Шаги бегущего сзади человека заставили Андрейку оглянуться. Его догоняла «pretty» с соломенной копной на голове, «в честь Андрэ», как она выпалила.
— Я вам не сказала главного, — захлебываясь начала она. — Это вы меня спасли. Они бы меня убили... Давайте познакомимся: Лизетт. Вы очень симпатичный, Андрэ! — Она заговорила певуче, дружелюбно, а у Андрейки сердце, точно морозом обожгло. Он не мог и слова вымолвить. «Pretty» чем-то походила на ... француженку Женевьеву из кемпа, и Андрейка сделал шаг назад, чтоб исчезнуть.
Лизетт остановилась на полуслове в удивлении.
— Не хотите говорить со мной?.. Ну, тогда сыграем в шахматы.
— В шахматы?!
Андрейка с удивлением поглядел на нее и наконец пошел за «pretty», которая, вот чудеса! играет в шахматы. С еще большим удивлением увидел, что она играет лучше него. Выиграть шесть партий подряд!.. Странная «pretty».
Мимо них промчался черный парень, звеня чем—то, а за ним — служитель в синей робе, который убирал классы. Служитель вскоре вернулся, держась за сердце.
— Убежал! — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Всю связку ключей украл. Ото всех классов... — И он закричал, видно, ругался — не то по-испански, не то по-португальски.
— Не удивляйся, Андрэ, — сказала Лизетт, выиграв очередную партию. — У меня был учитель. Гроссмейстер из России. Он рассказал мне: когда он эмигрировал в Израиль, ему написали в анкете: «Профессии не имеет». Шахматы — не бейсбол. Здесь это ничего не стоит. Ему нечего было есть, и он учил всяких дур... Расскажи, как ты провел лето?
На другой день она отыскала своего Андрэ взглядом, как только вошла.
— Андрэ, ты после школы свободен? Ой, как хорошо! Родители хотят с тобой познакомиться. Пожалуйста, понравься им. Ладно?
Андрейка договорился встретиться с Лизетт после уроков; хотели разойтись по своим классам, но внимание привлекла потасовка. Черные девочки с тонкими косичками кричали, дергая друг друга за волосы: «Ты говорила, что я проститутка?!» — и подругу по лицу кулаком. Еще пять–шесть девочек кидаются в драку. В школьном коридоре начинается свалка. Крик, топот, звон разбитых стекол.
— Хо–оли шит! — вырвалось у Лизетт в сердцах. — Не смотри в эту сторону, Андрэ! Это публика с Карибских островов и Ямайки. Что они не поделили между собой, не знает никто.
— Ты расистка, Лизетт?
— Боже упаси, моя лучшая подруга с острова Тринидад. Правда, страшна, как смертный грех... На ланч прибегай в буфет...
Андрейка там ее и разглядел. Ребята, по обыкновению, кидали друг в друга едой и гоготали. Она разговаривала с высоким парнем в футболке с огромными номерами на спине и груди, не обращая на «весельчаков» никакого внимания. Увидев Андрэ, она помахала ему, чтоб он шел к ним, и познакомила его с лучшим нападающим школьной футбольной команды. И затем — еще с одним футболистом. Затем все вместе уселись за столик пить кофе с бутербродами. Разговаривали о прошлогодних победах.
— Здесь спорт — бог! — сказал Андрейка, когда они спросили его, отличается ли чем-нибудь русский спорт от канадского. — Важнее бога музыки. А в России говорят: у старика было три сына. Два умных, а третий — футболист...
Лизетт вспыхнула, а футболисты улыбнулись натянуто.
— Теперь понятно, почему Россия в футбольной таблице плетется внизу... — сказал один из них.
— Но хоккеисты у нас другие, — заметила Лизетт. — Они взяли первенство мира. Не так ли, Андрэ?
— Не знаю. Я не спортсмен вообще.
— А что значит «вообще»? — удивилась Лизетт.
— В свободные от школы часы я разогреваю картошку в кафе «Мак Дональдс», сгружаю ящики с машин, мою шваброй полы в складе «Мак Дональдса» — мне этого спорта впо–олне достаточно.
Футболисты посмеялись покровительственно и ушли в бассейн. Несколько столиков занимали китайцы из Гонконга, одетые как щеголи. В дорогих свитерах с неизменными фирменными крокодильчиками. В высоких кожаных ботинках.
— Они тоже pretty? — спросил Андрейка.
Лизетт пожала своими «генеральскими» плечами.
— Они китайцы! Когда школьник не отрывается от книги, о нем говорят: «Учится, как китаец... » Бен! Иди сюда! — окликнула кого-то Лизетт. Подошел невысокий взлохмаченный кореец, который на первом уроке математики рисовал при помощи «ЭПЛ макинтош». — Это наш компьютерный бог. Его зовут Бен—компьютер. — И подняла палец кверху. Познакомились... Пока, Бен!.. А вон там — Нэнси, — Лизетт показала на болезненную худую девушку. Но не позвала ее, рассказала вполголоса, что родители бросили Нэнси, когда ей было шесть месяцев. Девочку отдали бездетным. С новыми предками не ужилась. Удрала лет восьми...
У Нэнси висела на руке огромная пластиковая сумка, в которой размещался, по-видимому, весь ее гардероб и все запасы еды: во всяком случае, оттуда она доставала и бутерброды, и кофточку, в которую переоделась, зайдя в туалет.
«Ее бросили в шесть месяцев!..» — До Андрейки вдруг дошел весь ужас этой фразы. — «А я, идиот, считаю себя обделенным... » — Давай познакомимся с ней, — воскликнул Андрейка.
— В другой раз, — отрезала Лизетт. — Вечером нас ждут мои предки. Ты еще не одет... Как, у тебя нет пиджака? Холи шит! — вырвалось у Лизетт. Сиди здесь.
Через пять минут она принесла черный пиджак и брюки.
— Иди в туалет, переоденься. Это твой размер, не беспокойся. Бен одного роста с тобой...
Двинулись к «предкам». Лизетт зачем-то свернула в парк.
— Ты куда? — окликнул Андрейка.
Но оказалось, это вовсе не загородный парк. Это был дом, где жила Лизетт. Трехэтажный особняк в английском стиле с точно зарешеченным стеклом. Сочно–зеленые, с зубчиками по краям, кусты были подстрижены в виде самых разных зверюшек.
— К нам приходит старик англичанин, — сказала Лизетт. — Бывший королевский садовник. Большой оригинал.
Навстречу им кинулся с радостным подвыванием потешный, точно в шестимесячной завивке, тучноватый канадский пес, добрый, как все канадские собаки.
— Питер, — представила его Лизетт, когда он облизал ее с ног до головы. Мой единственный друг. Все эти годы...
Питер сунулся и к гостю — знакомиться, потерся о штаны Андрейки, наконец, встал на задние лапы и ткнулся своим мокрым языком гостю в лицо. «Признал! Навсегда!» — сказала Лизетт удовлетворенно.
В светлой гостиной, увешанной семейными портретами, стоял накрытый стол. Китайский фарфор? Чашечки маленькие, страшно в руки брать. Гостя ждали...
Мама Лизетт казалась девочкой. Тонкая, как Лизетт, крашеные волосы, глаза огромные, немигающие. Сова!
Папа вышел позднее, тучный, с одышкой, лет пятидесяти, поздоровался и тут же стал кому-то звонить по телефону.
Разговор начался ни о чем. Мать осторожненько выпытывала, кто отец, кто мать; Андрейка перевел разговор на бабушку, которая его воспитала, и мать Лизетт воскликнула удовлетворенно:
— Теперь все понятно. Вы религиозны. Поэтому, увидав разбой, вы не могли поступить иначе. Это прекрасно! Канада, надо сказать, страна религиозная.
— То-то школьники стояли тогда столбами. Никто и с места не сдвинулся.
Мама Лизетт не ожидала такой неучтивости. Замолкла в удивлении.
— До еды мы хотим освежиться! — громко воскликнула Лизетт, видя, как округлились глаза у матери... О'кей!..
Она взяла своего Андрэ за руку и увела на «back yard», как она сказала. «Back yard» оказался сосновым лесом без границ, внутри которого, ближе к дому, соорудили огромный бассейн, облицованный розовым и синеватым мрамором.
— Плавки я приготовила, — деловито сообщила Лизетт, выйдя к Андрейке в красном, как огонь, «бикини», и тут же нырнула, проплыв под водой почти весь бассейн. Высунула голову, отфыркиваясь, махнула рукой, мол, давай сюда.
— Я без воздуха не умею! — крикнул Андрейка. Он прыгнул головой вперед, но шмякнулся и животом, и коленками и, как мог, быстро добрался до Лизетт известным стилем, которому его научили в пионерском лагере и который назывался там «плыть по-собачьи». Лизетт протянула к нему руки и глубоко нырнула, Андрейка хлебнул воды, оторвался от нее и, выставив рот над водой, сказал:
— Ты, Лизетт, русалка! От тебя надо держаться подальше! — И выбрался на мраморный парапет.
За столом царила торжественная тишина королевского обеда. Отец Лизетт налил Андрэ какого-то зеленоватого райского вина, затем еще бокал, и еще. Андрейка осмелел настолько, что, закончив еду, подошел к роялю, к которому не подходил с тех пор, как улетел из Москвы.
Пальцы одеревенели, но правой рукой он все же выбрался на дорогу. Концертный «Стейнвей» зазвучал так, словно Андрейка был профессиональным музыкантом...
После первых пассажей он опустил руки на колени.
— Андрэ, продолжай! — восхищенно воскликнула Лизетт.
— Что я, с ума сошел, — сказал Андрейка, подымаясь со стула. — Это Бах. Первый концерт ре минор. Его играет ваш Глен Гульд, гениальный Глен Гульд, и я туда же со своими деревянными руками...
— Ну, сыграй то, что не играет Глен Гульд! — в нетерпении перебила Лизетт.
И Андрейка отстучал «Турецкий марш» и затем, комически покачиваясь, песню, которая, сказал он, называется «Речка движется и не движется... »
Андрейка заметил, что совиные глаза матери стали еще больше. Она смотрела на кисти рук Андрэ, и он рывком убрал руки с клавиатуры и даже вскинул их, отчего рукава пиджака опустились. У Андрейки, естественно, не было не только манжет, но и рукавов. Пиджак корейца Бена он надел на безрукавку, и из рукавов вечернего пиджака вылезли волосатые руки.
— Обезьяна, на которую напялили пиджак! — заметила в сердцах мать Лизетт, когда Андрейка ушел. И позднее каждый раз, вспоминая волосатые руки, торчавшие из пиджака, она вздрагивала.
Но Лизетт, похоже, давно уж не считалась с мнением «предков». Их чопорность была ныне не в моде.
— Можно «не замечать» человека, который тебя чем-то шокирует, но выносить о нем окончательный приговор? Они безнадежны, — вздыхала Лизетт. После школы они с Андрэ будут жить отдельно...
7. Конная полиция Канады и Лермонтов
Поползли слухи, что школу кто-то обворовывает. Пропали бинокли из кабинета географии. Исчезли два компьютера из компьютерного класса. После того, как физический кабинет очистили весь, взяли даже «полушария Фуко», неизвестно кому понадобившиеся, директор школы мисс Гертруда Орр позвонила в полицию. Следователи и полиция работали месяц, опросили сотни ребят и вдруг исчезли, что вызвало почему-то веселье и цветных, и белых.
Давно были сделаны новые ключи, да и запоры стали посложнее, что влетело школе в копеечку, больше ничего пропасть не могло. Но бессилие полиции почему-то радовало многих школьников. Вечно дравшиеся друг с другом карибские негры в честь этого события даже объявили перемирие и, вывалив на футбольное поле с бутылками кока–колы в руках, гоготали так, что к ним пришлось посылать учителя физкультуры, унимать.
В этот жаркий день, когда за Андрейкой прибыла прямо в школу королевская конная полиция Канады и увезла его, он сидел в библиотеке рядом с Лизетт и писал очередное письмо бабушке. В Москву. Он писал бабушке раз в месяц, как договорились. Целый год письма Андрейки были чистой фантастикой, продолжением романов Жюль Верна. Узнай бабушка все как есть, она бы умерла от разрыва сердца, и теперь он радовался, что, наконец, может рассказать правду. Не всю, конечно. Но все же...
В этот момент они и пришли. Вместе с мисс Гертрудой Орр, у которой они, наверное, побывали прежде всего. Блекло–голубые глаза мисс Гертруды округлились в ярости, как в тот день, когда она пыталась избавиться от новичка, не принесшего письма от родителей.
— Мистер Д. и мистер К., Королевская Конная Полиция Канады... представила она.
— Я скажу мистеру Дагласу! — вырвалось у Андрейки.
— Вайс–принсипал сейчас не нужен, — возразил один из «конников» непререкаемо. — Если вы хотите, мы поговорим с ним позже.
И вот он опять ехал с полицейскими, как в первый день приезда в Канаду. Только тогда было все ясно, а тут... он ничего понять не мог. Взяли, как берут в Москве. Без объяснений. Говорят, объяснили директрисе. Вот тебе и свободная страна...
Свернули на скоростное шоссе. Знак у въезда: «401 West».
Везут на Запад, к аэропорту. Андрейке показалось, что его выселяют из страны. В нем ожили все страхи, а страхов-то была полна душа почти год, и эти страхи заставили попытаться рвануться, чтоб открыть дверь и выпрыгнуть на ходу.
Тогда его стиснули хорошенько два жестких, как из чугуна, полицейских и взяли под руки — он утих...
Теперь он не смотрел даже, куда его везут, глядел под ноги и ничего не мог понять...
Чуть ранее к подъезду подкатил на своем стареньком «вольво» мистер Даглас. Лизетт, — Андрейка видел, — помчалась к Дагласу со всех ног, он впервые испытал к ней почти нежное чувство... Позднее выяснилось: мистер Даглас, когда к нему прибежала Лизетт, позвонил в RCMP (Королевскую конную полицию), и ему разрешили приехать.
... Андрейку ввели в помещение без окон, освещенное безжалостно–ярким вокзальным светом.
Мистер Даглас уже сидел у стены, невдалеке от железного письменного стола, и Андрейка понял: не все пропало. На душе стало спокойнее.
Перед Андрейкой положили несколько фотографий. Знает ли он кого-либо из них?
— Вот его знаю, — сказал Андрейка. Это был Барри, спасший его в самое тяжкое время. Только почему-то Барри был острижен наголо. И... без бородки.
— Когда вы с ним познакомились? Все по порядку. — спросил усатый полицейский, пряча листы со снимками в ящик стола.
— Это важно? — спросил Андрейка, взглянув на мистера Дагласа. Тот кивнул, Андрейка увидел, что лысая голова Дагласа блестит от пота. Сердце у Андрейки ухнуло вниз. Он начал вспоминать про себя. Наркотики? Он ими не торговал, его просили указывать посетителям бара, где сидит Джо. Он указывал, догадываясь, правда, в последнее время, что за белый порошок уносят покупатели... Других грехов он за собой не знал и поэтому спокойно рассказал, как встретился с Барри, как тот взял его в кемп, а затем в «Королевский отель».
— Если бы не Барри Томсон, я бы не выжил в этот год...
— Вы любите Барри?
— Еще бы! Он мне вместо отца...
— А «отец» вас?
— Думаю...
— Почему же этот отец посадил вас в «олдсмобиль» Джо?
— Он не сажал! Он запрещал ехать с Джо...
Пожилой следователь, сидевший поодаль, в раздумье погладил свои усы с завитками вверх, в конце концов, повернулся к углу, где попыхивал сигарой канцлер Даглас.
— Мистер Даглас, извините, у меня вопрос к вам. Разрешите?
— Если в этом есть необходимость...
— Эндрю приносил справку от родителей при поступлении в школу. — И с едва уловимой иронией: — От этого отца?
Канцлер прикрыл ладонью улыбку.
— Нет! Помнится, справка была от мистера Баха...
— Ба–ха? О'кей?.. К мистеру Баху вернемся... А об этом отце? Не слышали? Никогда и ничего? А?
— Только то, что он пошел в тюрьму вместо Эндрю.
Андрейка вскочил со стула.
— Ка-ак?! Барри?! В тюрьме?! Что такое?!
Следователь встал, снова погладил свои усы с завитками вверх, окаменело глядя куда-то в окно. И голос у него стал каменным:
— Мистер Даглас. Прошу извинения, я просил бы вас подождать вашего ученика в приемной...
Канцлер Даглас, подымаясь, взглянул на часы. Сказал с дипломатической улыбкой: у него есть еще час и он надеется, что его не заставят опаздывать...
— Барри в тюрьме? — снова вскричал Андрейка, когда канцлер Даглас вышел, переваливаясь по-медвежьи.
Старый следователь еще долго теребил свои усы, наконец, высказался.
— Не обращайте внимания, Эндрю. Мистер Даглас любит шутить...
— Шутить?.. Хорошенькая шутка! Барри не может быть в тюрьме. Он талант! Композитор, музыкант. Добрый и честный человек.
Старый следователь усмехнулся.
— Рассказывал вам добрый и честный человек, что надо «отцепиться от Америки, чтоб не сгореть вместе с ней в атомной войне»?
Андрейка долго молчал. Наконец, выдавил из себя: