— Что там у тебя?
— Продолжай, — попросил Тим.
— Я подумал: кто он мне, этот Даня? Никто. Я его знаю-то один день. А тебя люблю больше Разбитой коленки, больше жизни своей. Ну и я, чтобы спасти тебя… взял Даню и отвел… к Нию, ничего никому не сказав, — произнеся все это, Лиходеич втянул голову в плечи и закрыл глаза.
— Как же ты мог? — Тихо прошептал Тим.
И, схватившись за плечо, болезненно скорчился. Лиходеич подскочил к мальчику и расстегнул на нем рубашку. На белой коже отчетливо выделялась кровавая рана в виде контура цветка чертополоха, будто выжженного железом. Лиходеич аж вскрикнул.
* * *
— Подмена! Карающий и справедливейший Ний, это подмена! — Орал Ворон, взбираясь и соскальзывая по скользкой железной фигуре главного злодея. — Нас провели! А еще благородные! Чистые воры! Читайте! Я украл из повести главу! Осмелюсь вам прочитать её, вы поймете всё! Я ни в чём не виноват!
Ворон, захлебываясь от ужаса перед наказанием, которое может последовать от Ния, начал читать срывающимся, подобострастным голосом.
Глава четвертая (украденная), в которой Тим начинает верить, что нашёл счастье, а Лиходеич решается на второе преступление
— Эй, Тимочка, — позвал Лиходеич на улицу мальчика. — Глянь сюда, что покажу.
Тим присел на завалинку, притулился худым плечом к круглому боку дедушки. После того, как побывал в их доме Ворон, дедушка Лих еще добрее стал, не отвертишься от него, пока за обедом молоком не упьешься и мёдом не объешься, но сам он какой-то не такой, бормочет себе в усы что-то, ругается, а по ночам, как медведь, вздыхает.
— Мой прадедушка, который в этой избушке жил — польза, прочность, красота — вот его девиз был! — оставил мне завещание, — не без гордости сообщил Лиходеич, раскладывая на пятнистых камуфляжных коленях кусок бересты. — Вот про то тут и написано. Специально для меня грамоте научился, и всё честь по чести расписал. Видишь, буковки Аз, Буки, Веди…
— Что он тебе завещал?
— Не суетись, малёк, — с улыбкой, неторопливо пережёвывая каждое слово, говорил Лиходеич, наслаждаясь осознанием того, что о нём близкий родственник в бог знает какие времена беспокоился.
— А завещал он мне клад.
— Клад? Какой клад? Где он зарыт? Чего ж ты раньше молчал? Мы же его раньше откопать могли! — Обрадовался Тим, подхватывая бересту и стараясь разобраться в почти стершихся закорючках.
— Да не торопись ты, малёк, — повторил Лиходеич, мягко отбирая заветный кусочек. — Как же ты не понимаешь, что каждый клад — он вызреть, как картошка, должен. Чтобы клад получить, зарок, с которым он положен, знать нужно.
— Ну да, да, да, — закивал золотой головой Тим, отчего вихры меж бровей, как гривка у коня, замотались. — Помню, помню. На большой дороге, между просекой почтовой и казённой, зарыт клад. Чтобы найти его, надо сорвать себе горло.
— Гы-гыыы, — засмеялся Лиходеич, — что ты мне здесь пули льёшь?
— Ну как же не сорвать, если надо спеть двенадцать песен, чтобы ни в одной не было сказано ни про друга, ни про недруга, ни про милого, ни про немилого.
— Да-а, — мечтательно запрокинул Лиходеич голову, ловя лицом ветерок. Подержал его на губах, поцеловал, вкусного, хвойного, и бережно сдунул малыша. — Трудно среди русских песен такую найти, чтобы про друга или про милого в ней не пелось, не плакалось, или чтобы благо своему сердечному-закадычному не воссылалось. Ну, ладноть, а ещё что про клады помнишь?
— Дедушка, — укоризненно подтолкнул его плечом Тим, которому не терпелось про настоящий клад узнать, своими цепкими зелёными глазами на него посмотреть. — Что-что! Под сосной ещё может клад быть зарыт. Чтобы получить его, нужно голову сломать.
— Ну уж ты загнул!
— А разве нет? Нужно влезть на сосну вверх ногами и спуститься вниз таким же макаром. То есть вниз головой. Ну, где твоя сосна? Сейчас полезу. Говори-говори, я полез! Где сосна-то заветная? — Тим вскочил.
— Этот клад отписал мне дедушка, такой же леший, как я, но только знаниями дремучими владел — по нынешним временам в академиках бы Российской Академии Наук числился. Но этот клад нельзя ни из земли вырыть, ни из-под воды достать.
Тим скорчил недовольную гримасу, чувствуя какой-то подвох. А Лиходеич продолжал:
— И как он выглядит, я даже не предполагаю. В завещании сказано, чтобы я именно в этот день вышел на завалинку и ждал. Сегодня всё само должно случиться, — как-то туманно выразился Лиходеич. — А вот потом, сказано…
— Ага, ну ты жди, — кивнул ему Тим, поняв, что пока не предвидится подержать в руках фамильные сокровища лешего рода. — Я до Водяного добегу, он обещал мне показать, как в щуку превращается.
Лиходеич усмехнулся, сказал вслед:
— Учись, малёк, — и засмотрелся вверх на солнышко и, может быть, даже приснул на тепле.
Когда он открыл глаза, рядом с ним снова сидел Тим.
— Пришёл, внучок? — улыбнулся Лиходеич.
— Пришёл, — улыбнулся в ответ мальчик.
— Водяной рыбки не передал с тобой?
Тим только плечами недоуменно пожал.
— Дедушка, есть что попить?
— Сходи в дом, молочка-то хлебни.
Через минуту перед вновь задремавшим Лиходеичем стоял Тим, держа в руках связку краснопёрых пескарей.
— Дедушка Лих, это тебе Водяной передал.
— Да ну-у-у-у, — удивился Лиходеич. — Ты, что ли, запамятовал сначала?!
— Да не забывал я ничего, — пожал плечами мальчик. — Водяной сказал, что вечером придет чай пить. Говорит, очень устал сегодня. Оказывается, утром рыбаки вытащили в сетях его младшенького, ну ты знаешь, он всегда куда ни попадя лезет. Принесли в дом, он плачет. А потом сам нашёл колодец, запрыгнул в него — хохочет. Тут и поняли, чей это сын. Отнесли на речку в лес — там уж супруга Водяного хвост избила — ищет малыша. В общем, договорились, что теперь Водяной будет им в сети по пятьдесят килограммов рыбы каждое утро загонять.
— Прикроет это дело рыбнадзор, — посомневался Лиходеич.
— А клад-то еще не свалился с неба? — Лукаво поинтересовался Тим и пошёл по своим делам. Но тут же вернулся.
— Спасибо, дедушка, — говорит. — Только я молочко не попробовал — в кувшине лягушка плавает.
— Ну так что? — Удивился Лиходеич. — Аграфена завсегда молочко остужает. Не узнал? Она ж аккуратная, сам знаешь, иди.
Тим ушел, неуверенно сказав:
— Пить уж очень хочется.
— Хм, — пожал плечами Лиходеич, — ох, избаловал я парня.
— Дедушка! — Вдруг сразу с двух сторон услышал крик Лиходеич. Влево посмотрел — Тим благим матом орет, руками машет, а на голове у него возмущенно Аграфена квакает, вправо посмотрел — Тим благим матом орет и показывает пальцем на второго Тима с лягушкой.
— Наваждение, — прошептал Лиходеич, три раза через левое плечо плюнул и скорехонько перекрестился. Ничего не помогло — два Тима стояли друг напротив друга и вопили. — Цыц! — рявкнул Лиходеич и ногами затопал. — Аграфену мою напугали! Нельзя так с почтенными дамами обращаться! Тимы примолкли, а лягушка от греха подальше в кувшинчик плюхнулась.
— Дедушка, кто это?! — Закричал один Тим.
— А ты сам-то — кто?! — С досадой рявкнул Лиходеич. — Как узнать, кто из вас оборотень? У обоих волосы золотые, глаза зелёные ошарашенные, носы облупленные и — сразу видно — любопытные. На обоих костюмчики джинсовые. Одна разница — он лягушку боится, орет как оглашенный. Что про меня с таким ором в лесу подумают — леший, скажут, на старости лет умом тронулся, детей режет!
— Я — Тим! — Обиженно сказал Тим и недобро уставился посиневшими, как грозовая туча, глазами на двойника.
— А я — Дан, Даниил, Даня, — сказал другой Тим, также темнея глазами. — Я из лагеря пришел.
— Ну, вот я и дождался того, чего боялся, — опускаясь на завалинку, прошептал Лиходеич. — Вот он, клад, значится… С юмором был мой сродственничек, ох, с юмором… Всё, кончилась моя спокойная жизнь, как пить, кончилась, — и уже громко и как-то по-стариковски горько, обиженно крикнул, ткнув пальцем с каменным ногтем в сторону Дана: — Ты брата хотел? Вот он стоит, лягушек боится. Шила, видать, в мешке не утаить! Ну, не понятно говорю? Братья вы, братья. Тимидан какой-то получился!
Тим и Дан во все глаза смотрели друг на друга, изучали пытливо, а потом вдруг разом расхохотались:
— Тимидан! Тимидан!
— А ты точно не оборотень? — На всякий случай поинтересовался Тим, засматриваясь в глаза с такими же золотистыми улыбками, как у него самого.
— Точно не оборотень. А ты мой брат, да? Я тебя ищу! Правда, ты мне не снишься? — Спрашивал Дан.
— Не-а! — Недоумённо и радостно отвечал ему Тим, не отпуская из своей обветренной руки руку брата. — Я тебя ждал. Я так хотел, чтобы ты у меня был. И вот — на тебе, сам пришёл. Лиходеич тем временем, смешно размахивая руками, что-то ловил летучее и невидимое в фиолетовый флакончик.
— Что это вы делаете? — Спросил Дан.
— Да смех я ваш ловлю, — засмущался Лиходеич. — Нравится он мне. Хочу, чтобы навсегда сохранился. Даня только плечами пожал — чудеса здесь в лесу, да и только.
Когда страсти улеглись, то начался серьезный разговор — за жизнь.
И выяснилось, что мама Тима и Дана всю жизнь после рождения близнецов и удивительного исчезновения одного из них прямо из роддома, была уверена: пропавший сын жив. Никто в это не верил кроме неё и Дана. Несколько лет тому назад на местном телевидении появилась передача о проделках главврача местного роддома. Оказывается, он не один год продавал малышей разным людям и даже иностранцам. Корреспондент предполагал, что дети и в частности один из братьев Кузнецовых (фамилия Дана и Тима) вполне могли оказаться живыми, и их надо искать как за пределами страны, так и в сельской местности в окрестностях города. После этой передачи Даня специально поехал летом в лагерь труда и отдыха, чтобы местных жителей поспрашивать, не видали ли они мальчика, похожего на него. И вот удача — на второй же день поисков он наткнулся на избушку, где живёт его собственный родной брат.
— В этом ничего удивительного нет, — пояснил Лиходеич. — Когда человек выбрал правильный путь, считай, он уже треть пути одолел. Когда он идёт по нему и не сбивается, конец пути ему навстречу сам бежит. Значит, ты, Даня, хороший человек, если тебе удача благоволит.
А Даня с Тимом не могли наговориться. Тим его и с Водяным познакомил, и вихорево гнездо подарил, рассказал, как по камням можно будущее узнавать. А потом, когда сумерки в углах завелись, в ту минутку, когда душа особенно уюта просит, Даня рассказал Тиму про маму, а про отца сказал, что он погиб ещё до их рождения при испытании секретного корабля, а вот какого именно — морского или космического — пока уточнять не стал.
— А какая она — наша ма-ма? — Тим произнёс слово мама так, как будто впервые научился говорить. — Мама? — Переспросил Даня. И тут же выпалил: — Знаешь, как она тебя любит?!
— Не знаю, — растерянно произнёс Тим. — Разве меня можно любить?
— Она тебя очень любит, — вновь повторил Даня. — Ты увидишь её и сразу поймёшь: МАМА.
Вечером он, пообещав на следующее утро вернуться, засобирался в лагерь — предупредить, чтобы в розыск теперь уж и его не объявляли. Лиходеич вызвался его проводить, а Тима, несмотря на все мольбы, заставил дома сидеть — срочно улей готовить для новой пчелиной семьи. По дороге, когда уже далеко отошли от избушки, леший Дану и предложил:
— Хочешь на бал нечисти посмотреть?
— Хочу, — ответил ничего не подозревающий Дан.
— Пошли, — потянул его за рукав леший. — Только ты ничему не удивляйся, делай то, что тебе говорят, и знай: как бы тебе страшно ни было, все это когда-нибудь кончится.
Ох, как непросто было Лиходеичу вести Дана к лютому Нию. Леший старался не смотреть на мальчике, по лицу и весёлому характеру неотличимому от Тима. Ноги у Лиходеича заплетались, на ровном месте он падал. Сороки вопили: «Беги, парень, беги!» Но Данька не знал лесного языка и только подсвистывал птицам, думая, что они друг с другом разговаривают.
— Вы слышите, господин Ний, — закричал Ворон, дочитавший последнее слово. — Это подлог, это не мальчишка, которому хоть какие-то навыки тайного ремесла привиты, которого хоть как-то кощуны творить учили. Он опасен, этот Дан. Вышвырнуть его надо! Это он сейчас такой тихий, мы ему столько дурмана успокоительного влили! А что потом будет? Его хватятся, начнут искать. А нам тихо сидеть некогда. Нам Тронный зал заново отстраивать надо, — верещал Ворон прямо в железное ухо Ния, лицо которого скособочила гримаса отвращения.
— Прошляпил ты! Не проследил за лешим! — Угрожающе сказал Ний, плюясь огненными каплями. — Я тобой ужинать сегодня буду. А парня пока поберегу. Я за него выкуп могу получить. Так сегодня все террористы работают. Пока у тебя до ужина ещё есть время, выясни — что за изумрудный флакончик подсунул мне леший. Чья там душа? Не думаю, что он туда запихнул душу Тима, а Данькину — точно не успел бы собрать. Проверь! Торопись, но только сильно крыльями-то не маши, а то похудеешь, а я мясцо с жирком люблю! Ну, в общем, за ужином встретимся! Ха-ха-гы-ы-ы-ы-ы-ы!
На это Ворон подумал: «Ну уж, дудки!» И полетел отдать распоряжение подменного мальчишку напоить зельем, отбивающим память — пусть до поры дрыхнет. «А вот чья душа во флакончике томится — это любопытно, — думал Ворон. — Кого же это не пощадил лихой старичок, а? Чью же это жизнь он так низко ценит? Ведь знает, что тому, чья душа у Ния в коллекции, ох как несладко живётся: кошмары снятся, кости болят, голова не соображает, душа ноет. В любую секунду он, разозлившись, кокнет флакончик — и ты уже мёртв». Так думал Ворон, улетая из покоев Ния по длинному, тайному коридору, известному только самым приближенным к злодею.
Стены коридора состояли из сотен ячеек, закрытых стальными дверцами с кодовыми замочками. Именно здесь находилась коллекция Ния: флаконы с закупоренными душами его рабов, называемых в народе нечистью. Именно сюда приходил по ночам Ний, открывал тот или иной ящичек и доставал подвластную ему душу. На мониторе, загорающемся сразу, как открывалась дверца, он читал длинный список прегрешений, которые числились за этой душой, и наслаждался, узнавая о глупости, грубости, подхалимаже, предательстве. Список грехов обычно составлял Ворон. За хорошую плату он приписывал гадости. Если же тот, чья душа попадала в коллекцию Ния, не платил пернатому звонкой монетой, Ворон терял вдохновение и список получался невелик, а это приводило Ния в неистовство. Он презирал всех гадких злоденцев за их гадостные дела, но ещё больше злился, когда этих дел было мало. Читая сотворенные Вороном характеристики своих рабов, Ний все больше убеждался, что он — самый лучший на свете и только он — самый умный — должен карать подвластных ему существ. А тот, кто еще не подвластен, должен вскоре стать его рабом во что бы то ни стало. От гнева его железное лицо с застывшей гримасой отвращения накалялось, и с него стекали огненно-красные капли расплавленного металла. И любая душа во флаконе вскипала от одного злобного взгляда, направленного на неё. А у того, кому когда-то принадлежала душа, как бы далеко он ни находился от злополучного места, начинался жар, и температуру не мог сбить ни лёд, ни аспирин.
Вчера в этой коллекции появился новый изумрудный флакон с бедной, беззащитной душой. «Чьей? Чьей? Чьей? — Стучало в голове у Ворона. — Впрочем, не все ли мне равно? Если я не хочу стать ужином, пора подумать о пластической операции и пересадке перьев. Кем же стать — голубем, жар-птицей, курицей? Хм».
Глава седьмая, в которой Тим уходит из дома и получает поддержку Числобога
— Я думал, тебя уберегу от служения Нию, и мы заживем как прежде, — говорил Лиходеич, кладя примочку из чистотела на горящую рану Тима. — Да, вижу, не смогу. Да и ты брата в беде не оставишь. Ты боль Дана за километры почувствовал. Половину из неё на себя принял. — И хорошо, — едва выговорил сквозь сжатые зубы Тим, — иначе он бы не вынес. Я, дедушка, спасать Даньку пойду. А ты мне поможешь?
— Ох, хляби небесные, топи болотные! Вот что значит — леший, порода паршивая! — Лиходеич залпом осушил литр настоя валерьянки. — Да не могу я с тобой идти, Тимочка. Я сам себя страшнее всех наказал — что не могу свои ошибки сам исправить. И хотел бы, да не могу.