобождённом Пеште
Войти в доверие к Гёргею было не просто. Он приближал к себе людей только после того, как убеждался в их беспредельной преданности. Мартош открыто выражал своё преклонение перед генералом, и тот, присвоив Яношу чин лейтенанта, назначил его своим младшим адъютантом и постоянно давал ему срочные поручения. Часто Яношу приходилось ездить к коменданту Коморома генералу Гюйону за разного рода сведениями, касающимися вооружения крепости. Сведения эти нужны были командующему, чтобы убедиться, точно ли исполняются его приказы о передвижении полевых орудий из Коморома к стенам Буды.
В Пеште медленно налаживалась мирная жизнь: генерал Аулих распорядился вывезти оттуда все дальнобойные орудия, чтобы лишить коменданта Буды оснований бомбардировать город. Однако по приказанию коменданта Буды время от времени обстреливали улицы Пешта и производили там большие разрушения. Население столицы было постоянно настороже, госпитали открывались в местах, недоступных для неприятельских снарядов.
Но жизнь на улицах с каждым днём становилась всё оживлённей.
В тот вечер, когда Янош наконец выкроил свободный час, чтобы повидать свою мать, на плохо освещённых улицах Пешта слонялось много народа.
Он прошёл почти весь город из конца в конец, пока добрался до каменоломни.
В низком сводчатом полуподвале керосиновая лампа тускло освещала десятка два обитателей, занятых вечерней трапезой. Ели не спеша и мало разговаривали, как привыкли делать люди после трудного рабочего дня.
Офицерская форма Яноша сразу привлекла к нему внимание.
Он остановился на пороге, всматриваясь в женские лица.
— Здесь живёт Марика Мартош из «Журавлиных полей»?
— Сыночек!..
— Ты ли, Янош?
Янош не узнал широкой спины отца и за ней не заметил было Марики. Но вот отец поднялся со скамьи, и теперь Янош увидел их обоих.
Иштван неожиданно явился только этим утром к Марике. Он долго разыскивал жену. Когда из «Журавлиных полей» бежали неприятельские солдаты, Иштван поспешил домой. Но Марики он там не нашёл. Односельчане рассказали, что ей жилось голодно и она подалась в город. Никто не знал твёрдо, но, как слышно, служит она подметальщицей в пештских каменоломнях. Тут, добравшись до города, и нашёл её Иштван.
И вот к вечеру того же дня обитатели подвала стали свидетелями встречи трёх Мартошей.
В помещении стало тихо. Никто не касался пищи.
Марика улыбалась и гладила сына по голове.
Он рассказал, за что был дважды награждён: сперва — чином капрала, потом — лейтенанта. Рассказал и о том, как недавно был у Каталины в Дебрецене, какой красавицей она стала!
Иштван слушал сына молча. Но при имени Каталины он вдруг помрачнел:
— Эх, Игнац, Игнац!.. — прошептал он и смахнул слезу.
— Будет тебе, — стала утешать мужа Марика. — Сын пришёл, про радость свою рассказывает, а ты в слёзы!.. Наша с тобой жизнь почитай что прошла, а для молодых, она вся впереди. Видишь, как у сына глаза-то заблестели, как про Каталинку упомянул? А ты, Янош, запомни: сколько раз, бывало, мы с Игнацем прикидывали, как бы вас с Каталиной повенчать… Каталинка для тебя с детских лет словно самим богом назначена. Хоть и строптивая, да всем вышла! Сведёт тебя снова с ней судьба, скажи ей напрямик… Как отец с матерью судили, пусть так оно и будет…
Янош только улыбался, слушая Марику, а когда она кончила, весело ответил, встав во фронт:
— Не смею ослушаться, госпожа Иштванне!
Заулыбался и Иштван, любуясь офицерской выправкой сына.
— Но ты, отец, ещё ничего не рассказал о себе…
— А что рассказывать-то? Жизнь была не сладкая… Снова леса да болота. Снова австрийские тылы. Держался я больше отряда Аронфи, пока австрияк не отсёк у него правую руку, когда мы отбили обоз с провизией… Дурак тот немец аль спьяна сунулся один супротив десятерых. Свою голову сложил, но и грузчика вывел из строя. Долго культяпка не заживала. А когда поправился Аронфи, как раз взяли Пешт. Тут теперь он, газетой торгует.
— В другой раз непременно разыщу приятеля! Сегодня-то едва ли. Меня отпустили ненадолго. Надо торопиться. Да я ещё приду, мама. Мы здесь стоим, неподалёку… Готовим решительный штурм Буды. Не хочет австрийский комендант уходить по-хорошему… Пожалеет!
Иштван снова потупил взор. Умом он всё понимает, а душа?.. Душа не принимает этого бесконечного кровопролития… Когда же, господи, войне конец?!
Марика обняла Яноша:
— Прощай, сынок! Береги себя!
И заплакала.
Янош торопился к заставе. Плохо освещённые дома выглядели сейчас совсем иными. Кафе-клуб «Пильвакс», с которым связано так много воспоминаний, было закрыто для посетителей. Но помещение, видимо, готовили к тому, чтобы в нём возобновилась жизнь. Вон там, в правом углу, столик «общественного мнения», за которым всегда сидел Петёфи со своими друзьями. Янош хорошо помнит кафе в канун революции, когда поэт читал свою «Национальную песню».
Янош уже миновал кафе, когда услыхал знакомый басистый голос:
— «Пештская газета», экстренный выпуск! Подробности ареста графа Людвига Баттиани! Палачи угрожают смертной казнью первому венгерскому министру!
— Аронфи! — воскликнул Янош. — Вот лёгок на помине! Я только что о тебе думал. — Друзья обнялись. — А мне отец всё о тебе рассказал. Бедняга, как же ты теперь без руки?
— Не тужи обо мне! Грузчику и солдату без руки плохо приходится, а газетчик и с одной обойдётся!
— Гляди, вон «Пильвакс». Там мы с тобой встретились в первый раз. Помнишь того молодчика, которого ты отсюда выкинул?
— Ну, как мне забыть! Риварди? Уж очень он брыкался! — рассмеялся Аронфи.
— Теперь он уже больше не будет брыкаться!
И Янош, торопясь, рассказал, как он встретил Риварди, когда был у Каталины в Дебрецене. Как сначала ему было невдомёк, что это тот самый человек, которого проучили Петёфи и Аронфи. Потом министерство внутренних дел установило связь бывшего переписчика с неприятелем, и шпиона казнили.
Аронфи проводил Яноша до заставы. Хотя встреча была короткой, друзья успели поговорить по душам.
Оба недоумевали, почему нигде не слыхать ни Михая Танчича, ни Шандора Петёфи… Не выходит больше и «Рабочая газета»… Странно!
Глава четырнадцатая
Декларация независимости
К торжествам по случаю провозглашения Венгрии независимым государством в Дебрецене готовились две недели.
Наконец, по мнению Кошута, настал момент объявить во весь голос о полной самостоятельности Венгрии.
«Если Гёргей принудит австрийцев отступить до самой Вены, станет наконец возможным то, что не удалось совершить в октябре прошлого года: совместными силами венгров и венцев сбросить ненавистное иго габсбургской монархии», — думал он.
Объезжая фронты, мирные города и деревни, Кошут повсюду видел, что армия воодушевлена и готова сражаться до полной победы, а население преисполнено желания участвовать в освободительной борьбе.
В день празднества большой кальвинистский собор, был переполнен, и у входа толпилось множество людей.
Огласив с амвона принятую на экстренном заседании Государственного собрания «Декларацию независимости» Венгрии, Кошут принёс торжественную присягу:
— Я, Людвиг Кошут, избранный правителем-президентом, клянусь в том, что буду поддерживать провозглашённую независимость нации со всеми вытекающими отсюда последствиями, и обязуюсь подчиняться всем законам и решениям Государственного собрания. Да поможет мне бог!
Не украшенные перлами красноречия, эти слова присяги, может быть, с внешней стороны были самыми простыми из всех выступлений прославленного оратора. Но в обстановке общего воодушевления, царившего в соборе, они звучали торжественно и проникновенно.
Отдельные слова присяги и обращения президента к Государственному собранию доходили сквозь раскрытые врата собора до людей, стоявших снаружи, и сопровождались одобрительными возгласами.