Крепко взяв упирающегося мальчика за руку и придерживая Обби, взлетевшую к нему на плечо, Родион вышел на улицу. Поминутно оглядываясь, они устремились по безлюдной улочке в самый центр Города. Там и располагалась древняя крепость.
Она стояла наверху высокого холма. Прапрапрадед Родиона, искусный архитектор, выбрал такое место не случайно — на том холме было лежбище ветров. Где бы они ни летали, по каким бы морям ни скользили, в какие бы пещеры ни проникали, отдыхать возвращались на любимые вмятины холма. Они обматывали вокруг толстого земляного живота длинные бороды, чтобы случайно во сне не сорваться и не улететь куда-нибудь, и мирно засыпали. Только свист, да гул бушующих волн различало обычное человеческое ухо, а на самом деле это ветры вспоминали во сне о том, что довелось повидать на земле и на небе.
После того, как на холме поднялась Крепость, ветры перестали наматывать свои бороды вокруг холма, цепляясь за кусты, каждый выбрал для себя свою башенку, свою любимую маковку, венчающую внушительное сооружение. Ветры выбирали себе башенки по звуку, ведь каждая из них пела свою песню.
Южный выбрал ту, что быстрее всех отозвалась на его трепет, когда горячей стрелой просвистел он в её причудливом узорном куполе — словно серебряные серьги зазвенели в ушах и монисты на стройной шее танцовщицы, словно бусы засверкали, раскатываясь по её груди.
Северный выбрал ту, чей негромкий голос был не столь затейлив и пел голосом ледяного ключа, вселяя в души покой и чистоту. Восточный выбрал ту башенку, которая вполголоса напевала-рассказывала ему о радостях и печалях, без которых не может прожить ни один человек на земле, и он иногда плакал над людскими тревогами, но чаще смеялся над их незадачливостью.
Западный выбрал ту, что стояла выше всех, и у которой узор из меди на куполе был самым замысловатым. Жарче всех горела её маковка под закатным солнцем, а песни рождала о тайнах, о сокровенных чувствах: в её мелодии слышалась скрипка — она молила о вечной любви, ей вторила виолончель, а страстные объятия ветра напоминали удар огромного барабана — гордый и вдохновенный.
Но, увы, прошли те времена, когда пели башни, сменяя друг друга. Только половина северной башни стояла, да треть западной, а медные маковки растащили воры на продажу. Недоступными для времени и лихих людей оставались только подземные переходы. Стояла Крепость одинокая, больная, никому ненужная, страшная в своём запустении.
В поздний час все горбуны спали, ночных пешеходов никто не заметил. Они ступали осторожно, поминутно оглядываясь. Обби и пером не прошуршала. Мысли и чувства кружились в голове Тима, едва не теряющего сознание, и он не знал, какие из них правильные: «Брат не может меня обмануть, он хотел помочь мне! Какую чушь несёт этот горбун! Но Обби, Обби не может мне врать. Не подменила же она Рубиновое сердце. Значит, опасность рядом? Тимидан! Тим и Дан! Тимидан!»
Через несколько минут путники вошли под каменные своды. Запахом плесени да писком летучих мышей встретила их крепость. Когда Тим стал пониматься по лестнице, ему показалось, что ступеньки поменялись местами с потолком, он идёт вниз головой, а на болтающихся в воздухе перилах трепещет разноцветная фраза: красное слово Даниил, зелёное я, жёлтое найду, синее тебя. Голова отделилась от шеи и поплыла верх, как воздушный шарик — легко, беззаботно. Родион едва успел подхватить Тима, спасая от опасного удара о булыжники, вмурованные в пол. Хотя бедный администратор просто изнемогал под тяжестью Тима и лебеди, у него хватило сил дотащить их по тёмному коридору до крохотного помещения с узким окном-щелью.
— Конечно, это не самая комфортабельная комната, — запыхавшись, сказал администратор. Движением головы он указал Обби на ворохи соломы, разбросанной по полу. Птица соскочила с его плеча, быстренько сгребла сухую траву в кучу. На это место Родион и уложил мальчика. — Было бы безопаснее спуститься в подвал. Но пока Тим не сможет передвигаться сам, придётся отсиживаться на первом этаже.
— Ему очень плохо. Необходимо промыть рану, — Обби заплакала, обмахивая безжизненное лицо мальчика.
— Ну что ж, милая Орини… тьфу-ты, прости, Обби. Мы поступим следующим образом, — в голосе Родиона звучало столько участия, что Обби стало стыдно распускать слёзы. — Нам придётся ненадолго оставить нашего друга. Мы сходим в Тайницкий подвал, там есть колодец. Одному, увы, мне никак не справиться. Судя по запахам, в этой крепости нет ни одной живой души, кроме летучих мышей, — да они вряд ли побеспокоят Тима.
Ох, как нехорошо было на сердце у Обби.
— Мы скоро вернёмся, потерпи, — шепнула она мальчику, и в ответ услышала только бессвязное бормотание.
Тим лежал на соломе, раскинув руки. Одну часть его лица ярко осеняла луна, придавая ей спокойное выражение, а другую часть застелила бархатная тень, делая её таинственной и мрачной. И от этого казалось, что лицо мальчика слеплено из двух разных лиц.
Через некоторое время потолок комнаты стал красновато-прозрачным из-за отражения в нём пламени факелов. Кто-то остановился прямо под окном. Послышались хрюканье и визг. Но не эти звуки заставили прийти в себя Тима. Он очнулся, когда прозвучал грубый, непривычный для него и всё-таки родной голос: — Куда же они подевались, Кикимора? Пёсиглавцы, обшарьте Город!
Тим оттолкнулся от охапки соломы и с усилием поднял своё разомлевшее тело.
— Встречаемся здесь! — Донесся до мальчика тот же самый голос.
Смысл слов, сказанных братом, проплыл мимо сознания Тима, но сам его голос был для него сигналом: встань и иди, ты должен быть рядом! Тим двигался, не задумываясь над тем, какой избрать путь. Он быстро шёл, не отдавая отчёта в своих действиях, но не спотыкаясь, не цепляя плечами за выступы, нагибаясь перед низкими притолоками — шёл бездумно и уверенно. Протиснулся через разлом в стене и спрыгнул на землю. Под огромной стеной крепости, едва освещённой Волчьим солнцем, молча стояли и во все глаза смотрели друг на друга двое мальчишек. Два человека, чьё сознание разъедал один и тот же яд. Два брата, искавшие друг друга. Но у одного были удивлённые и почти счастливые зелёные глаза, а у другого — будто крошки бутылочного стекла.
— Ба-а-а! Кого я вижу! — С издёвкой сказал Даниил.
— Дан, священный огонь рядом, — ответил Тим.
— Русские народные сказки! Фольклор! Народная тупость! — Хохотнув, произнёс Даниил и торжественно сплюнул под ноги Тиму. — Пошли со мной. К Нию, для которого старый прохвост Лиходеич и стибрил тебя из роддома. Жаль, что не меня, скажу без обид. Толку было бы больше! Пойдём к Нию, там весело. А?
— Я надеялся, что яд не подействует на тебя так сильно, — почти прошептал Тим.
— Уж не оплакивать ли ты меня собираешься? — Хмыкнул Дан, перекидывал из руки в руку нож с удобным дубовым черенком.
— У тебя мой нож? Мой нож? Неужели ты взял его там, у Родиона? — Тим больше удивился, чем упрекнул.
— Да на, забери обратно, жадина! — Крикнул Дан и швырнул в брата его собственный ножик.
Лезвие целило в грудь Тима. «Вот она, смерть», — и тело сжалось, готовясь принять неизбежный удар.
«Смерть не долетит до тебя», — услышал Тим слова Числобога. Он услышал их так, будто Числобог сейчас кричал ему прямо в ухо: «Смерть не долетит до тебя!»
Тим понял: нож будет слабее его жизни. И новым взглядом — без малейшего страха посмотрел на летящую в него стальную смерть. Он будто прицелился взглядом в самый конец тонкого лезвия.
Нож вздрогнул в воздухе… и, кувыркаясь, свалился на булыжники. Запрыгал, зазвенел, злобно царапая камни острым лезвием. Сила смерти не желала пропадать зря. Тиму стало горячо-горячо. Отравленная ядом кровь бросилась в голову; он наклонился и рывком схватил привычный, с удобными выемками для пальцев черенок. Он не промахнётся. Он знал, что сейчас обязательно попадёт в Дана, он был уверен: нож воробьём влетит в брата, едва не ставшего его убийцей, и тот упадёт, и не встанет уже никогда. Тим замахнулся…
Нож в руке мальчика похолодел и недовольно заворочался.
— Ну, бросай! — Закричал Дан, отбегая.
— Это же рыба, — рассмеялся Тим, разглядывая в своей руке нечто длинное, блестящее и явно живое. — Посмотри, это селёдка!
— Мне надоели твои вечные фокусы! — Заверещал Дан. — В-волшебник несчастный! В-врун!
— Я не вру! — Засмеялся Тим. — Это, правда, селёдка!
— Как же! Селёдка! — Буркнул Дан. — В горчичном соусе или горячего копчения?!
— В собственном соку! — Засмеялся Тим. — Иди сюда!
Дан съёжился и не двигался с места.
Сил у Тима оставалось немного — путешествие из крепости к Дану и разговор с ним отобрали последние. Боль от плеча разлилась по телу, оно стало лёгким и слабым. Но Тиму казалось, что как только он дотронется до брата, проклятый морок спадёт с Даньки, и тот станет прежним замечательным братом. Самым лучшим братом на свете. Превозмогая себя, Тим сделал шаг и пошатнулся.
Под рубашкой Рубиновое сердце покачнулось — не в такт его движению, а будто само по себе — и теплом ударило в грудь. Ударило совсем несильно, так, как обычно бьётся человеческое сердце. Но от этого удара в руках и ногах Тима запрыгали колкие пузырьки, и он невольно улыбнулся. Он вдруг ощутил, что внутри него пошёл дождь, настоящий ливень — весёлый и щекотливый. Посреди ночи Тим ощутил себя светлым днём, прояснившимся после грозы. Он вздохнул, улыбнулся. Ночь погладила его щёки ласково, дунула, сбивая набок светлый вихор.
И Тим сделал два шага к Дану. Не переставая улыбаться, протянул ему руку. На ладони, шевеля хвостом, лежала длинная селёдка средней упитанности, с синей спиной и блестящими боками, белые жабры двигались — рыба невозмутимо дышала. Жёлтым глазом она подмигнула Тиму, ехидная улыбка раздвинула костяные губы.
— Не соблаговолите ли быть зрителем представления? — Поинтересовалась она строгим голосом Петуха, объявляющего в лесу московское время.
— А-а? — Переспросил Тим.
Селёдка махнула хвостом, как рукой, — дескать, соображать надо быстрее, подпрыгнула на его ладони и взорвалась сотнями сверкающих мальков. Серебристая стая, как оглашенная, понеслась в синем воздухе, стреляя сухим треском петард. Дан икнул, растопырил пальцы, и постарался цапнуть хотя бы одну рыбку. Молнийки бросились врассыпную, стрекоча мотыльковыми плавниками, а потом всей семьёй кинулись на него, полезли в нос и уши, защекотали вёрткими животиками.
— АААААААААА! — Завопил Дан, размахивая руками. — Уберите их! Сгиньте! Сгиньте, проклятые!
Этот вопль бесцеремонные крошки перевели на свой рыбий язык как «Добро пожаловать!», обрадовались новой норке и хлынули в распахнутый рот мальчишки, стараясь пролезть поглубже, где потеплее. Не успел Дан прокашляться и отплеваться, как блестящая кутерьма прыснула из его ушей вон. Он схватился за уши и сжал рыбёшек, но они благополучно проскользнули меж пальцами и принялись его целовать. Прозрачные губки мальков больно впивались в щёки и шею. Чтобы не крикнуть, Дан крепко зажал рот одной рукой, и ещё энергичнее замахал другой, защищаясь. Но сверкающие рыбки и не думали обижаться, они вели себя с Даном без лишних церемоний, вполне по-приятельски — бодались, теребили веснушки, кусались, щекотно юлили в его ноздрях и ушах, оттопыривали веки, залезали под губы, разогнавшись, врезались в лоб, играли в прятки в волосах.
Тим смеялся. Но вдруг он услышал приближающийся топот. Ничего хорошего он предвещать не мог. Мальчик подпрыгнул, зацепился за кирпичный подоконник и исчез в окне.
Оказавшись в длинном лабиринте на достаточно большом расстоянии от окна, Тим снял с шеи Рубиновое сердце и накинул цепочку на обугленный факел, торчащий в ржавом держателе. Он вспомнил слова Лиходеича о том, что если волшебная вещь сослужила тебе добрую службу, то её следует подарить хорошему человеку или оставить в каком-нибудь не слишком добром месте — обязательно найдётся тот, кому она пригодится. И не стоит ждать награды, учил старый леший, это не особая щедрость, это закон Общей жизни.
Рубиновое сердце качалось и постепенно становилось невидимым, словно таяло в воздухе, и Тим решил, что это добрый знак: его увидит только тот, которому он, и правда, будет нужен. И побежал, смутно представляя, как вернуться в комнату, где его оставили Обби и Родион.
Часть третья
Владения призраков
Глава первая, в которой Тим, Обби и Родион скрываются от погони
Вернувшись в комнату, оставленную несколько минут тому назад, Тим бросился развязывать узелок с провизией. Повисший в пыльном воздухе аромат съестного не оставлял сомнений в его содержимом. Раздумывая над историей чудесного превращения ножа в рыбу, он пытался понять, что стало тому причиной: волшебные свойства Видении, самой крепости, или к нему возвращается его дар? Тим доедал третий пирог с черникой, когда в дверном проёме застыли Обби и Родион. Энергично двигая челюстями, он протянул им по большой ватрушке и едва мог произнести:
— Мужасно хлочется эст! И фы поткепитесь! Нам нужно бырее уходить отюда!
— Молодой человек, ваше дело пошло на поправку! — Воскликнул Родион, с удовольствием оглядывая мальчика со всех сторон. — Как чудесно от вас пахнет яблоками! Причём крепкими зелёными яблоками зимних сортов! Узнаю «боровинку» и «белый налив»! Поведайте, что стало причиной столь стремительного преображения?!
Не переставая жевать, Тим ответил:
— Я тумаю, Секце, рупиновое Секце!
Обби, глядя на Тима, тоже принялась за еду, преувеличенно громко чавкая и вздыхая. Но даже передразнивать мальчика у неё получилось достаточно изящно и, поглядев на них обоих, Родион тоже взял гроздь винограда и стал отщипывать молочно-жёлтые ягоды. При этом он внимательно слушал Тима. А тот отложил пирог и рассказывал:
— Обби, ты, конечно, помнишь: лекарь Варфоломей написал, что у Рубинового сердца есть неизвестное для него волшебное свойство. Так вот я не только узнал, какое оно, но испытал на себе. Рубиновое сердце дало мне свои силы тогда, когда моих собственных уже не осталось. Мне кажется, оно заключало в себе огромную жизненную энергию, а потом — р-раз — и вылило её в меня. Вы принесли воду для моей раны? Спасибо, но теперь её не нужно промывать, — Тим покрутил плечом, демонстрируя, что ему совершенно не больно, и, помолчав, сказал: — Несколько минут тому назад я разговаривал с Даном.
— Что? — Нос Родиона взвился вверх. — Обби, наш мальчик бредит!
— Эх, уж лучше бы я бредил, — Тим откинул упрямую прядь волос со лба и продолжил: — Яд подействовал на него гораздо сильнее, чем это можно было предположить… Даже глаза у него тёмные и пустые, как бутылочные осколки… Те, с кем он сейчас, очень хотят, чтобы мы не дошли до Знича.
В эту минуту по потолку прокралось огненное пятно от факела, постояло в середине, подслушивая, и скользнуло дальше.
Тим прижал палец к губам. Родион понимающе кивнул, аккуратно сложил скатерть в карман, и жестом предложил друзьям следовать за ним. Бесшумными тенями они покинули комнату и двинулись по длинному переходу. В бойницы не заглядывала ни одна звезда, зато студёный ветер гулко ухал под сводами, со всего маху бил по выложенным из ноздреватых булыжников стенам, трепал друзей. Поёживаясь, они стремительно шагали в свистящей холодом темноте. Родион на ходу вложил в рот Тиму и в клюв Обби хрумкие сладкие кусочки и пояснил:
— Сахар обостряет зрение.
Действительно, как только последняя крупинка растаяла на языке, Тим перестал налетать на повороты стен. Он отчётливо различал проёмы и раскачивающийся, словно перегруженная лодка на волнах, горб Родиона. На руках мальчик нёс Обби.
Пол пошёл под уклон, и Родион запалил толстую свечу.
— Мы спускаемся в подземелье. Здесь нет ни щёлочки, огонь никто не заметит снаружи, — пояснил он, убирая длинные спички во внутренний карман куртки.
С потолка бесперебойно падали холодные капли вонючей воды. Джинсовая жилетка, рубашка и брюки Тима мокро отяжелели. Прижимая подбородок к шелковистой спинке лебедя, мальчик чувствовал, что она усеяна бусинками влаги и даже во сне мелко-мелко дрожит. Родион постоянно отжимал подол куртки, и вода лилась с таким шумом, будто администратор опрокидывал целое ведро. Вскоре у Тима и Родиона кожа покрылась мурашками и заледенела, — они шли, не чувствуя ногами пол, как по воздуху.