– Полно, Лантье! Вы вполне можете положиться на своего мальчика. И что может с ним случиться? В Париже никогда не бывало так спокойно, как сейчас. Этьен и горожане образумили придворную знать и тех, кто превращал город в разбойничий притон. Банды наглых грабителей убрались за дофином Карлом в Компьен, а что касается англичан, то, если они захотят взять Париж, им придётся перешагнуть через наши трупы.
– Тише, Ламбер, тише! Владеть оружием намного труднее, чем кистью. Я проклинаю тот день, когда позволил Колену принять участие в состязаниях лучников. Теперь он только и мечтает, что о стрелах и сбитых чучелах.
– Сильные руки всегда пригодятся! Помяните моё слово, вы ещё будете гордиться своим стрелком.
Подмастерье говорил с таким пылом, что Лантье был удивлён.
– Ламбер, – сказал он, – не один десяток лет мы с тобой работаем бок о бок, и наши руки огрубели за одним и тем же делом. Мы коротали вместе и добрые и плохие дни, пили из одного кубка вино и брагу. Ты держал Колена над купелью и стал ему вторым отцом. Моя бедная жена до самой смерти любила тебя, как брата. Скажи, правда ли всё, что ты говоришь?
– Чистая правда, Лантье!
– Так вот, клянусь святым Франциском, я задушил бы тебя своими руками, если бы ты попытался сбить Колена с пути. Смотри, Ламбер! Предупреждаю тебя как друг. И без того соседи уже шушукаются. Говорят, много позже сигнала к тушению огней ты ходишь на постоялый двор у рвов Сен?Марселя, где собираются сукновалы и шерстобиты из Бьевра, кожевники и красильщики из Крулебарба.
Ламбер протянул вперёд огромные руки.
– Мало ли что болтают! Не бойтесь, Лантье, я не причиню вам неприятностей. Заклинаю вас нашей дружбой, успокойтесь, и, если хотите, я провожу вас до Малого моста. Там мы, наверное, и поймаем нашу птичку.
Лантье смущённо пожал другу руку. От волнения его широкая грудь бурно вздымалась, натягивая лямки кожаного фартука. Лицо мастера осветилось улыбкой.
– Прости меня, дорогой Ламбер! От любви к этому мальчишке я теряю рассудок. Ведь это моя плоть и кровь, моя душа. Он вырос без матери. Может, поэтому он такой недоверчивый и строптивый. Верно ведь я говорю, Ламбер? У мальчика не лёгкий нрав.
Весёлый смех Ламбера наполнил гулом мастерскую.
– Эх, Лантье, Лантье, и вы ведь не святой! Голова у вас железная, как ваши вывески. И Колен весь в отца. Помните, как при крещении он всё время морщился и выплёвывал соль, которую ему совал почтенный кюре церкви Святого Северина. Однако, хоть он и упрям, сердце у него доброе и нежное.
– Ну ладно, Ламбер, двинемся! Говоришь ты так трогательно, что камни могут заплакать. Мы пройдём через Лаас – так будет ближе – и выпьем вина в «Золотом ларце». Тьебо Гизар должен нас угостить: ведь я ему скажу, что вывеска готова и он может её забрать.
Переступив порог, оба друга жадно вдыхали воздух, напоённый живительными ароматами весны. Солнечные лучи, проскользнув между высокими карнизами, бросали брызги света на фасад соседнего дома, в котором жил пергаментщик[18] Лампруайе, и золотыми пятнами играли на булыжниках мостовой.
– Слышите, хозяин, как пахнет? Май приносит из деревень запах колосьев и свежего сена.
Живописец усмехнулся.
– Лучше вглядись, что делается у тебя под носом, Ламбер, и ты поймёшь, откуда эти «майские» ароматы. Сапожник Тресетен вывесил на просушку кожи. Тьери Мино выливает перед своей дверью полные лохани рыбьего клея, а Филипп Фурси бросил на помойку требуху зарезанной утром свиньи. Гляди, как бродячие собаки дерутся там из?за разных отбросов. На таких свалках и родится всякая зараза, вплоть до чумы.
Улица Писцов, надо сказать, немногим отличалась от большинства парижских улиц. Кучи грязи у порогов мешали подойти к дверям, островерхие крыши жались одна к другой, закрывая небо и мешая свету проникать в окна. Улица была не шире четырёх футов, и уже в сентябре Лантье и его подмастерье после обеда вынуждены были работать при свечах.
– Да хранит нас небо от чёрной чумы![19] – серьёзно сказал Ламбер. Как и все парижане, он с ужасом вспоминал о страшной эпидемии, свирепствовавшей в их городе в 1349 году, ровно десять лет назад.
В Городском лазарете умирало столько народу, что в течение долгого времени на кладбище «Невинных младенцев»[20] ежедневно свозили на телегах не менее пятисот трупов. В тот год погибли французская королева Жанна Бургундская, её невестка, герцогиня Нормандская, граф Бургундский Эд и Жанна Французская, королева Наварры.
– Да хранит нас небо! – повторил Лантье, думая о своём сыне.
В 1349 году та же страшная болезнь унесла его жену. С помощью верного Ламбера он положил сведённое судорогой тело на носилки. На кладбище уже не было свободных мест, и бедняжку опустили в наспех вырытую общую могилу, куда трупы складывали сотнями, как тюки в корабельный трюм.
Друзья направились к улице Арфы, отвечая на приветствия писцов, сидевших у дверей за дубовыми столиками. Писцы, наряду с монахами и студентами Университета, были единственными грамотеями, а потому на улицу Писцов приходили люди со всего Парижа за помощью и советом.
– Добрый вечер, Лантье!
– Здравствуйте, Жером, здравствуйте! Вы не видели здесь моего негодного сынка?
– К сожалению, нет. Мне думается, ваш Колен предпочитает моим завитушкам состязания арбалетчиков и стрелков из лука. Дружески вам советую, сосед, смотрите за ним получше! В городе ведь такое творится!
– Помалкивай! – обрезал его Ламбер. – Каркает, как ворон. Тебя послушать, так кровь в жилах застынет.
И он потянул Лантье за рукав.
– Время идёт, Франсуа, солнце уже садится за Сеной.
Они свернули влево на улицу Арфы. Их ослепил яркий свет. На этой широкой улице, вдоль которой тянулись красивые особняки, находилась и церковь Святого Космы, а также много коллежей, среди них Нарбоннский и Байе.
Под широкий портик какого?то дома с весёлым смехом ворвалась группа школяров. С улицы Персе, за Турским коллежем, тянулись нагружённые сеном телеги. Толстая женщина гнала перед собой осла, тащившего две тяжёлые корзины, и пронзительным голосом выкрикивала:
– Груши, яблоки, ягоды!.. Груши, яблоки, ягоды!..
Её голос долетал до окон верхних этажей.
– Откуда вы, матушка? – спросил Ламбер. – Разве англичане уже ушли из деревень?
– Ох, не говорите мне об этих проклятых годонах![21] Кажется, убрались куда?то к Уазе. Говорят, они надеются там на хорошую добычу. А я из деревни Куртий, что у заставы Сен?Дени… Груши, яблоки, ягоды!.. Груши, яблоки, ягоды!..
Через проход Вьей Буклери они вышли на улицу Ларцов. Встречая знакомых, Лантье неизменно спрашивал, не попадался ли им на глаза его сын. Но Колен как в воду канул.
– Ставлю каплуна против одной ягоды кизила, что он забавляется в Сите или на Гревской площади с такими же озорниками, как он сам!
Тьебо Гизар радушно принял Лантье и его спутника. Толстый, всегда улыбающийся, с круглым красным лицом, покрытым сетью фиолетовых прожилок, он, как барка, переваливался с борта на борт, бегая по своей харчевне, или, стоя у порога, терпеливо поджидал посетителей.
– Присаживайтесь, друзья, присаживайтесь! Эй, Перрина, тащи?ка из погреба жбан красного вина, которое я берегу для дорогих гостей! Ну, рассказывайте, что нового. Брат Перрины каждый год привозил мне по нескольку бочонков такого вина. Ах, как всё изменилось! Англичане – да обратит на них свой гнев святой Михаил – заняли уже половину королевства и орут во всю глотку: «Бей да грабь!» Мой последний бочонок уже на исходе. Тяжёлые наступили времена для бедных людей, но Этьен Марсель с помощью всего народа вырвет нас из этого ада.
Тьебо Гизар говорил, не переставая размахивать руками. Насытив гостей своим красноречием, он повёл их в большой зал, где в ряд стояли тяжёлые столы, прикреплённые к стене толстой цепью. Этот зал с закоптелыми балками, облицованный чёрными и голубыми плитками и уставленный оловянными кувшинами, радовал глаз посетителя.
– Располагайтесь, друзья, у окна, а я сначала подам вот тому человеку. Уж больно измученный у него вид!
На другом конце зала в тёмном углу сидел какой?то незнакомец. Лицо его трудно было разглядеть. На нём были широкие штаны из грубого сукна и посёкшаяся кожаная жилетка, накинутая на коричневую рубашку.
Стоптанные сапоги до колен, покрытые пылью и высохшей грязью, говорили о недавно проделанном долгом пути. Время от времени он отламывал куски от лежавшей передним краюхи чёрного хлеба и медленно пережёвывал их.
Тьебо Гизар подошёл к его столу.
– Я вижу, любезный, у вас есть чем подкрепиться. Но, надеюсь, вы не откажетесь от глотка вина. Могу предложить вам превосходный напиток, по три денье за пинту. Если судить по вашей одежде и посоху странника, сразу можно сказать, что вы пришли издалека.
– Из Бовези, хозяин. Дайте мне полпинты вина, только самого дешёвого. При моих нынешних делах любое пойло мне годится.
Лантье прислушался. Мужчина говорил мягким голосом, слегка растягивая слова, как жители Компьена, откуда происходили все Лантье. Живописец остановил Тьебо Гизара, который уже собирался пойти за вином, и решительно сказал:
– Тьебо, принеси?ка этому компьенцу целую пинту самого лучшего вина. Ни один из Лантье не допустит, чтобы их земляк пил разбавленное вино, когда можно добыть хорошее… Эй, дружище, не хочешь ли чокнуться с нами? Лантье жили в старом доме подле церкви, в деревне Сен?Ле?де?Серан.
Незнакомец шагнул ближе, и теперь можно было разглядеть его скуластое лицо с мощными челюстями.
– Моя деревня лежит выше, близ лесов Уазы.
Он объяснялся без той робости, какую обычно испытывают крестьяне, оторванные от родных краёв. Всё его крупное тело дышало уверенностью в себе, необычной для крепостного, всеми привычками привязанного к земле. Живые, хитрые глаза светились, как у кошки.
Папаша Лантье уже наливал в оловянный кубок золотистый кларет, когда перед домом потряс почву громкий топот – шагал военный отряд. Незнакомец схватился за свою суковатую палку с острым концом и огляделся вокруг. Он явно чего?то опасался и от неожиданности не мог скрыть некоторого замешательства.
В зал вошли трое вооружённых людей. Красно?синие шапки говорили об их принадлежности к страже прево. Тот, кто походил на вожака, с наглым видом выставлял вперёд гизарму[22]. Другие потрясали в воздухе острыми длинными клинками. Они загородили собой дверь, а сержант, рыжий детина с насмешливым взглядом, обратился к незнакомцу:
– И не пытайся даже улизнуть, как загнанная лисица, дружок! Здесь тебе не кустарник, а улица Ларцов не Рибекурский лес. Дела твои плохи. Эй, вы, – обратился он к своим спутникам, – хватайте его, пусть он поймёт, кто мы такие! А вы, горожане, ни с места! Ну, вставай, разбойник!
– Бей разбойника! – в один голос крикнули оба стражника и замахнулись кинжалами.
– Вот я намну вам бока, трусливые псы! – крикнул незнакомец.
Одним прыжком он очутился на середине зала. Его палка поднималась и опускалась, как цеп на току, разбивая головы и плечи пришельцев. Слышно было, как трещали кости. Тот стражник, который только что так бахвалился, с шумом повалился на спину, уронив гизарму. Его товарищи отступили, взывая ко всем святым, но незнакомец преследовал их и продолжал лупить со знанием дела.
Тьебо Гизар кричал во всю глотку, умоляя противников разрешить спор на улице.
– На помощь! – вопили пострадавшие. – А то этот дьявол выпустит из нас кишки.
Наконец, избитые и порядком измятые, они выскочили за дверь, не переставая орать.
Когда Ламберу, несмотря на возражения хозяина харчевни, удалось пробраться к выходу, незнакомец уже успел скрыться. Храбрые вояки осыпали друг друга проклятиями и ругательствами. На шум выбежали люди из соседних домов и лавок. Они никак не могли понять, в чём дело.
– Какой?то опасный разбойник хотел задушить кабатчика Тьебо, – объясняла стоящей рядом кумушке торговка яблоками.
Слухи разрастались, с улицы Ларцов проникли на улички, выходившие в Сите, и со скоростью скачущей лошади распространились через мосты по всему Парижу. Двое стражников подняли своего сержанта и удалились, поддерживая его под локти.
Ламберу, который остановился на пороге, удалось заметить, что, достигнув улицы Малого моста, они поспешно сняли свои красно?синие шапки.
– Эта история мне совсем не нравится, – вздохнул Тьебо Гизар, наводя порядок в своём заведении после потасовки. – Видно, незнакомец из Бовези не так уж прост, как кажется.
– Да, да, – заметил Ламбер, – он орудовал дубинкой на редкость искусно. Буря на Уазе не удивила бы меня так, как это происшествие.
– Ну и времена, ну и времена, – ворчал Франсуа Лантье, – ударяя кулаком по столу. – Кругом скрываются, дерутся, устраивают заговоры. Дофин – против Этьена Марселя, Марсель – против Карла Наваррского[23]. А Карл Наваррский хочет продать Францию англичанам. Ох, беда, беда! Солнце уже село за крыши, а моего Колена всё нет да нет.
И он в сопровождении Ламбера быстрым шагом направился к улице Малого моста. С порога его окликнул Тьебо:
– Постойте, Лантье, а моя вывеска? В это воскресенье я должен принимать важных гостей. Мне нужна вывеска! Где она?
Но Лантье и не обернулся. Ему мерещилось, что его Колен пустился в отчаянные приключения, которым не будет конца.
Глава третья
Колен не был на правом берегу, как полагал его отец, и даже не думал о приключениях. Взобравшись на колокольню церкви Святого Северина, он с высоты восьмидесяти футов любовался Парижем. Взгляд его рассеянно скользил по рядам крыш старого города. Колен чувствовал себя, как птица в небе. Колокольня была не достроена. Каменщики не закончили кладку верхней части: голый остов из балок и столбов торчал над массивом из белых камней.
Чтобы попасть сюда, нужно было решиться на опасный подъём по узкой и неудобной винтовой лестнице, которая выводила прямо на крышу. Но, очутившись, наконец, между кровлями домов и облаками, Колен почувствовал опьянение, охватывающее человека, когда пред его глазами вдруг открывается прекрасный пейзаж. Сена разделяла город на две части. Она спокойно несла свои воды меж поросших ивами берегов и перед тем, как заключить в нежные объятия остров Сите, имеющий форму корабля, стремительно проносилась мимо Коровьего и Волчьего островов, а затем, порезвившись под пролётами обоих мостов, широкой лентой изгибалась среди полей.
С высоты город казался белым, как невеста в подвенечном уборе. Узкие и извилистые улицы обрисовывались только вытянутыми в ряд коньками крыш, одинаково белых от гипса, которым были покрыты черепицы. И эти зазубренные линии сходились, шли рядом и скрещивались, чтобы совсем затеряться в тех местах, где возвышались церкви, чьи колокольни пробивались сквозь море крыш.
Колен вполголоса произносил знакомые названия, словно перебирал бусы волшебных чёток, состоящих из вознесённых над Парижем шпилей. Он хорошо знал свой город и находил в этом какое?то внутреннее удовлетворение.
– Святая Женевьева, Святой Стефан, Святой Косма, – перечислял он, – Святой Николай, Святой Иларий и Святой Бенедикт, Святой Яков возле бойни, Святой Мерри, Спаситель и богоматерь, Святой Павел, Святой Гервезий и Святой Иоанн, Святой Иосиф, Святой Эгидий и Святой Маглорий, Святой Северин и собор Парижской богоматери. – И снова повторил: – Святой Северин и собор Парижской богоматери. – С одним были связаны воспоминания об играх детских лет, другой как бы воплощал в себе мощь и красоту родного города.
Солнце вдруг прорвалось сквозь тучи над церковью Сен?Дени и ярко осветило множество крыш. Всё мгновенно озарилось золотым светом: и Лувр, где жил король, пока его не захватили в плен англичане, и ратуша на Гревской площади, где заседал Этьен Марсель, которого считали столь искусным реформатором, и великолепный собор Парижской богоматери, и купол церкви Святого Юлиана Нищего, и зеркало реки Бьевр. А Сена на миг превратилась в струю расплавленного металла. Старая крепостная стена с ощетинившимися башнями, двенадцатью воротами и девятью крытыми переходами, и деревни, расположенные за этой стеной, – всё разом запылало. Косые лучи угасали у подножия монастыря Святой Катерины.