— Послушайте, друзья! Может, вы — электронные человечки? Ну, такие автоматы, из пластмассы… Может быть, ученые сконструировали вас и пустили на улицу для испытаний, не предупредив автоинспекцию?
— Нет, мы из сказки, — Колобку стало жаль Распорядкина, который был уже немолод, хотя все еще старался бодро покрикивать.
— Из какой сказки? Я не маленький ребенок и не старый пень! — строго перебил Распорядкин. — Моя внучка Раса, возможно, и поверила бы вам, но уж не я, общественный регулировщик!
Колобок сунул руку в карман. Пальцы коснулись нежных, словно пух, волос Расы. Ах, Раса, Раса! Если бы не ты, мы не попали бы в лапы этого свирепого старика… Весело путешествовали бы по улицам и площадям… Но разве этот лысый пучеглазый старикан может быть дедушкой такой девочки? Где его борода, усы? Какой же это дед, если его нельзя подергать за бороду? Вот и снова он встает, размахивает руками… Пятиминутная зарядка? Ну, конечно… До чего ж не интересно все время делать одно и то же… Неужели и Раса такая же? А ведь она поверила, что мы из сказки… И орехи-скафандры ей понравились. Правда, ей хотелось поиграть и побегать, но наверняка она не стала бы жечь и кусаться…
Тем временем очередной приступ зарядки кончился. Распорядкин плюхнулся на стул и долго глазел на приятелей, не говоря ни слова.
— Послушайте, — заговорил, он наконец почти любезно. — Может быть, вы игрушки? Ну, такие заводные игрушки… Может, мне подарить вас внучке? Сколько игрушек ей ни покупаю, она все ломает. Даже железные!
— Железные, говорите? — дрожащим голосом переспросил Колобок.
— Хо! От стального бульдозера через пять минут остался только остов.
— От стального бульдозера?
— Резинового льва она задушила его собственным хвостом…
— Льва?
— Поезда она спускает под откос, а рельсы выдергивает из насыпи, как травинки…
«Как хорошо, что мы убежали от нее… — грустно подумал Колобок, хотя он никогда не видел ни стального бульдозера, ни поезда. — Не пришлось бы нам больше путешествовать, если бы мы поиграли с ней несколько минут… Валялись бы теперь в мусорном ящике с отломанными ногами и выколотыми глазами…»
Но даже и сейчас Колобок не мог сердиться на Расу.
«Почему это так?» — тщетно ломал он себе голову, не понимая, что стряслось с его хлебным сердечком.
А вслух он заявил Распорядкину:
— Мы не игрушки… Никогда игрушками не были и не будем! Спросите у волшебника, если не верите!
— У какого такого волшебника? В нашей стране нет волшебников! Мы давно преодолели всякое колдовство и предрассудки! — раскричался Распорядкин, не сумев превратить преступников в простые, понятные игрушки.
— Писатель Ластик-Перышкин — чудесный волшебник! — гордо заявил Колышек. — Мы — из его чернильницы…
— Ах, из писательской пачкотни? Так бы сразу и сказали. Но возможно ли, чтобы писатель наших дней?.. Ну, чтобы уважающий себя писатель позволил называть его волшебником?! Погодите, я немедленно созвонюсь с товарищем Ластик-Перышкиным, и если только клевета не подтвердится… Берегитесь!
За проделки человечков достается и Ластик-Перышкину, однако выясняется, что у Распорядкина есть тайная мечта…
Топоча клумпами, волшебник подбежал к зазвонившему телефону.
— Алло! Это квартира работника литературного фронта товарища Ластик-Перышкина?
— Да-да, Ластик-Перышкин слушает…
— Очень приятно! Вы-то мне как раз и нужны, уважаемый. Говорит общественный регулировщик уличного движения Распорядкин!
Трубка выскочила у писателя из рук и хотела забиться в глубокую щель, которая уже лет десять змеилась по стене прихожей. Резкий голос Распорядкина так и драл горло трубки.
Ластик-Перышкин шепнул чуткой трубке, что потом смажет ей горло пенициллиновой мазью. Трубка успокоилась, зато сам писатель дрожал, как осиновый лист.
— Вы, товарищ писатель, очевидно, не знаете меня? — басил по телефону Распорядкин. — Где вам, избранным, так сказать, знать всех смертных! Но, возможно, Раса иногда рассказывала вам о своем дедушке? Так я и есть дедушка… Трудная у меня внучка, ох трудная… И как вы только ладите — удивляюсь!
— Что вы! У вас замечательная внучка! — перебил Ластик-Перышкин как можно горячее. Ведь всем дедушкам нравится, когда хвалят их внуков — не устоит и Распорядкин. — Раса мне очень много рассказывала о вас. Она вас по-своему любит!
— Любит? Действительно? — треснул, раскололся густой голос Распорядкина, но затем стал еще более суровым. — Может быть, и любит плутовка, только вот не слушается. Такая мода теперь — не слушаться ни родителей, ни дедушек, ни бабушек! Я и звоню вам из-за того, что развелись всякие неслухи… Вот хотя бы и эти подозрительные личности, которых я был вынужден задержать на улице при исполнении своих почетных, чрезвычайно ответственных обязанностей… В один голос клянутся, что вышли из вашей чернильницы…
Неужели ваша чернильница, позвольте усомниться в этом, пассажирский поезд или воздушный лайнер? Ха-ха-ха!
Распорядкину очень понравились собственные сравнения, и он долго хохотал.
— О, это обыкновенная чернильница, но иногда она вдруг начинает расти… — кое-как удалось вставить Ластик-Перышкину.
— Послушайте, а вы случайно не больны? О каком таком росте вы говорите? Таких вещей в нашей стране не может быть — чтобы обыкновенная чернильница вдруг взяла и стала расти! Но если вы в самом деле не больны, то, может быть, ваша чернильница из эластичного материала, так сказать, из синтетики или кибернетики? Да, в научной области у нас имеются громадные достижения, можно похвастаться…
Писатель поспешил согласиться, хотя чернильница у него была из простого стекла, как все чернильницы.
— Вот видите! Но если даже предположить, что они из такой чернильницы, — продолжал Распорядкин, разделавшись с одной загадкой, — то, выбравшись из нее, они были бы, так сказать, синими… Вы пишете синими чернилами? Вот видите! Тем не менее один белехонький, а другой розовый, будто только что с курорта… Я говорю, может быть, они только прикрываются почетной чернильницей советского писателя?
— О нет, — поторопился рассеять его подозрения писатель. — Они не прикрываются. Они действительно из моей чернильницы. Однако, выйдя из нее, они помылись с мылом…
— Они любят мыться? — несколько поостыл Распорядкин. — А Расу мне приходится силой гнать к умывальнику!
Наступила хрупкая тишина, которую Распорядкин тут же расколол своим мощным басом:
— Допустим, что они из чернильницы, хотя это не самый лучший способ попасть в наш цветущий город. В таком случае я вынужден сообщить вам, что вышеупомянутые безответственные личности в течение пяти минут совершили шесть тягчайших преступлений. Едва не произошла жуткая авария… Что вы на это скажете?
Что мог сказать на это Ластик-Перышкин? Он боролся с бородой, которая так и лезла ему в рот.
— …без умысла… прошу простить… первый раз… неопытные экскурсанты…
Распорядкина не убедил этот лепет.
— Если уж выскочили из писательской чернильницы (пускай даже самовольно) неожиданные персонажи, вы обязаны ознакомить их с правилами уличного движения… И непременно снабдить удостоверением личности… Или же водительскими правами, если они интересуются техникой… Мы должны знать, кто они, так сказать: игрушки, электронные человечки или малолетние нарушители? В противном случае неизбежны недоразумения и преступления. На каждом шагу катастрофы с человеческими жертвами, да, да!
Ластик-Перышкин кланялся всем телом и поддакивал:
— Да, да… Я понимаю… Слушаюсь…
— На сей раз, из уважения к товарищу писателю лично, так сказать, я не дам хода этому делу… Разумеется, за молоко и яблоки придется заплатить. Я слыхал, что писатели гребут деньги лопатой, ха-ха! Может быть, это и несколько преувеличено, но из-за нескольких рублей не обеднеете… А нарушители должны дать письменное обещание, что никогда не сядут больше за руль.
— Прошу извинить, товарищ Распорядкин, — несмело вмешался писатель. — Вряд ли мои подопечные умеют писать…
— Вот видите, — приструнил его густой, строгий голос. — Выпускаете на улицы безграмотных персонажей… Не забывайте, в какой век мы живем, товарищ писатель! Век поголовной грамотности и синтетики, так сказать!
— Поголовной грамотности и синтетики, так сказать, — слово в слово повторил Ластик-Перышкин, чтобы лучше запомнить, в какой век он живет. Писатель клятвенно обещал больше никогда не выпускать на улицу неграмотных героев. Если даже будут со слезами проситься — сперва пусть выучат азбуку!
— А теперь вы посоветуйте мне, — голос Распорядкина вдруг дал трещину. — Трудно ли сделаться писателем? У меня накопилось так много материала, что я хотел бы познакомить всех, так сказать… Ведь не боги горшки обжигают? А?
Ластик-Перышкин заверил, что, действительно, не боги.
— Я знаю, вы, писатели, не очень-то любите молодых авторов, хе-хе! Не бойтесь, я только собираюсь… Пока что занят более важным делом — веду борьбу с нарушителями правил уличного движения, которых развелось видимо-невидимо… Так что писаниной заниматься некогда… Как-нибудь на досуге, когда времени будет побольше… Так, говорите, из вашей чернильницы персонажи сами выскакивают, так-таки берут и выскакивают?
— Да, да… — согласился писатель, лишь бы только быстрее отпустили бедных Колобка и Колышка.
— И положительные и отрицательные выскакивают? — проворчал Распорядкин обеспокоившись. — И без предупреждения, так сказать? Без спроса?
— Да, да! — уже более бодрым голосом подтвердил Ластик-Перышкин. — Отрицательные еще куда ни шло… Хуже всего, что какие-то сомнительные вылазят…
— А этих отрицательных и особенно сомнительных этих, — подчеркнул Распорядкин, — нельзя ли их за шиворот да обратно в чернильницу?
— Увы! — вздохнул Ластик-Перышкин. — Нельзя. А некоторые даже кусаются, когда пытаешься призвать их к порядку…
— И кровь течет? — упавшим голосом уточнил Распорядкин.
— Так и хлещет! Вот совсем недавно мне едва не откусили палец… Ой, болит!
Будущий писатель Распорядкин тяжело вздохнул на другом конце провода.
«Пожалуйста, милости просим в писатели… — смеялся в душе волшебник, приободрившийся от этого вздоха. — Перышком скрипеть — это тебе не на мотоцикле гонять, пугать шоферов и пешеходов! Заведешь у себя вот такую коварную чернильницу…»
— И вот такую бороду! — грубо перебила его мысли борода и, распустившись веером, мазнула писателя по носу.
Ах! Она еще больше выросла, стала еще пышнее.
Крот сплачивает ряды преследователей, а приятели находят неожиданную заступницу
Распорядкин знал все. Как ездить, как делать зарядку, какое удостоверение или справка необходимы человеку. Не знал он только одного — что его разговор с писателем подслушивал крот. Тот самый крот, который выкарабкался из чернильницы с телефонным аппаратом, похожим на табакерку, и связкой проводов. Тот самый крот, который вызвался преследовать друзей только для того, чтобы испытать новую технику. Пока Распорядкин объяснял писателю, до чего тот неосторожен со своими героями, крот проковырял когтями дырку в подземном телефонном кабеле и подключил к нему свой провод.
Когда Распорядкин наконец простился, Ластик-Перышкин услыхал в трубке какое-то попискивание. Он невольно прижал ожившую трубку к уху.
— Ишь, мотороллерами бросаться вздумали, — услыхал он злое ворчание крота. — Что будет, если все неучи заведут мотороллеры? Не останется пешеходов! Сегодня им мотороллер подавай, завтра самолет потребуют. А где уж тут ждать порядка, если каждый болван начнет уродовать технику?
Крот радовался, что напал на след друзей. От рас-суждений он быстро перешел к делу.
— Алло! Господин Зубарь? Если вас по-прежнему интересует беглец, пахнущий ржаным хлебом, то сообщаю: Колобка вот-вот отпустят.
— А ты не ошибаешься, мошенник? — грубо отозвался Зубарь. — И называй меня господином полковником. Отныне я — полковник. Увидишь, какое полчище собак под моей командой!
— Очень приятно, очень приятно, господин собачий полковник! Только я попрошу вас рычать потише, господин полковник… Услышит кто-нибудь. А что касается ваших сомнений, то хочу доложить: в наше время техника не ошибается!
— Не учи! Если врешь, берегись… Искусаю твоих детей! Гав-гав!
— В таком случае, я спокоен за них как никогда, господин полковник. Только зачем же лаять на своих?..
— Тоже мне свой нашелся! — прорычал Зубарь. — Впер-р-ред!
— Грубиян! Так-то он благодарит меня, — ворчал крот, распутывая провода. — Я ему помогаю безо всякого вознаграждения, порчу собственноручно изобретенную аппаратуру, а он грозит мне… Нигде нет справедливости, скажу я вам. За добро всегда платят злом!
Ах негодяй! Писатель хотел бросить трубку, но снова услышал голос крота:
— А теперь позвоню-ка спичкам, их атаманше Горячке. Думаете, от нее дождешься благодарности? Не дождешься… Алло! Алло! Полковник Горячка?
— Какой тебе полковник? — завизжала где-то вдали Горячка. — Я атаманша Горячка!
— Но пес Зубарь произвел себя в полковники… Я вижу в бинокль, как он пыжится! Хи-хи! У него на шее — крышка от чайника.
— А, уже успел? Ну, ладно. Тогда я буду генералом, если какой-то замухрышка Зубарь — полковник.
Спичек ведь больше, чем собак! А что бы мне повесить на себя?
— Если вы полагаетесь на мои технические познания, я бы посоветовал вам привязать пустую консервную банку. Будет и блестеть, и бренчать. И страх нагонять на всех. А сейчас я должен сообщить неплохую новость. Если вы все еще мечтаете о небольшом костре, на котором запылает Колышек, то двигайтесь к автоинспекции… Колышка вот-вот отпустят… Торопитесь, господин генерал!
Новоиспеченный генерал Горячка зашипела, что спалит кроту всю шерсть, если он врет, и скомандовала спичкам:
— Стройся! Огнеметы к бою!
Послав к чертям неблагодарную Горячку, крот выдернул провод и отключился. Что ж, благодарности он так и не дождался, но технику опробовал. Подземными тропинками он поспешил к месту предстоящих событий.
А Ластик-Перышкин не выдержал: принялся ругать коварного крота. Но хотя тот и не мог его услышать, борода все равно заткнула писателю рот. Не гневные слова, а только жалкие вздохи вылетали из-под клубящейся бороды. Никогда еще Ластик-Перышкин не чувствовал себя таким беспомощным.
— Бедные человечки… Такие могучие враги ополчились на них! А я даже не могу пристыдить этого крота… И все из-за бороды… Ах проклятая!
— Не волнуйтесь, уважаемый писатель! — услыхал Ластик-Перышкин чей-то милый голосок. Глянув в угол, он увидел грациозную серую мышку.
— Вы не можете помочь им, писатель, но я могу.
Мне ведь никто не пришил бороду! — проговорила мышка, низко кланяясь и глядя на писателя умными, преданными глазками.
Писатель уже не верил милым голосам. Он решил, что серая мышка насмехается над ним.
— Эй, Сивый, Сивый! — в запальчивости позвал он кота. — Где ты бегаешь, бездельник? Мыши вовсю шныряют, а ты?
Сивый даже не мяукнул. Исчез куда-то Сивый, не слышны его мягкие, нежные шаги. Мышка могла бы убежать, но она не торопилась, только улыбалась подкрашенными губками.
— Вы зовете Сивого? — обрадовалась она, словно услышала имя своего лучшего друга. — Весьма сожалею. Мы встречались на лекциях в аудитории, но я не думала, что он вам понадобится…
— Какие аудитории, какие лекции? Что ты мелешь? — вытаращил глаза Ластик-Перышкин. — Неужели я поверю, что ты и мой лодырь Сивый ходите на лекции?
— А как же, почтеннейший! — мышка взмахнула передней лапкой, как рукой, и блеснули покрытые не слишком ярким лаком коготки. — Ведь теперь все-все учатся, а многие даже в вузах! Разве вы не знаете?
В самом деле! Неужто он, Ластик-Перышкин, последним узнает обо всех переменах? М-м, надо бы почаще беседовать с котами и мышами…
— Скажите мне, милая мышка… — уже благосклоннее обратился он к гостье. — Простите, не знаю вашего имени…
— Ах, оно такое обыкновенное… Меня зовут Мечтышкой!