Между тем с наружной стороны парка, против стены, построенной коннетаблем Анн де Монморанси, шесть всадников, услышав звуки рогов и лай собак, остановились, поглаживая лошадей, и начали совещаться.
Глядя на их платья, совершенно новые, на богатую сбрую их лошадей, на плащи из блестящей ткани, которые спускались с их плеч на конские крупы, и богатое оружие, которое они ловко показывали, нельзя было не удивиться, что такие красивые и нарядные кавалеры составляют изолированную группу, в то время как все окрестное дворянство собралось в замке Шантийи.
Впрочем, блеск этих всадников бледнел перед роскошью, с которой был одет их начальник, или тот, кто казался их начальником: шляпа с плюмажем, позолоченная перевязь, сапоги из тонкой кожи и с золотыми шпорами, длинная шпага с резным эфесом и великолепный голубой испанский плащ составляли его наряд.
— Черт возьми, — сказал он после нескольких минут глубокого раздумья, во время которого прочие всадники смотрели на него с некоторым замешательством. — Как же попасть в парк? Войти в ворота или перелезть через решетку? Впрочем, подъедем к первым воротам или к первой калитке, и мы, верно, войдем. Таких прекрасно обмундированных молодцов, как мы, не оставят за воротами, если туда впускают людей, одетых так, как те, которых мы встречаем с самого утра.
— Повторяю вам, Ковиньяк, — отвечал тот всадник, к которому начальник обратился с речью, — повторяю, что эти плохо одетые люди, теперь разгуливающие в парке, несмотря на то, что их костюмы похожи черт знает на что, имели перед нами важное преимущество: они знали пароль. Мы же не знаем пароля и не попадем в парк.
— Ты так думаешь, Фергюзон? — спросил с уважением к мнению товарища первый всадник, в котором читатель узнал уже давнишнего нашего приятеля, являвшегося на первых страницах этой истории.
— Думаю! Нет, не только думаю, а даже совершенно уверен! Неужели вы полагаете, что эти люди охотятся просто для развлечения? Как бы не так! Они, верно, замышляют что-нибудь.
— Фергюзон прав, — сказал третий. — Они, по-видимому, замышляют заговор и не впустят нас.
— Однако ж не худо позабавиться травлей оленя, если он встретился на твоем пути.
— Особенно когда охота на людей надоела, не так ли, Барраба? — сказал Ковиньяк. — Ну хорошо. Ты увидишь, что сегодняшняя охота от нас не уйдет. У нас есть все, чтобы достойно участвовать в этом празднике; мы блестим, как новенькие экю. Если герцогу Энгиенскому нужны солдаты, где найдет он людей отчаяннее нас? Если он нуждается в заговорщиках, то где отыщет более элегантных? Самый скромный из нас похож на капитана.
— А вас, Ковиньяк, — подал голос Барраба, — в случае необходимости можно выдать за герцога и пэра.
Фергюзон молчал и думал.
— По несчастью, — продолжал Ковиньяк с улыбкой, — Фергюзону не хочется охотиться сегодня.
— Ну вот, — сказал Фергюзон, — с чего вы это взяли! Охота — дворянское развлечение, к которому я очень склонен. Поэтому я нисколько не пренебрегаю ею и не отговариваю других от нее. Я только говорю, что парк, в котором охотятся, защищен решетками, а ворота для нас заперты.
— Слышите! — вскричал Ковиньяк. — Слышите! Трубы дают знать, что зверь показался.
— Но, — продолжал Фергюзон, — это не значит, что мы не будем охотиться сегодня.
— А как же мы будем охотиться, ослиная ты голова, если не можем войти в парк?
— Я не говорил, что мы не можем войти, — хладнокровно возразил Фергюзон.
— Да как же мы войдем, если решетки и ворота открыты для других, но ты сам говоришь, что они заперты для нас?
— Да почему бы, например, нам не пробить брешь в этой стенке, такую брешь, чтобы мы и лошади наши могли проникнуть в парк? За стеной мы не найдем никого и никто не остановит нас.
— Ура! — закричал Ковиньяк, радостно размахивая шляпой. — Прости меня, Фергюзон: ты между нами самый смышленый человек! Когда я посажу принца на место короля Французского, я выпрошу для тебя место синьора Мазарино Мазарини. За работу, друзья, за работу!
С этими словами Ковиньяк спрыгнул на землю и вместе с товарищами, из которых один остался у лошадей, принялся ломать стену, и без того уже разрушенную временем.
В одну минуту пятеро тружеников проломали проход в три или четыре фута шириной. Потом они сели на лошадей и под предводительством Ковиньяка въехали в парк.
— Теперь, — сказал он, направляясь к месту, откуда неслись звуки рогов, — теперь будем учтивы и воспитаны, и я приглашаю вас ужинать у герцога Энгиенского.
XV
Мы уже сказали, что наши новоиспеченные дворяне ехали на превосходных конях, имевших важное преимущество: они были свежее лошадей всадников, приехавших утром. Группа скоро примкнула к толпе охотников и без труда заняла место между ними. Гости съехались из разных провинций и не знали друг друга; стало быть, наши самозванцы, забравшись в парк, могли сойти за приглашенных.
Все обошлось бы благополучно, если б они держались на своем месте или даже если б они опередили других и смешались с псарями и ловчими. Но получилось иначе. Через минуту Ковиньяк вообразил, что охота устроена исключительно для него. Он выхватил из рук не осмелившегося возразить ему слуги трубу, обогнал всех охотников, скакал куда попало, всячески мешая главному ловчему, без устали трубил, сам не разбирая что, давил собак, опрокидывал слуг, приветливо кланялся встречавшимся дамам, кричал, бранился, выходил из себя и прискакал к оленю в ту самую минуту, когда бедное животное, переплыв большой пруд, совсем выбилось из сил.
— Сюда! Сюда! — кричал Ковиньяк. — Наконец-то мы затравили оленя! Он здесь!
— Ковиньяк, — твердил ему Фергюзон, не отстававший от него, — Ковиньяк, из-за вас выгонят нас всех. Ради Бога, потише!
Но Ковиньяк ничего не слышал и, увидев, что собаки не сладят с оленем, сошел с лошади, обнажил шпагу и закричал во все горло:
— Халлали! Халлали!
Товарищи его, все, кроме осторожного Фергюзона, ободренные его примером, готовились напасть на добычу, как вдруг главный ловчий, отстранив Ковиньяка своим ножом, сказал:
— Потише, сударь, управляет охотой сама госпожа принцесса. Стало быть, она сама перережет оленю горло или предоставит эту честь другому — как ей заблагорассудится.
Ковиньяк пришел в себя от этого резкого замечания; когда он неохотно отступил, прискакали все отставшие охотники; они окружили несчастного оленя, прижатого к подножью дуба и окруженного остервенело набрасывающимися на него собаками.
В ту же минуту на главной аллее показалась принцесса. За нею следовали герцог Энгиенский, придворные дамы и дворяне, желавшие иметь честь сопутствовать ее высочеству. Принцесса вся пылала, чувствуя, что этим подобием войны она начинает войну настоящую.
Прискакав в середину круга, она остановилась, гордо оглядела всех присутствовавших и заметила Ковиньяка с его товарищами, на которых с беспокойством и подозрением поглядывали охотники.
Главный ловчий поднес ей охотничий нож. Это оружие из лучшей стали, превосходно отделанное, служило принцу Конде.
— Ваше высочество изволите знать этого гостя? — тихо спросил он, указывая глазами на Ковиньяка.
— Нет, — отвечала она, — но если он здесь, так, верно, кто-нибудь знает его.
— Его не знает никто, и все, кого я спрашивал, видят его в первый раз.
— Но не мог же он въехать в ворота, не зная пароля?
— Без сомнения, не мог, — отвечал главный ловчий, — однако ж осмеливаюсь доложить вашему высочеству, что его надобно остерегаться.
— Прежде всего надобно узнать, кто он.
— Сейчас мы все узнаем, мадам, — отвечал с обыкновенной своей улыбкой Ленэ, который ехал за принцессой. — Я послал к нему Нормандца, Пикардийца и Бретонца; они основательно порасспросят его. Но теперь не извольте обращать на него внимания, или он ускользнет от нас.
— Вы совершенно правы, Ленэ, займемся охотой.
— Ковиньяк, — сказал Фергюзон, — кажется, высокие господа разговаривают о нас. Не худо бы нам скрыться.
— Ты думаешь? Тем хуже! — возразил Ковиньяк. — Я хочу видеть, как убьют оленя. Халлали! Что будет, то будет.
— Да, зрелище очень приятное, я знаю, — отвечал Фергюзон, — но мы можем заплатить здесь за места гораздо дороже, чем в театре.
— Ваше высочество, — сказал главный ловчий, подавая принцессе нож, — кому угодно вам предоставить честь убить оленя?
— Оставляю это для себя, — ответила принцесса, — женщина моего положения должна привыкать к железу и крови.
— Намюр, — сказал главный ловчий одному из аркебузиров, — приготовиться!
Стрелок вышел из рядов и с аркебузой наизготовку стал шагах в двадцати от зверя. Он должен был убить оленя, если б тот вздумал броситься ка принцессу, как это иногда случалось.
Принцесса сошла с лошади, взяла нож; глаза ее горели, щеки пылали, губы дрожали. Так пошла она к оленю, который лежал под собаками и, казалось, был покрыт ими, как разноцветным ковром. Вероятно, бедный олень не понимал, что смерть идет к нему в виде красавицы-принцессы, из рук которой он много раз ел свой корм. Он, с крупными слезами, которые всегда сопровождают агонию оленя, лани и дикой козы, хотел приподняться, но не успел. Лезвие ножа, отразив блеск солнца, исчезло в горле оленя. Кровь брызнула на лицо принцессы. Олень поднял голову, жалобно застонал и, в последний раз с упреком взглянув на прелестную свою госпожу, повалился и околел.
В ту же минуту все трубы затрубили, сотни голосов закричали: «Да здравствует ее высочество!» — а маленький принц, припрыгивая в седле, с радостью бил в ладоши.
Принцесса вытащила нож из горла оленя, гордо, как амазонка, посмотрела кругом, отдала окровавленное оружие главному ловчему и села на лошадь.
Тут Ленэ подошел к ней.
— Не угодно ли вам, — сказал он со своей обыкновенной улыбкой, — не угодно ли, я скажу вашему высочеству, о ком вы думали, когда наносили удар бедному животному?
— Скажите, Ленэ, я буду очень довольна.
— Вы думали о Мазарини и желали, чтобы он был на месте оленя.
— Да, — вскричала принцесса, — именно так! Я убила бы его без жалости, как зверя. Но вы настоящий колдун, любезный Ленэ.
Потом она обернулась к гостям и сказала:
— Теперь, когда охота закончилась, господа, извольте идти за мной. Поздно уже травить другого оленя, притом ужин ждет нас.
Ковиньяк отвечал на это приглашение самым изящным поклоном.
— Что вы делаете, капитан? — спросил Фергюзон.
— Что? Принимаю приглашение, черт возьми! Разве ты не видишь, что принцесса пригласила нас к ужину, как я только что обещал тебе?
— Ковиньяк, послушайте меня: на вашем месте я поспешил бы убраться.
— Фергюзон, друг мой, на этот раз твоя обыкновенная проницательность изменяет тебе. Разве ты не заметил, как отдавал приказание этот одетый в черное господин, очень похожий на лисицу, когда он улыбается, и на хорька, когда не смеется? Поверь мне, Фергюзон, у пролома уже поставлен караул, и идти в ту сторону — значит показать, что мы хотим выйти тем же путем, каким вошли сюда.
— Так что же с нами будет?
— Не беспокойся, я за все отвечаю.
И все шесть авантюристов, возведенные своим начальником в ранг дворян и успокоенные его обещанием, смешались с остальными и двинулись вместе с ними по дороге ко дворцу.
Ковиньяк не ошибся: их не теряли из виду. На фланге у них был Ленэ, справа от него находился главный ловчий, а слева — интендант дома Конде.
— Вы точно уверены, что никто не знает этих кавалеров? — спросил Ленэ.
— Никто! Мы спрашивали уже у более чем пятидесяти человек, ответ один и тот же: «Не знаем!»
Нормандец, Пикардиец и Бретонец воротились; они ничего не могли сказать Ленэ. Только Нормандец обнаружил брешь в стене парка и, как человек предусмотрительный, приказал стеречь ее.
— Ну, — сказал Ленэ, — мы прибегнем к самому действенному средству. Неужели из-за горстки шпионов мы должны распустить сотню честных дворян? Вы, господин интендант, наблюдайте, чтобы никто не мог выйти ни из дворца, ни из галереи, куда войдет вся свита. Вы, господин главный ловчий, когда затворят дверь галереи, поставьте на всякий случай караул, человек двенадцать с заряженными ружьями. Теперь ступайте, я не спущу с них глаз.
Впрочем, господину Ленэ не трудно было исполнить дело, за которое он взялся. Ковиньяк и его товарищи вовсе не думали бежать. Ковиньяк шел в первом ряду и храбро крутил усы. Фергюзон следовал за ним, совершенно успокоенный его обещанием: он знал, что Ковиньяк не пошел бы в западню, если бы не был уверен, что из нее есть другой выход. Что же касается до Барраба и других его товарищей, то они шли следом за своим предводителем и его помощником, думая только о предстоящем превосходном ужине. Они интересовались лишь материальными благами и были совершенно беспечны во всех делах, требовавших размышления, полагаясь на двух своих начальников, в которых слепо верили.
Все случилось, как предвидел Ленэ, и исполнилось по его приказанию. Принцесса села в приемном зале под балдахин, в кресло, служившее ей троном; возле нее стал ее сын в том же костюме, о котором мы уже говорили.
Гости смотрели друг на друга: им обещали ужин, а очевидно было, что их хотят угостить речью.
Действительно, принцесса встала и начала говорить. Речь ее вызвала всеобщий энтузиазм[4]. На этот раз Клеманс де Майе-Брезе перестала скрывать чувства и щадить Мазарини. Гости, подстрекаемые воспоминанием об обиде, нанесенной принцам и в их лице всему французскому дворянству, а еще более надеждою, что в случае успеха можно будет выговорить выгодные условия у двора, два или три раза прерывали речь принцессы и громко клялись защищать дело знаменитого дома Конде и помочь ему выйти из унижения, в которое низвергнул его кардинал Мазарини.
— Итак, господа, — сказала наконец принцесса, — сирота мой просит вашего храброго содействия, просит принести ему в жертву вашу преданность. Вы наши друзья, по крайней мере, так вы нам представились. Что можете вы сделать для нас?
Затем после минуты торжественного молчания началась величественная и трогательная сцена.
Один из дворян подошел к принцессе, низко поклонился и почтительно сказал:
— Меня зовут Жерар де Монталан, я привез с собой четырех дворян, друзей моих. У всех у нас пять добрых шпаг и две тысячи пистолей; все это мы отдаем на службу вашему высочеству. Вот наше рекомендательное письмо, подписанное господином герцогом де Ларошфуко.
Принцесса в свою очередь поклонилась, приняла письмо из рук подателя, передала его Ленэ и показала рукой, чтобы рекомендованные дворяне перешли на правую сторону.
Едва успели они занять указанное место, как встал другой дворянин.
— Меня зовут Клод Рауль де Лессак, граф де Клермон, — сказал он. — Я приехал с шестью дворянами, друзьями моими. У каждого из нас по тысяче пистолей, просим милостивого дозволения внести их в казну вашего высочества. Мы вооружены, имеем хороших лошадей и будем довольствоваться обыкновенным содержанием. Вот наше рекомендательное письмо, подписанное господином герцогом Буйонским.
— Перейдите на правую сторону, господа, — отвечала принцесса, прочитав письмо и передав его Ленэ. — Будьте уверены в совершенной моей признательности.
Дворяне поклонились и отошли.
— Я Луи Фердинан де Лорж, граф де Дюра, — сказал третий дворянин. — Я приехал без друзей и без денег; богат и силен только моей шпагой, которой проложил себе дорогу сквозь неприятельские ряды, потому что был в осажденном Бельгарде. Вот мое письмо от господина виконта де Тюренна.
— Хорошо, добро пожаловать, — отвечала принцесса, одной рукой принимая письмо, а другую подавая ему для поцелуя. — Подойдите и станьте возле меня, я назначаю вас командиром бригады в моих войсках.
Прочие дворяне последовали этому примеру: они приходили с рекомендательными письмами от герцога де Ларошфуко, от герцога Буйонского или от виконта де Тюренна. Каждый отдавал письмо и переходил на правую сторону. Когда правая сторона вся была занята, принцесса приказала дворянам становиться на левую.