Ний вошёл в свой любимый коридор и открыл несколько ящичков, в которых тускло отливали разноцветными гранями графинчики.
— Чертовски приятно быть обладателем всей этой мерзости! — Прорычал Ний. — Какие здесь собраны душонки! Страшные, грубые, липкие, грязные, жёстко тупые, всегда безобразные, мерзко ревущие, мелко-нечестные, скользкие, стыдные, низкие, тесные. Тесные? Эх, опять забыл… Такой стих, такой стих! — Разозлившись, что он не может вспомнить стихотворение, Ний свирепо затопал пудовыми ногами: — Все, все без исключения заслуживают самого зверского наказания и — придёт время — я покараю их по справедливости! Вот в чём гвоздь вопроса! Виноват — будь наказан! Не виноват, но можешь провиниться, — будь наказан, чтобы неповадно было! Вот в чём гвоздь вопроса! Всех нужно наказывать! И тогда лучшим поощрением станет ненаказание! Никто никогда не упрекнёт меня в жестокости, потому что я поступаю по справедливости! Даже самая большая мерзость становится благородной, когда делаешь её во имя справедливости! Я возьмусь за людей, за этих слабаков! Я нашлю на них катастрофы, войны, эпидемии! Я покажу им, что такое настоящая справедливость!
— Господин Ний! Самый справедливый! Господин Ний! — В коридор влетела худая, состоящая из соломенного тельца и соломенных ручек и ножек Кикимора. Сегодня с неё сыпался пух, словно с тополя в период цветения.
— Чего тебе? — Недовольно отозвался Ний, он не любил, когда его одиночество нарушали. — Что это ты такая пушистая?
— Тьфу-тьфу, — отплёвывалась и отряхивалась Кикимора. — Это я кур у лесавок общипала. Они, эти лесавки, эти мелкие лесные твари допустили в свой лес противного мальчишку с лебедихой! Ещё и гордятся! Тим и лебедь Обида направляются к Зничу! Они хотят нас объегорить. Подкузьмить: извести клеймо! Спасти Даниила!
Несколько секунд Ний оторопело слушал, а потом взревел низким дребезжащим голосом: — Этому не бывать! Аспида ко мне на совет!
Крылатый змей, который подглядывал за Нием, тут же вполз в коридор и скромно сложил свои уродливые крылья, выражая готовность подчиниться любому приказанию.
— Ну!? Что станем делать с мальчишкой, бесовское отродье? — Мантия Ния оглушительно гремела железом, с неподвижного лица стекал раскалённый дождь.
— О величественнейший из мерзейших, о изнанка белого дня, воплощение мрака… — гундосил Аспид в два хобота, извиваясь из кольца в кольцо и тем самым выражая подобострастие. — О, повелитель ужаса… Ваши предыдущие советчики недооценили Лиходеича. Но ещё больше они недооценили самого мальчишку. Он хитёр и очень опасен. Он не только добрёл до Видении, но и сильно по ней продвинулся. Окажись он дурачком, он погиб бы, сделав первый шаг по той земле… Обезвредить мальчишку нам может помочь только такой же мальчишка… — Аспид выдержал многозначительную паузу и, понизив голос, хрюкнул прямо в ухо Ния: — …то есть его братец.
Ний молчал, но, судя по тому, как по его раскалённому лицу ещё обильнее потекли красные капли расплавленного железа, идея ему пришлась по вкусу.
— Необходимо мальчишку, который находится у нас, поставить во главе той бригады, которая пойдёт обезвреживать Тима, — продолжал Аспид, размахивая хоботами. — Только ум одного мальчишки может победить ум другого, нам с человеческим умом будет трудно справиться.
— Но как это сделать? Говори, иначе убью!
— Очень просто, мой господин. Надо ввести сознание мальчика Дани в изменённое состояние. У меня есть отличный кандидат для подобных трансформаций. Отъявленный проходимец, доложу я вам! — Кончиком хвоста Аспид нащупал притаившегося за дверью маленького бесёнка и рывком поднёс несчастного к глазам Ния. С упоением раскачивая его, Аспид продолжал гнусавить: — Его сознание мы вольём в сознание Даниила. Вживим его вредность, коварность, лживость, злобу, мстительность! Привьём мальчишке все его гадостные наклонности. Если бы Дан не был погружён в пучину забытья, нам бы пришлось повозиться с ним. Но сейчас операция пройдёт без осложнений. И ещё… — Аспид со значением понизил голос и расправил огромные крылья, — я предлагаю всех свободных от каверз злоденцев собрать в одном месте и заставить их воображать картину поражения Тима и, соответственно, нашу победу. Воображаемые картиночки, картинулечки, картенята непременно осуществятся в будущем. Чем ярче и подробнее наши злоденцы будут воображать посрамление наших врагов…
— Да какое у них воображение-то? — Презрительно буркнул Ний. — Что они — детсадовцы или дети младшего школьного возраста?
— Что же делать, — Аспид только развёл крыльями. — Приходится довольствоваться жалким подобием детской фантазии. А уж я постараюсь, чтобы злоденцы ярко вообразили поражение Тима и его подручной лебедихи.
Ний был доволен — каменный пол покрывал толстый железный панцирь от накапанного с него железа. «И как он до сих пор ещё весь не растаял, откуда что берётся?» — Подумал крылатый змей. Аспид подобострастно подполз к ногам Ния и, негромко постанывая, потёрся о его железные ботинки хоботами. Теперь он был уверен — его простили.
Через минуту подземная резиденция Ния пришла в движение. В большой зал, где злоденцы по вечерам устраивали просмотр любимой передачи «Катастрофы недели», спешно стаскивались стулья и расставлялись рядами. Нечисти становилось всё больше и больше. Одним броском своего мощного чешуйчатого тела в зале очутился Аспид, за его спиной нетерпеливо почёсывались крылья одно о другое.
— Раз-два, слушай мою команду! — Рявкнул он и начал медленно-медленно раскачивать свои хоботы, стараясь ввести зал в гипнотическое состояние. — Сейчас вам придётся напрячь свою фантазию, чтобы воплотить в жизнь план, придуманный мной и одобренный господином Нием. Двенадцать-восемнадцать. Я ввожу вас в транс. Вы должны представить свои самые страшные заветные мечты. Самые потаённые, самые чудовищные. Дайте волю фантазии, не скромничайте в желаниях — и вы будете королями положения! Долой жалость! Долой мытьё рук! Не хотите — не чистите зубы! Триста пятьдесят восемь-двадцать девять. Вы должны представить, как мы поймали Тима. Не забудьте, что с ним находится кандидатка для супа — лебедь по имени Обида. Вы должны увидеть картину захвата мальчишки, представить, как связывают его и пташку по рукам, ногам и крыльям. Он обездвижен, и никто из его друзей не может и дёрнутся, чтобы помочь ему! — Злоденцы были очень недовольны тем, что их заставляют слушать самовлюблённого змея, обычно в это время все занимались перевариванием обеда. Его слова, а особенно мотание противных хоботов раздражали всех до яростного желания наброситься на него и обломать ему крылья. Вертлявые черти, бубнящие ведьмы, рычащие Пёсиглавцы, стонущий Переруг и прочие, прочие недовольно урчали, понося между собой непрошенного оратора. Но все звуки самовлюблённый змий воспринимал в качестве одобрения своим словам и признаков боевого настроя у собравшихся. И поэтому продолжал верещать громче и громче: — Шестьсот шестьдесят шесть-восемьсот восемьдесят восемь. Вы должны представить свои самые страшные заветные мечты. Неприятные вам существа набрасываются и рвут друг на друга на части. Их жалкие косточки хрустят. А вы стоите и наслаждаетесь этой картиной торжествующей справедливости. Миллиард миллиардов! Над всеобщим ликованием я изящно парю, сверкая на солнце могучими крыльями. Вы должны представить свои самые страшные заветные мечты! Долой жалость! Долой мытьё рук! Не хотите чистить зубы — и не надо!
Аспид говорил и говорил, размахивая хоботами и хлопая крыльями. Утомлённые его речью злоденцы спали с открытыми глазами, на их унылых и маловыразительных, как мусорные веники, физиономиях ничего не отражалось. Вы только представьте себе: двадцать рядов мусорных веников метёлками вверх! Оглядывая безмолвный и неподвижный зал, Аспид остался весьма доволен своим красноречием. В соседней же комнате на двух операционных столах лежали крепко спящий Дан и дрожащий бесёнок. Серая щетинка на мордочке бесёнка потемнела от слёз, неудержимым потоком они лились из его зажмуренных глаз. На бледном лице Дана иногда возникала мучительная гримаса. Очевидно, тот насильственный сон, в который его ввергли, не приносил ему никакого удовольствия, мальчик сильно страдал, не в силах отделаться от наваждения.
В комнату вошёл невысокий мужчина в строгом костюме тройке. Положив дипломат на маленький столик, он открыл его и достал несколько небольших коробочек. Затем уколол иголками пальцы своих пациентов и, выдавив по несколько капель крови, размазал их на стекляшках так же, как это делают при обычном анализе в поликлинике, и вставил в какой-то электронный прибор. Раздался мышиный писк, по табло побежали красные цифры.
— Так, так, — проговорил строгий человек. — По всей видимости, ни тот, ни другой накануне не ели фасоль и не дотрагивались до белого петуха. А гуляли по большой дороге достаточно давно. Ну что ж, пожалуй, можно и приступать к пересадке сознания. Результат будет положительным. Через пару минут строгого человека уже никто бы не узнал. По белому от пудры лицу струились красные и чёрные полосы, длинные волосы парика (явно женского) стягивала на лбу жёлтая ленточка с пятью куриными перьями. Под балахоном с грубо намалёванным скелетом, его тело подёргивалось, будто в нём прыгала маленькая мартышка. Вдруг шаман взметнул руки вверх — в левой у него был огромный бубен, а правая вилась свободно, как осенний лист, — и пустился в пляс вокруг Дана с бесёнком. Скорее всего, это походило на занятие физкультурой, когда учитель даёт команду: «Правое плечо вперёд. Приставным шагом марш!» Шаман, будь он учеником, обязательно заслужил бы одобрение, так как его прыжки сопровождались высоким подниманием бедра.
— Чок, чок, молчок! Кто увидел, зуб на крючок, рот на замок, — отрывисто выкрикивал шаман. — Ты был Дан, я был бес. В мире несколько небес. Ты был Дан, я твой бес. Никаких тут нет чудес, — каждую фразу шаман сопровождал бешеным сотрясением бубна и сильно лупил кулаком в самый центр древнего инструмента, на что тот отзывался утробным ахом, словно ругался. Глаза шамана стали узкими-узкими, в щелях вместо зрачков кипело огненное железо. — Отвори ворота, Дан, я тебе сознанье дам. Свет стал жаркой страшной тьмой, я теперь навек с тобой.
Маленький бесёнок уже не шевелился, только лысый хвостик с пушистой кисточкой, высунувшийся из-под простыни, мелко-мелко дрожал. Дан оставался неподвижным.
Вдруг по всему телу шамана прошла судорога, неестественно выворачивая руки и ноги. Маленький бесёнок приоткрыл глаза и посмотрел на мир удивительно разумным взглядом. Когда же он увидел Дана, у него вырвался крик жалости — именно в этот самый момент лицо мальчика исказила отвратительная гримаса, на щеках закудрявилась серая шерсть, нос припух и вывернулись ноздри, отчего он стал напоминать поросячье рыльце.
«Дело сделано, — подумал Аспид, как раз заглянувший, чтобы проконтролировать важную операцию. — Теперь Тиму несдобровать!»
И в этот момент бубен не выдержал очередного удара и, бухнув, лопнул по центру. «Всё пропало!» — пронеслось в голове у шамана.
Глава четвёртая, в которой Тим встречается со Зверем
Тим шёл на зов Зверя. Перед уходом он убедился, что Обби спит и, подумав, что не стоит будить подружку, оставил её под елью. Мальчик двигался осторожно, стараясь лишний раз не дотрагиваться ни до деревьев, ни до цветков: от растений Видении только и жди Беды. Мрак-Выколи глаз накинул на лес синее магическое покрывало и предался любимому занятию — жульничеству. Сосны он повалил на землю, подменив их стволы бестелесными тенями, под тени замаскировал бурелом, вырыл овраги на ровном месте, задул звёзды за тучи, выдернул лунную пружинку из сонной реки.
Звериный рык прокатился по лесу, как огромные бочки, — у деревьев корни поёжились. Тим замер. И вдруг в небе вырос огромный оранжевый бык. На тяжёлой голове горели медные рога, загнутые в спираль на далеко разведённых концах. Короткими толчками морда, больше похожая на собачью, рыла воздух, стараясь найти единственно важный запах среди испарений леса. Зверь нервно перебирал мускулистыми ноги, и копыта сверкали белыми полумесяцами. Он стоял на сливающимся с тьмой утёсе, который навис над рекой, а казалось, что парит в воздухе.
Ноздри быка тонко свистнули, судорожно сомкнулись — он учуял то, что с таким нетерпением ждал, и его неподвижные глаза, привыкшие замораживать ужасом жертву, и выпивать из неё жизнь прежде, чем прольётся кровь, засветились. Бык взревел и ринулся вниз, во мрак. Тим остался в полной темноте — ни искорки, ни звука. «Он нырнул в реку? А может быть, всё это было только наваждением?» — С надеждой подумал мальчик. Но воздух тревожно дрожал, Тим понял: Беда рядом. Он стоял, не двигаясь.
И тут же воздух взорвался храпом, и над головой Тима нависла рыжая морда, брызгая пеной ему в лицо. Морщинистые бычьи губы раздвинулись, из них вылезли кривые зубы, и цепко сомкнулись на потёртом джинсовом воротнике курточки. Мощный рывок — и Тим звонко шлёпнулся на спину Зверя. Бык помчался по лесу, вызолоченному холодным Волчьим солнцем.
Худенький мальчишка подпрыгивал на бугристой спине, старался ухватиться за короткую шерсть, но она шёлком выскальзывала между пальцев. Тим едва сумел перебраться поближе к голове быка и вцепился в массивную цепь, плотно обхватившую раздувающуюся шею.
Пляской смерти был стремительный бег быка. Он тряс головой, бряцал рогами о стволы, легко их протыкая, будто те были из масла. Сизый дым с удушливым запахом исходил от оранжевой шкуры. Филины и вороны, замершие на ветках, от одного хриплого выдоха Зверя падали замертво. Бык кружился, притоптывал, через землю чувствуя жертву в норе, и потом безошибочно бил копытом. Корабельные сосны падали от страха, который проникал в их стволы, разрушая на корню. Взрытая земля клубилась вслед за Зверем, застывая глубокой раной, а образовавшийся ров наполнялся урчащей мутной водой. Отчаянная дрожь разбегалась по земле кругами.
Тим, держась за цепь, едва удерживался от падения.
Странно, очень странно вёл себя бык. То он сокрушал всё на своём пути, то падал в траву и протяжно, с надрывом стонал, как от боли, но тут же вскакивал и продолжал свой страшный бег, будто кто-то стегал его кнутом, гоня вперёд и вперёд.
Увидев крутой водоворот в речке, он бросился в него и перестал шевелить ногами, чтобы опуститься на гиблое дно и пропасть. Но вода вздыбилась прозрачной горой, на вершине которой огромная туша сверкнула звездой, и далеко швырнула на берег мычащего жалобно, как телёнка, Зверя. Тим не выпускал его шкуру из рук.
Бык полежал и вновь вскочил на тяжёлые ноги. И вновь побежал, теперь уже к деревушке, которая через поле краснела крышами под мигающим меж туч Волчьим солнцем. Перемахнул огромное засеянное рожью поле, и его копыта тяжко ударили по дороге между домами.
Вдруг оранжевая шкура разошлась между лопатками быка, из образовавшейся ямы белой пеной вырвались голуби, у каждого в клюве горело крупное зерно. Голуби полетели к домам, и уронили в трубы по зернышку. В ту же секунду загорелся в окошках свет, закричали люди, выбежал на улицу — и у многих в руках были занемогшие бледные детей. Мужчины и женщины беспомощно взмахивали руками в сторону Зверя, то ли умоляя, то ли проклиная его.
Бык задрал голову, затрубил и, оранжевой молнией прорезав деревню насквозь, повернул и вновь помчался по ней.
Тим низко пригнулся к шее Зверя, чтобы не свалиться с его спины. И тут он заметил, что под Зверем, как тень, стелется пенная дорожка. Из пены рождались маленькие фигурки, которые в ту же секунду оборачивались перед Зверем настоящими людьми, зверями или деревьями, и он их топтал и протыкал рогами. Бывало, бык упирался, стараясь остановиться, будто жалея тех, кто должен был пасть под его ударом, но бушующая в нём сила едва не опрокидывала его, заставляя продолжать безумную пляску.
Путь Зверя был предопределён, понял Тим, он не может избавиться от пенившегося под его ногами рокового пути. И Тим догадался, кто был перед ним. Он оглянулся: вслед за Зверем летела человеческая тень, — словно её отбрасывал худой, измождённый мужчина, бегущий на четвереньках. «Оборотень, — понял Тим. — Он смерти просит, как избавления».
Тим выхватил нож. Нужно было разрезать шкуру оборотня так, как учил Лиходеич. Один надрез — от загривка до хвоста, а другой должен перехватить тело оборотня поперёк. Тим удобнее взял дубовую ручку ножа. Страшно прикоснуться к волшебной шкуре. Неверный удар — и ядовитая кровь брызнет на тебя и отравит.