— Кто вы? — вырвалось у Андрейки в страхе. — «Сова бесчувственная».
Он ответил нехотя.
— Мое имя Фредди. Отец мой — денежный мешок. Хозяин половины небоскребов в даунтауне. Я вернул ему «крайслер» и ушел сюда... Поймите меня ... как вас зовут? Поймите меня, Эндрю! Я — социальный работник, вокруг меня такая бедность, я не могу ездить в дорогой машине. Решил лето проболтаться здесь, к осени сниму недорого квартиру.
— А–а, вы изучаете жизнь, — с горечью произнес Андрейка. — Тогда, конечно, вам все равно, — продолжил уж про себя: — «На каком матраце спать. Лишь бы чистый...»
— Он отвернулся от «исследователя» Фредди, изо всех сил стараясь не разреветься и не понимая, совершенно не понимая, почему Барри о судьбе Кэрен даже не заикнулся.
Почему-то вспомнились стихи Барри, которые он читал в кемпе:
Мои родители любят друг друга
По-канадски,
холодновато...
Нет, на самом деле все не так... Луна! Здесь главное — не выказать своих чувств: «Чувствуй что угодно, но — улыбайся. Smile... Нет, он бы, Андрейка, так не смог. Ни за что не смог! — Он повернулся на другой бок, оказался лицом к лицу с хилым прыщавым парнем с серьгой в ухе.
— Простите, господин Серьга, вы тоже исследователь? — спросил Андрейка, решив, что от исследователей надо «рвать когти» немедля. Эти опаснее, чем «хеви металл».
— Нет, — уныло ответил Серьга. — Мой отец уперся, как баран. Загоняет меня в компьютерный бизнес. Я проучился в университете два года. Меня рвет от компьютеров... Я хочу заниматься скандинавскими сагами. Сейчас мне никто не мешает.
Тут ввалились в квартиру, сорвав на дверях внутренний крючок, какие-то разбойного вида ребята с ящиками пива в руках. Запахло сивухой, сладким дурманом марихуаны, потом.
— А ну, все отсюда! — гаркнул малый лет двадцати пяти, с прилепленной к нижней губе сигаретой. — Бы–стро!
— Социализм явился, — буркнул исследователь Фредди, выскальзывая из комнаты...
Андрейка пытался вышмыгнуть вместе со всеми, но малый с сигаретой пробасил добродушно:
— А ты, малыш, оставайся! Я тебя знаю...
Андрейка нехотя вернулся к своему матрасу, лег на него и закрыл глаза. Затем выковырнул из матраса кусочек ваты и заткнул уши.
«Кэрен... Кэрен... Почему добрые уходят раньше других?» — Он накрылся одеялом с головой и заплакал беззвучно.
Вокруг расположилась какая-то шпана, играли в карты, пили, матерились, но Андрейку не трогали, поскольку «его знали».
— Вы социалисты? — осторожно поинтересовался Андрейка. — Вас так называют...
Парень с окурком, прилипшим к губе, усмехнулся.
— Окончили школу, а работы нет как нет. Умирать? Ты слыхал такое имя (он назвал имя)? Социалист. Новый глава провинции Онтарио. Мы у него вышибли велфер. Для таких, как я. Что тут началось?! Социализм! Как только мальчишки в других провинциях услыхали об этом, тут же двинулись в наше Онтарио, где платят ни за что. Теперь мы вроде канадских животных. Дикий мир на подкормке... У тебя есть что жевать? Могу подкинуть.
Андрей ответил со спокойным достоинством, что не нуждается.
Денег у него осталось месяца на два. В отеле хорошо платили. В тюрьме вернули все до копейки. К тому же веселый толстяк Джо дал ему на прощанье две золотых цепочки и триста долларов. Триста! Целое состояние!..
... Андрейке исполнилось шестнадцать в середине октября, долгожданный «длинный weekend», которого все ждут в Канаде, как торжества.
Когда до «длинного weekend» осталась неделя, Андрейка начал ставить пометки. На кухне, где штукатурка отвалилась, и темнели кирпичи. День прошел, красный кирпичина перекрещен с угла до угла. Второй, еще один...
Через три–четыре дня нечесаные соседи Андрейки зашептались. У этого парня что-то на уме. Он придумал, как взять деньги! Крестов становилось больше — спор разгорался жарче.
— Подкоп под банк?.. Нет, он торчит тут безвылазно. Хочет взорвать «Бринк»? «Я знаю, — воскликнул, пыхнув цыгаркой, малый, лет двадцати пяти, разрешивший Андрейке остаться в их избранном обществе. — «Бринк» после взрыва все время чихает. Не иначе, мальчишка выяснил у механиков, когда «Бринк» отгонят на ремонт и всю дневную выручку повезут в простом автобусе. Тут-то он возьмет все. Без стрельбы. С игрушечным пистолетом... В Штатах такой случай недавно был. А мальчишка читает газеты...
... Уход Андрейки «на дело» оказался сенсацией. Может быть, самой большой сенсацией в забытом Богом «музыкальном ящике».
Вбежал парень с рассеченной губой и бутылками «краски» в обеих руках и проорал на весь этаж слова, которые его дружки не могли сразу постичь. Тогда он прокричал каждое слово отдельно:
— Он!.. пошел!.. в школу!
«Принципал»... Как в Древнем Риме. Распнут на кресте — обычное дело... » — Андрей поежился.
Мистер Даглас полистал папку Андрейки, и все началось по второму кругу.
— ... У меня нет родителей!
— Совершенно? Вы приехали год назад из Москвы один... пятнадцати лет от роду? Первый случай в новейшей истории.
Серые выпученные глаза канцлера смотрели приязненно, и Андрейка впервые рассказал все, как было.
— Есть еще родственники в Канаде? — спросил мистер Даглас, посерьезнев и усаживаясь на стуле поглубже... — Нет? Значит, вы совсем один... Не так ли?
— Бабушка есть. В Москве.
— Стольный град Москва, — вдруг произнес мистер Даглас по-русски каким-то высоким клоунским голосом, вызвавшим у Андрейки улыбку.
— Моя бабушка тоже родилась в Москве, — торопливо перешел он на английский. — Мир тесен. Так что мы были с вами земляками в XIX веке. Жизнь любит шутить, не так ли? — Он помолчал, вытер лысину несвежим платком. — Так вот что, господин экс—земляк. Я не имею права принять вас. Ни в коем случае. Без письма отца... или другого совершеннолетнего поручителя, достойного доверия... — Он внимательно поглядел на Андрейку круглыми выпученными глазами и вдруг сказал как бы вскользь:
— У вас музыкальные пальцы, мистер Эндрю! Какую музыку вы предпочитаете?
— Баха!
— Иоганна Себастьяна Баха?! Допустим! А что из Баха? Самое любимое?..
— Чакону!
— Чакону?! И можете воспроизвести первые два—три такта, не так ли?.. Ну–у, это будем считать равноценным письму от отца. Я вас принимаю, Эндрю. На свою голову. Рискую! Пока ничего не случится, все будет прекрасно. Но если что-нибудь увижу... двойная игра... Тут же возникнет вопрос: как этот Бах попал в школу?.. — Опять вынул платок и вытер лысину, и спросил деловито, какой у Эндрю любимый предмет. — Математика? Я познакомлю вас с нашим математиком, и он решит, какому классу канадской школы вы соответствуете... А пока что зайдите вот сюда, — он показал на комнату сбоку кабинета. — И там напишите по-английски вашу биографию, а также все, что хотите.
Андрейка взял протянутый ему лист бумаги; когда уходил в боковую дверь, в кабинет канцлера постучали. Андрейка не оглянулся на вошедшего, но новый разговор у канцлера отвлек его от собственных мыслей.
Пронзительный девичий голос поблагодарил мистера Дагласа за что-то, а затем попросил его спокойным будничным тоном перенести экзамен, назначенный на завтра.
— Завтра я иду делать аборт.
У Андрейки рот приоткрылся. «Аборт?!» Он представил себе, что бы началось, если б к директору или завучу их московской школы заявилась девица с такой просьбой. Скандал! Понаехали б комиссии. Из РайОНО. Из всяких горсоветов. Заседания–проработки...
Тут не случилось ничего. Мистер Даглас позвонил кому-то, видно, учительнице, и спросил ее, не возражает ли она, если экзамен у Анны–Марии Гран из ее класса он примет сегодня. Сам.
Через секунду негритянка лет 16–17 в потертом свитере и драных шортах радостно влетела в комнатку, где сидел Андрейка, и, не обращая на него никакого внимания, принялась писать. Временами она что-то бормотала вполголоса, притрагиваясь пальцами к своим смоляным волосам, закрученным в десятки тоненьких косичек.
«Полная Луна, — сказал себе Андрейка. — К завучу с абортом... »
Из кабинета вице–принципла снова донесся женский голос. На этот раз говорила женщина явно немолодая. Измученным надтреснутым голосом поведала, что, как она думает, ее сын курит марихуану и продает в школе. А дома не держит. Так, наверное, здесь прячет, в своем локере...
Донесся телефонный разговор, через несколько минут кто-то вошел, и мистер Даглас спросил пришедшего деловито, давно ли он доставляет в школу наркотики. Как давно?! — повторил сиплым, сдавленным голосом.
Послышалось шевеление, трудное дыхание, наконец, ответили, что уже месяц, как начал...
— Где достаю? ... Я не знаю, мистер Даглас, имени черного, который доставляет марихуану... Могу сказать лишь, где храню.
— За признание — половина наказания. Пошли к локеру...
Андрейка уже кончил писать, когда они вернулись.
—... Твое счастье, что я узнал об этом от твоей матери, — прозвучало за дверью. — И ты обещаешь «завязать». Только поэтому я не позвоню в полицию. Но в следующий раз ты пойдешь в тюрьму. Тебе не поможет ничто...
Андрейка решил, что самое разумное в такую минуту к вайс–принципалу не идти. Принялся переписывать свою биографию, оглядев книжные полки вдоль стены. Нет ли словарика?
Как-то корректнее надо сказать о дурацком законе, загнавшем его в бывшее студенческое общежитие по имени «музыкальный ящик»...
С трудом преодолел искушение спросить у губастой негритянки, шепчущей что-то свое, можно ли в биографии выразить несогласие с каким-либо канадским законом. Или... свобода свободой, а в зубы дадут...
Решил написать: «Из-за такого закона мог и загнуться... »
Выглянул из комнатки осторожно:
— У меня готово...
Раздраженный Даглас ходил по кабинету взад–вперед, молча взял листки Андрейки. И сразу повеселел.
— Ну, господин Бах, при таком английском вам не страшна даже мисс Гертруда.
... Первый день занятий начался торжественно. В актовом зале пели гимн «О, Канада!» Затем его пели каждое утро, но не с таким энтузиазмом. После него молился, кто хотел. Андрейка искоса поглядывал на молившихся. В Москве не молилась даже бабушка...
Наконец, ученики разбежались по классам.
Первый день привел Андрейку в замешательство. Спустя час сосед по парте исчез. Затем Андрейка помчался сломя голову на свой урок. Вообще во всем классе почти не было учеников, окружавших его час назад.
Он чувствовал себя как в электричке или метро.
Пассажиры входят, выходят. Никому нет дела до другого. Вроде бы никто ни с кем не разговаривает. А гул, как на вокзале.
На ланче иначе. Здороваются, спрашивают, как дела. Отвечают обычно одно и то же: «Я очень устал». Видно, так принято. Разбились на группы. Что-то обсуждают оживленно, жуют, кидаются огрызками, и многие, Андрейка с удивлением отметил, без всякой экспрессии матерятся...
Матерная брань на разных параллелях и меридианах, по-видимому, вовсе не одно и то же, подумал Андрейка. В Грузии, сам видел, это гнуснейшее оскорбление. Скажешь кому-либо «Я твою маму е... » и получишь ножом в горло. В обрусевших республиках, сколько он помнит себя, матерщина всегда была обыденным средством человеческого общения. Но в школах и учреждениях редко кто посмел бы послать своего приятеля или сослуживца, звонко, в общественном месте, по матушке. Это скандал!
В Северной Америке, он узнал это от Каланчи в тюремном дворике, была сексуальная революция. Наверное, по этой причине матерились на каждом шагу. Девчонки на ланче отваживают надоевшего собеседника: «Fuck off, Harry!» Говорят беззлобно подруге, пристающей с пустыми расспросами: «Fuck off, dear Michelle!»
Андрейка вначале поеживался от этого «матерщинного тенниса», как в тюрьме! Но... никаких эксцессов не происходило...
На ланче он и разговорился с прыщавым парнем в майке со спортивным номером во всю спину. Тот вкусно хрустел огурчиком, вытирая губы тыльной стороной ладони. Парень показался ему русским, хотя и заявил небрежно, что по-русски он не понимает ни слова. Он объяснил Андрейке, почему в перерывах все несутся, как при пожаре... В Канаде учатся вместе восемь лет. «Восемь лет класс, как и у вас, в России, постоянный». Тогда-то и складывается школьная дружба или неприязнь. А «хайскул» — как в университете. Каждый выбирает свои курсы. Летит на свой урок... Что ты выбрал на этот семестр? — Он взглянул на раскрытый блокнотик Андрейки, в котором было расписание занятий. И вдруг воскликнул по-русски: — Ни фига себе! Математик взял тебя, новичка, сразу в двенадцатый класс! А по физике? Тоже! Ни фига! Ты, что, вундеркинд? Капабланка?
— Нет, просто в Москве я учился в математическом классе.
— Ага, а вот по биологии ты увяз, попал в десятый, — с удовлетворением заметил прыщавый. — Высоко летаешь, где-то сядешь!
— А какого черта ты врал, что не знаешь русского? — хмуро спросил Андрейка, разделавшись со своим «каменным» бутербродом (вчерашние булочки стоили в ближайшей лавке вдвое дешевле).
— А зачем мне русский? — удивился парень, снова вытирая рукой растрепанные губы. — Русских в Канаде — кот наплакал. Так, реликты... Какой же смысл разговаривать на туземном языке?! Что? Для канадцев все языки, кроме английского и французского, — татарские, хоть они и играют в свою «культурную автономию»... Ха, не принимай их всерьез... Ты обрати внимание, как говорят индейцы — хозяева этой землицы. Их споили почище, чем русских мужиков. У алкашей язык уходит, остается мычание, сдобренное матерщиной... Не желаю быть «культурной автономией»! Не желаю мычать!