* * *
Колен медленно приоткрыл дверь конурки, в которой жил подмастерье. Но хотя мальчик проделал это почти бесшумно, Ламбер сразу же вскочил – он знал осторожность своего крестника. Время от времени мальчик поднимался в мансарду и поверял ему свои радости и горести.
– Ты не спал, Ламбер?
– Да вот, не спится. Но не скрипи половицей. Если отец услышит, тебе как следует попадёт.
– Я пришёл по важному делу, Ламбер, и могу посоветоваться только с тобой.
В немногих словах он рассказал о своей встрече с Одри, вольным жителем лесов.
– Я обещал помочь ему, но без тебя, Ламбер, ничего не могу сделать. Ты непременно должен поговорить с Одри. Это необыкновенный человек. А я знаю, что у тебя много друзей среди людей, близких к Этьену Марселю.
– Кто тебе сказал, Колен? Можно подумать, что стены этого дома состоят не из камней, а из глаз.
– У меня у самого зоркие глаза. И уши мои неплохо слышат, – сказал Колен. – В городе даже поговаривают, будто ты один из тайных советников прево.
– Всё это сказки кумушек и пустая болтовня. Послушай, Колен! Завтра я буду рядом с церковью Святого Северина. Нужно отнести вывеску Тьебо Гизару. Ты пойдёшь со мной, и мы всё решим на месте. А теперь – марш в постель! Уже поздно, а твой отец встаёт вместе с солнцем.
* * *
Окна в Нельском дворце погасли одно за другим, как задутые свечи. Только в крыле, ближайшем к крепостной стене, всё ещё светилось одно окно. Карл Наваррский бодрствовал. Гости ушли поздно. Этьен Марсель, Робер де Корби и Пьер Жиль рассказывали о трудностях, обрушившихся на Париж. Муки не достать, хлеба не хватает. Кошки и те почти исчезли. Ежедневно к городским воротам сотнями стекается бедный люд, согнанный с насиженных мест бесчинствами английских банд. Швейцарские и немецкие наёмники бросили службу у дофина и предают деревни огню и мечу. Говорят, будто вчера какая?то шайка разграбила Нейи на Сене, в одном лье от крепостной стены, и совершила бесчисленные злодейства, жертвами которых стали не только мужчины, но даже женщины и дети.
– Наверное, монсеньёр слышал о главаре этих разбойников, английском капитане, по имени Роберт Серкот, – добавил Пьер Жиль. – Он не верит ни в бога, ни в чёрта, по четыре дня проводит в седле без сна и не расстаётся со своей кольчугой, которая оберегает его от самых опасных клинков. Правда ли это, монсеньёр?
– Клянусь святым Михаилом, мессир, – воскликнул Карл, – если он существует, я был бы рад видеть его на кончике моего копья!
В действительности же Карл Наваррский и Серкот были связаны узами тесной дружбы. Они вместе воевали в Нормандии, разграбили не один город, облагали данью целые округа, а потом, как бывалые рубаки, вместе пировали в замке д’Эвре. Пьеру Жилю всё это было известно. Поэтому он враждебно относился к Карлу Наваррскому и не раз говорил на собраниях Генеральных штатов, что от такого двуличного человека нельзя ожидать ничего хорошего. «Это всё равно, что вручить ключи от Парижа английскому королю!» – не раз восклицал он, но никто не внимал его предупреждениям.
Этьен Марсель наклонился к Карлу и произнёс роковые слова:
– Монсеньёр, парижские цехи поручили мне просить вас взять Париж под своё покровительство.
Карл не мог сдержать радостного трепета: парижские горожане вручали ему французскую корону.
Итак, годы интриг, притворства и лживых посулов не пропали даром. И претендент на корону чуть было не сказал: «Я согласен».
Трое горожан ждали. В ту минуту, когда они собрались передать Карлу часть своей власти, им ещё яснее представились те великие изменения, которые произошли при их участии. Ведь они прогнали дофина, сына короля и законного наследника престола. Пьер Жиль наблюдал за лицом Карла. Оно вновь обрело свою непроницаемость.
– Мне очень лестно ваше доверие, – сказал Карл, – но я не могу согласиться. Конечно, я буду поддерживать все ваши начинания, которые пойдут на благо нашего города. В такую минуту я не могу думать о моей распре с кузеном Карлом или о моих законных правах на французскую корону. Я не хочу использовать созданное вами положение в своих интересах. Это было бы бесчестно по отношению к королевству. Но, клянусь святым крестом, прево, я буду поддерживать все ваши действия.
Бледные щёки Марселя залились краской. Он был достаточно тонким политиком, чтобы понять, что Карл Наваррский соблюдал осторожность. Несмотря на свои разногласия с дофином, принц оставался верен людям своей крови.
Итак, всё было сказано. Этьен Марсель поднялся. Его примеру последовали Робер де Корби и Пьер Жиль.
– Мы благодарим вас за добрые слова, монсеньёр!
Когда посетители ушли, Карл Наваррский ещё долго сидел у очага, глядя, как рассыпаются горящие угли.
Затем он встал, подошёл к прислонённому к стене пюпитру, достал из ящика небольшой свиток тонкого пергамента и уверенным движением обмакнул гусиное перо в бронзовую чернильницу. Его почерк с резкими нажимами выдавал взволнованность – следствие крайнего напряжения, в котором он находился весь вечер.
Кончив, он подписался: «Карл, милостью божьей король наваррский», – а затем вполголоса перечитал письмо, чтобы ещё раз взвесить всё изложенное.
«Любезный друг. Держите ваших лучников наготове. У меня есть все основания полагать, что ещё до Иванова дня англичане и наваррцы будут сражаться с войсками дофина. В этом случае мы по праву сможем объединить наши усилия. В октябре Париж падёт, как плод айвы, и нам не придётся пробивать его стены.
Народ не может помешать росту цен на соль и на муку, и растущее недовольство скоро вырастет в бурю».
Наваррский волк ловко вёл свою игру. Ни один из баронов не мог бы его потом упрекнуть за то, что он вступил в сделку с парижскими бунтарями, а доверие Марселя развязывало ему руки в столице, покинутой дворянами.
Ему остаётся разгромить дофина и… заточить в какой?нибудь отдалённый монастырь.
– Эрбо! – позвал он.
Появился разбуженный домоправитель. Он путался в длинной ночной рубахе, и его тень на стене напоминала вспугнутую сову.
– Что угодно монсеньёру?
– Велите оседлать лучшего коня, и пусть гонец немедленно доставит это письмо в Понтуазу, мессиру Серкоту. Снабдите гонца пропуском, подписанным прево. Это поможет ему проехать через заставу Сен?Дени.
Эрбо босиком кинулся в коридор выполнять приказание, а Карл Наваррский ушёл в свою спальню.
По сути дела, ещё ничего не началось, но его мечты уже облекались в отчётливую форму.
Глава шестая
Церковный сторож Жоно удивительно ловко пробирался в темноте. Ночью он видел так же хорошо, как и средь бела дня. Его глаза привыкли к полумраку, всегда царившему под высокими сводами храма. Бесшумно и быстро, как кошка, скользил он в этой черноте, словно источаемой камнем плит. Церковь Святого Северина была его владением. Жоно знал в ней все переходы. Ежедневно он всё тщательно осматривал и к каждому камню испытывал глубокую привязанность собственника, что побуждало его безжалостно гнать с паперти нищих и бродяг.
Жоно питался жалкими подачками кюре и монахов церкви Святого Северина и ютился в убогой лачуге, которая, казалось, вот?вот будет погребена под обломками ветхой кладбищенской стены, с западной стороны церкви. Но он не роптал на это жалкое существование. Оно его не тяготило. Он первым в округе узнавал обо всех интригах и умел извлечь пользу из сплетен, тайных признаний и злобных пересудов.
Жоно сильно хромал. Горечь и злоба калеки вылились в такой религиозный фанатизм, которого хватило бы даже палачу инквизиции. А сколько бедных людей испытало на себе гнев церковного правосудия только из?за того, что они говорили слишком громко, когда поблизости проходил, волоча ногу, сторож Жоно!
Жоно брёл по храму, и вдруг сердце старика сильно забилось. Он мог поклясться, что в башне кто?то разговаривал.
Жоно прильнул к колонне. Его ухо, чуткое к привычным шорохам, насторожилось в тишине безмолвных галерей. Теперь он был уверен, что не ошибся: кто?то разговаривал у подножия витой лестницы. Но как это могло случиться в столь ранний час, когда все двери заперты? Эта загадка заставила его вздрогнуть. Кровь ударила в голову. Мысль, что кто?то мог его одурачить, возмущала Жоно.
Крадучись, достиг он колодца с целебной водой, расположенного против лестницы, что вела на колокольню. На последней ступеньке сидели Колен Лантье, Ламбер и Одри. Они вполголоса о чём?то беседовали.
Ранним утром мальчик и подмастерье доставили вывеску Тьебо Гизару, хозяину «Золотого ларца». Колен нёс в холщовом мешке краюху хлеба, несколько яблок и кусок сала для бунтаря. Теперь, не переставая жевать, Одри рассказывал Ламберу о своих приключениях:
– Я всего лишь бедный крестьянин, и Париж пугает меня. Мне и в голову не приходило, что попасть к Этьену Марселю будет так трудно. Жители деревень с берегов Уазы просили меня: «Одри, поговори от нашего имени с Этьеном Марселем. Только он один может нас понять». Я выполню их просьбу, хотя бы это мне стоило ещё пятнадцати ударов кинжалом.
– Значит, ты ранен? – с тревогой в голосе спросил Колен.
– Пустяки, клинок только проколол кожу плеча.
Колен не успокоился до тех пор, пока смельчак не показал свою рану.
– К вечеру я принесу тебе мазь, – сказал мальчик. – Рана по краям ещё не зарубцевалась.
Одри весело ухмыльнулся.
– Эти парижские вояки – жалкие людишки. Не приведи бог им встретиться с Долговязым. Его топор никого не помилует, англичане уже испытали это на своей шкуре.
– А кто этот Долговязый?
В глазах Одри зажёгся гордый огонёк.
– Долговязого знают все на берегах Уазы, от Клермона до Компьена. Это дровосек из Рибекурских лесов. Ни одно дерево не устоит под его топором. Он на голову выше самых рослых и руками разгибает новую подкову. Когда банды годонов поднялись вверх по Уазе, перепуганные сеньоры отдали им на разграбление деревни. Англичане опустошили всё вокруг страшнее саранчи и оставили после себя лишь пустые стойла и горящие хижины. Какое было несчастье для бедного люда! И вот, с наступлением зимы, Гийом Лалуэтт из деревни Лонгей отправился в лес за Долговязым. Они сговорились между собой и подняли всех крестьян, чтобы прогнать врага с берегов Уазы.
Англичане осадили Лонгейский замок, но их атаковали Лалуэтт и Долговязый со своими людьми, а я подоспел из лесу с моими лучниками. Долговязый творил топором такие чудеса, каких я в жизни не видывал. Англичане, хвастуны и нахалы, пали пред ним на колени и молили о пощаде. Но он не знал жалости к ним.
Врагам пришлось убраться за Уазу. С тех пор крестьяне ведут с ними успешную борьбу, а Долговязый для англичан страшнее самого Михаила Архангела. Гийом Лалуэтт, который и раньше бывал на войне, укрепил стены Лонгейского замка, и радостно было, что народ отстоял крепостные стены, с которых бежали трусливые сеньоры.
Рассказ об этих великих событиях наполнил волнением и восторгом сердце Колена. Каждое слово запечатлевалось в его мозгу.
– А Долговязый стал теперь капитаном? – спросил он.
Одри покачал рыжей головой.
– Ничего подобного. Он по?прежнему рубит дрова и пашет землю. Но, когда вдали показываются английские банды, рог оповещает одно селение за другим. Крестьяне бросают мотыгу, чтобы взять в руки лук или вилы, Долговязый кладёт на плечи топор, и все выходят вместе гнать англичан.
– А сеньоры?
– Сеньоры танцуют при дворе короля в Компьене. Но они нам совсем не нужны. Жак Простак[35] сам хочет быть себе хозяином.
Одри заговорил громче, и его слова рождали странные отголоски под церковными сводами.
Жоно вздрогнул, словно дотронулся до змеи, и перекрестился. От этих нечестивых слов сейчас разверзнется небо и сотрёт в порошок еретиков, которые смеют их произносить. И он втянул голову в плечи, словно ожидая удара молнии.
А Колен Лантье призадумался. Он был до глубины души взволнован рассказом Одри и вдруг ясно представил себе драму крестьян, прикованных к земле. Всё это было для него ещё смутным, далёким, но дела Одри, Гийома Лалуэтта и Долговязого пробудили в его мозгу отголоски ранее слышанного. Разве не рассказывали, что сеньор имеет право распродать детей своего крепостного в разные руки и раскидать семью по всем четырём концам графства? Разве не говорили, что карп, пойманный в пруду сеньора, стоил крестьянину если не жизни, то ужасных увечий? Разве не было известно, что крепостные, мужчины и женщины, должны были в мае ночи напролёт бить в замковых рвах лягушек, чтобы их кваканье не нарушало покоя сеньоров? И чего только не рассказывали!.. Деревенская жизнь была парижанам чужда, и представление о ней ограничивалось тем, что крестьяне работают на владельцев замков: сеют рожь и ячмень, рубят лес, поддерживают в исправности дороги, а сами живут в прокопчённых лачугах, где дети растут, как скотина.
Приход Одри посеял в душе Колена зерно надежды. Значит, Жак Простак хочет стать сам себе хозяином. Жак Простак снял с гвоздя свой лук и наточил вилы.
– Я постараюсь днём встретиться с Пьером Жилем, и он отведёт тебя к Этьену Марселю, – сказал Ламбер. – А пока церковь Святого Северина будет для тебя лучшим убежищем. Враги не догадаются, что ты здесь.
По телу Жоно пробежала радостная дрожь. Итак, у него хватит времени. С тысячью предосторожностей он вернулся в церковь. Нескольких минут было достаточно, чтобы отдышаться, затем он закрыл за собой дверь ризницы.
«Так?то, голубчики! Вы затеваете заговор против короля и церкви! Готье Маллере сумеет подрезать вам крылья, а кое?что перепадёт на этом деле и мне».
Парижское восстание, которое привело к власти Этьена Марселя, казалось Жоно событием временного значения. Скоро вернётся дофин со своим войском, и все эти горожане будут болтаться на Гревской площади в пеньковых воротниках. А пока Готье Маллере олицетворял для него власть короля.
Несмотря на ранний час, сторож решил немедленно отправиться в Пти?Шатле. В виноградниках у церкви громко свистели дрозды. «В гнёздах скоро вылупятся птенцы, – подумал Жоно. – Когда стемнеет, нужно будет пойти и поглядеть». Проходя по улице Писцов, он с усмешкой посмотрел на дом Франсуа Лантье.
«Старый пачкун, твой нечестивый сынок заставит тебя поплакать кровавыми слезами!»
На улице Святого Якова какой?то всадник забрызгал Жоно грязью. Сторож погрозил ему вслед кулаком. Сегодня он не пробирался вдоль стен, как обычно, а гордо шагал посреди мостовой.
Готье Маллере обливался холодной водой, когда слуга доложил, что пришёл церковный сторож Жоно и хочет сообщить ему что?то важное.
– Пусть этот хромоногий катится ко всем чертям! Вечно он мелет всякий вздор, как старая сплетница.
Слуга исчез, а капитан, облегчив душу ругательствами, снова обдал лицо и грудь холодной водой. Дверь опять тихо отворилась.
– Мессир, – сказал слуга, – сторож настаивает, чтобы вы его приняли. Он говорит, будто в башне прячется какой?то беглый преступник и произносит кощунственные речи.
Готье Маллере чуть было снова не задохся от гнева, но при последних словах насторожился. Ведь от церкви Святого Северина рукой подать до харчевни – их разделял лишь чей?то забор.
– Пусть он войдёт, да поживее!
Жоно, не переставая теребить в руках шапку из крысиных шкурок, пересказал всю сцену, свидетелем которой ему довелось стать. Он не упустил ни одной мелочи.
– Мне кажется, мессир, что наше правосудие должно всей своей силой обрушиться на этих еретиков. Я только скромный слуга бога и короля.
Но Готье Маллере уже не слушал его. Круглое, как шар, лицо вояки оживилось. Сердце его наполнилось радостью. Громовым голосом он позвал слугу, велел ему бежать на улицу Головорезов и немедленно при вести Перрена Рыжего. Он шагал взад и вперёд пс комнате, от удовольствия потирая руки и бормоча какие?то неясные слова.
– А что за люди разговаривали с этим подлым вилланом? – спросил он.
– Мужчина мне незнаком, мессир, а мальчишка – это сын Франсуа Лантье, живописца вывесок с улицы Писцов.
– Так ты говоришь – Лантье? Верно, тот озорник, что стреляет из лука, как Аполлон. Когда король вернётся в наш славный город, для трупов не хватит рвов у Пти?Шатле, а торговцы рогожей разбогатеют. Досадно, что мальчишка спутался с негодяями. Я с удовольствием взял бы к себе такого ловкого стрелка. Но что тебе ещё нужно? Чего ты стоишь как пень?