— Да, нынче удалась. Пора убирать. Ой! — завопила вдруг старушка. — Да это, никак, кошка! Не люблю кошек. В наших местах кошка и тыква вместе приносят несчастье.
— Эй, Почемучка, ступай отсюда. Спрячься куда-нибудь… Не волнуйтесь, бабушка. Не выпьете ли водички? — встревожился художник.
Увидев О-Бакэ-тяна, выглядывающего из-под листка тыквы, он махнул ему рукой, показав всем видом, чтобы тот сидел тихо. Если б старушка заметила О-Бакэ-тяна, она снова подняла бы крик.
— Ох, испугалась! — сказала старушка и, сняв соломенную шляпу, стала обмахиваться ею. К счастью, она не заметила О-Бакэ-тяна. — В наших краях есть страшная легенда «О кошке и тыкве». Поэтому все не любят кошек.
— А что это за легенда, бабушка? Может, расскажете мне?
И художник уселся поудобнее, приготовясь слушать.
— Давно-давно, вон в том доме, что под толстой соломенной крышей, жил-был Гэмбэй. И вот повадился кто-то красть рыбу у него из шкафа. Запрёт он рыбу в шкаф, а наутро её как не бывало. Очень сердит был Гэмбэй на вора. А в доме у него жил большой чёрный кот…
— Наверно, он и крал рыбу, — предположил художник.
— Я знала, что вы так и подумаете. Но дверцы-то у шкафа утром закрыты были. Вот в чём дело! «Значит, похититель рыбы вовсе не кот», — решил Гэмбэй.
— Это верно, кот открыть-то откроет, а уж закрыть-то у него ума не хватит…
Откуда-то раздалось недовольное хмыканье. О-Бакэ-тян тихонько прыснул — это Почемучка обиделась.
Старушка продолжала рассказ:
— Только однажды заночевал у него один лодочник, — он проплывал на своей лодке мимо наших мест. И ночью этот лодочник увидал кота.
— Ага! Увидал, значит.
— Чёрный кот открыл потихоньку дверцу шкафа, сожрал рыбу и так же тихо прикрыл дверцу лапой. А сам сделал вид, что ничего не крал.
— Сообразительный кот!
— Что вы говорите, сэнсэй! Разве кот может закрыть дверцу? Это же оборотень был! Только он может открыть что-то и закрыть. Ой! Даже рассказывать страшно.
— Ага! Тогда это и вправду был оборотень.
— В том-то и дело! Потому-то он и закрыл дверцу.
* * *
В тот вечер они остановились в маленькой гостинице на берегу моря. Когда художник заснул, белая кошка Почемучка и О-Бакэ-тян, крадучись, выскользнули из гостиницы и пошли на берег моря.
— Не унывай, Почемучка, — сказал О-Бакэ-тян. — Смотри, какие у тебя удивительные родичи были. На нас похожи.
— Не потому ли ты говоришь «Привет кошке!»? — печально спросила Почемучка. — Гм… Послушаешь того-другого и начинаешь верить, что мы, кошки, родня всяким странным существам вроде вас, о-бакэ.
— Наверно, потому.
— Всё-таки какой же ты непутёвый, О-Бакэ-тян! Говоришь «Привет кошке!», а сам не знаешь почему. Очень странно это.
— Потому-то я и отправился путешествовать, чтобы узнать всё.
— Ну да, потому ты и пошёл.
«До-дон-дза! До-дон-дза!» — волны, как и в старые времена, с шумом набегали на берег, разбивались о камни и откатывались назад.
Почемучка, неотрывно глядя на волны, прошептала чуть слышно:
— Я отчего-то стала бояться кошек.
— Ну вот! Сама кошка и боишься кошек! Куда это годится! Я сам — о-бакэ, а ведь не боюсь… никаких о-бакэ, — тихо закончил О-Бакэ-тян и съёжился.
Он был большим трусишкой. Искал всё время своих приятелей о-бакэ, а сам пускался наутёк, как только думал: «Ой, это о-бакэ!» Поэтому он хихикнул: «Хи-хи-хи!» — и замял разговор.
Тут вместе с шумом волн до них донеслась странная песня:
— Мяу! Мяу! Я иду,
Прочь с дороги! Мяу!
Почемучка и О-Бакэ-тян переглянулись. Кто бы это мог быть?
— Мяу! Мяу!
Я иду,
Прочь с дороги!
Мяу!
Смотрят они, а это большой полосатый кот шествует по берегу. Всякие бывают полосатые коты, но этот был весь в белую и чёрную полоску — будто матросская тельняшка. И полоски выделялись очень отчётливо: чёрная — белая, чёрная — белая.
Полосатый кот в самом прекрасном расположении духа тяжёлой походкой важно шагал по кромке прибоя. Волны с шумом налетали на берег: «Додон!» Почемучке стало как-то не по себе.
— Почему это вы говорите: «Мяу! Мяу! Я иду, прочь с дороги!»? — спросила она.
Кот остановился и небрежно скосил глаз на Почемучку и О-Бакэ-тяна.
— Гм… Я думал — кто это, а это бездомная кошка. А рядом с тобой кто?
Кот рявкнул так неожиданно, что О-Бакэ-тян от испуга подпрыгнул. И, вися в воздухе, вежливо поклонился.
— Здравствуйте! — сказал он. — Я не чудище. Я — О-Бакэ-тян. Привет кошке!
Тогда полосатый кот поднял одно плечо и помахал хвостом.
— Как? «Привет кошке!»? Какой кошке?! Здесь нет никакой кошки, кроме меня, Куротора. Какой кошке ты шлёшь привет?
— В-в-вам, господин Куротора.
О-Бакэ-тян так испугался, что стал голубым, как лунный свет. Куротора заморгал глазами. Подумав, что О-Бакэ-тян спрятался, он огляделся и, выгнув спину, вздыбил шерсть.
— Ты что это? Попробуй только появись! Схвачу, отколочу и ногой пну!
— Куротора-сан, вы лучше скажите, — поспешно обратилась к нему Почемучка, — почему, почему это вы говорите: «Мяу! Мяу! Я иду, прочь с дороги! Мяу!»?
— Почему говорю? — Куротора взглянул на Почемучку и, видимо, немного успокоился. — А вот почему. — Кот развалился на скале и начал рассказ: — Подошёл я как-то к вон той скале и вижу: спит на ней большой осьминог. «Вот так угощение!» — подумал я и откусил одно щупальце. Осьминог даже не шелохнулся, спит себе. Отъел я ещё одно, потом ещё и ещё. Сколько же я съел?
— Всего четыре щупальца, — охотно сказала Почемучка.
— Так! Ещё одно щупальце оторвал, и ещё, и ещё. Сколько же это будет?
— Семь, Куротора-сан, — сказала Почемучка.
— Так, так! Съел, значит, семь щупалец. Живот у меня раздулся как барабан. Я не спеша стал умываться. Тут осьминог проснулся и заметил, что у него осталось только одно щупальце. И что же он сделал, как вы думаете?
Почемучка склонила голову набок.
— Может, к врачу пошёл? — сказала она.
— Ничего подобного! Осьминог оставшимся щупальцем ласково поманил меня к себе и сказал: «Кот-сан, а кот-сан! Съешьте и это щупальце».
— Какой добрый осьминог! — восхитилась Почемучка.
— Глупая! Это же осьминог! Попробуй-ка подойди к нему беспечно, он и одним щупальцем схватит, обовьёт и в море уволокёт. И конец тебе. Прощай! И тогда я спел ему такую песенку.
И Куротора встал и запел:
— Знаю я тебя, хитрец!
Больно ловок, молодец!
И одной своей рукой
Вмиг утащишь за собой.
Мяу! Мяу!
Я иду,
Прочь с дороги!
Мяу!
И Куротора, поглаживая толстый живот, ушёл от них с гордым видом.
Почемучка как сидела, так и осталась сидеть, даже «Мяу!» не сказала. Наконец она заметила совсем рядом с собой О-Бакэ-тяна, который снова стал белёсым.
— А… ты тут был?
— Угу.
— Вот страшилище!
— Ага.
А волны всё били о берег, как и в далёкую старину: «Дон-дон! Дон-дон!»
— Завтра домой вернёмся, — прошептал О-Бакэ-тян.
— Ты не жалеешь, что поехал? — спросила Почемучка.
— Нет. Хотя я и не узнал, почему я говорю «Привет кошке!». Но зато о кошках узнал много.
Почемучка кивнула.
Подул ветер. По морю побежали белые барашки.
Почемучке показалось, что по морю носятся белые кошки.
А О-Бакэ-тян подумал, что на волнах качаются такие же, как он, белёсые о-бакэ.
— Э-гэ-гэй! — закричал О-Бакэ-тян, и голос его унёс ветер. — Э-гэ-гэй!
О-Бакэ-тян подпрыгнул, уселся верхом на ветер и понёсся куда глаза глядят. Почемучка побежала по берегу. Их обоих так и подмывало мчаться куда-нибудь без оглядки.
Глава восьмая
Третьего не миновать
На другое утро художника, О-Бакэ-тяна и Почемучку разбудил гул ветра и шум дождя.
— Повезло! — сказал художник, потянулся и зевнул.
— Почему? Почему «повезло»? — спросила Почемучка.
— А как же? До вчерашнего дня была хорошая погода и я смог заняться этюдами. И только на обратном пути я попал под дождь. Ну не везёт ли?
Почемучка была в восхищении, а О-Бакэ-тян совсем наоборот. Он стал каким-то влажным и из беленького сделался серым.
— А ну-ка полезайте в рюкзак! И пошли. Вернёмся домой дневным поездом. Сидеть тихо. Не мяукать. Не шептать: «О-Бакэ-ээ!» Вообще-то я спокоен, ведь О-Бакэ-тян не очень любит вылезать днём, но тем не менее…
— Я лично больше люблю ночь, — сказала Почемучка и спросила сама у себя: «Почему? Почему мне нравится ночь?» И отчего-то взвыла противным голосом: «Мяу!», за что получила щелчок по лбу от художника.
— Понятно? Если не понятно, оставлю здесь.
— Понятно! — поспешно ответили Почемучка и О-Бакэ-тян и залезли в рюкзак.
Художник отправился на автобусную остановку.
Они стояли под проливным дождём и ждали автобус, а он никак не приходил. По правде говоря, деревня эта у моря была очень тоскливая и стояла далеко от всех дорог.
Автобус ходил только два раза в день.
Дождь лил как из ведра, а автобуса не было.
— Сказал — повезло, а на самом деле не везёт. Что же с ним случилось? — проворчал художник. — Наверно, целый час ждём.
— Я слышала, автобус сегодня не придёт, — сказала проходившая мимо старушка. — Сломался.
Художник вздрогнул. О-Бакэ-тян и Почемучка стукнулись друг о друга в рюкзаке.
— Ну вот… — уныло сказал художник. — Что же делать?
— Ну вот… — заныл О-Бакэ-тян в рюкзаке. — Раз не повезло, значит, и второй раз не повезёт. А где два раза не повезло, третьего не миновать.
— Почему? Почему «третьего не миновать»? Значит, можно сказать: «Где трижды не повезло, четвёртого не миновать», — зашумела Почемучка.
— Ох и надоела же ты мне! Всё почему да почему! — рассердился О-Бакэ-тян.
Но когда художник нашёл машину и они доехали до станции, оказалось, что поезд, в котором они должны были уехать, давно ушёл.
— Вот почему говорят: «Не повезло раз и второй раз не повезёт».
— А-а… — смирно сказала Почемучка.
Когда они после долгого ожидания сели наконец в поезд, был уже вечер. В поезде было всего три вагона. Художник зевнул во весь рот и тут же уснул.
А поезд шёл вперёд, стуча колёсами: «Готтон-готтон-по, готтон-готтон-по…» Дождь лил как из ведра. Ветер дул ещё сильнее.
— Ну, теперь нам уж ничего не страшно. Мы в поезде, — пробормотал художник — его разбудил стук дождя по стеклу, — но он тут же заснул снова.
«Однако не зря же говорят: „Не повезло дважды, третьего раза не миновать“. Что-то на душе неспокойно», — подумал про себя О-Бакэ-тян. Вслух он не стал ничего говорить. Попробуй скажи! Почемучка сразу же зашумит: «Почему? Почему? Что теперь будет?» Волнений не оберёшься. И потом, разве можно мяукать в тихом ночном поезде!
Однако что за медленный поезд! О-Бакэ-тяну не терпелось уже увидеть маму О-Бакэ и папу О-Бакэ. Выпить волшебного соку. Интересно, какой слой будет первым? Земляничный? Лимонный? Или, или…
А колёса стучали: «Готтон-готтон, готтон-готтон…»
И О-Бакэ-тян, прижавшись к Почемучке и качаясь вместе с ней, незаметно для себя заснул.
А дождь ожесточённо хлестал по маленькому поезду. Ветер сотрясал окна, кругом была сплошная темень. Поезд храбро ехал по пустынному туннелю, и вдруг раздался оглушительный грохот: «Додододо-дон — дзааа!»
Поезд остановился, лязгнув колёсами. Электрические лампочки вмиг погасли. Пассажиры сильно стукнулись о лавки.
— Что такое? Что случилось? — сонным голосом спросил художник.
Глава девятая
Запертые в туннеле
— Что? Что случилось?! — закричали люди, которые ехали в маленьком поезде, и, дрожа от страха, вскочили со своих мест. Потому что поезд вдруг резко остановился.
К тому же электричество погасло и стало совершенно темно. Более того, все сильно ушиблись: поезд затормозил так внезапно, что люди попадали с полок или натолкнулись друг на друга.
— Ой, что это? — завопила какая-то тётушка.
И тут снова земля сильно дрогнула и раздался страшный грохот: «До-до-до-до — дон-гооо!»
Потом наступила тишина. Все затаили дыхание, но в следующий момент завопили как сумасшедшие.
— Землетрясение! Помогите! Не давите! Что происходит? Какой ужас! — все кричали и толкались — поднялась паника.
Нужен был свет! Ах как нужен был свет!
Почемучка заволновалась и стала мяукать в рюкзаке:
— Почему? Почему так грохнуло? Мяу!
— Надоело! Это я хочу спросить тебя: «Почему?»
О-Бакэ-тян оттолкнул Почемучку, и тут в рюкзак залезла рука художника и обшарила его.
— Нет! Вот беда! Был бы карманный фонарик!
— Я есть! Я! Я буду светить, — взволнованно сказал О-Бакэ-тян, лёгким облачком вылетел из рюкзака и повис на потолке вагона, превратившись в круглый светлый шар.