Через несколько минут, быстро, как на поле битвы, гости сели на лошадей или в экипажи и в сопровождении своих конвоев поехали по разным направлениям.
Остался один Ришон.
— Барон, — сказал он Канолю, — я не хотел расстаться с вами, как все другие, потому что вы знали меня гораздо раньше этих господ. Прощайте! Дайте мне руку; желаю удачи!
Каноль подал ему руку.
— Ришон, — сказал он, пристально глядя на него, — я вас знаю: с вами творится что-то необыкновенное; вы мне не говорите об этом, стало быть, это не ваша тайна. Однако вы взволнованы, а когда такой человек, как вы, взволнован, должна быть важная причина.
— Разве мы не расстаемся? — сказал Ришон.
— Мы уже расставались в гостинице Бискарро, однако тогда вы были спокойны.
Ришон печально улыбнулся.
— Барон, — сказал он, — предчувствие говорит мне, что мы уж не увидимся.
Каноль вздрогнул: так много глубокой грусти было в голосе Ришона, обыкновенно столь твердом.
— Что же, — отвечал Каноль, — мы не увидимся, если один из нас умрет… умрет смертью храбрых, и в таком случае, погибая, он будет уверен, что живет в сердце друга. Обнимемся, Ришон! Вы пожелали мне счастья, я пожелаю вам мужества.
Оба они бросились друг другу в объятия, и долго благородные их сердца бились одно возле другого.
Ришон утер слезу, которая, может быть, в первый раз омрачила его гордый взгляд. Потом, как бы боясь, что Каноль увидит эту слезу, он бросился из комнаты, вероятно стыдясь, что выказал столько слабости при человеке, неустрашимая твердость которого была ему так известна.
III
В столовой остался один Каноль; у дверей стоял офицер, принесший известие о парламентере.
— Что же отвечать, господин комендант? — спросил он, подождав с минуту.
Каноль, находившийся в задумчивости, вздрогнул, услышав этот голос, поднял голову и, прервав свои размышления, спросил:
— А где же парламентер?
— В фехтовальной зале, господин комендант.
— Кто с ним?
— Два солдата бордоской городской гвардии.
— Кто он?
— Молодой человек, насколько я мог видеть; он прикрылся шляпой и завернулся в широкий плащ.
— Как он называет себя?
— Он называет себя посланным от принцессы Конде и бордоского парламента.
— Попросите его подождать минуту, — сказал Каноль. — Я сейчас выйду.
Офицер ушел, и Каноль готовился идти за ним, как вдруг дверь отворилась и вошла Нанон, бледная, дрожащая, но с нежной улыбкой. Она схватила его за руку и сказала:
— Друг мой! Здесь парламентер. Что это значит?
— Это значит, дорогая Нанон, что господа бордосцы хотят подкупить или напугать меня.
— И что вы решили?
— Я приму его.
— Разве нельзя отказать?
— Невозможно. Есть обычаи, которые нужно непременно исполнять.
— Боже!
— Что с вами, Нанон?
— Я боюсь.
— Чего?
— Да вы сами сказали мне, что парламентер приехал соблазнить или подкупить вас…
— Правда, парламентер может сделать только то или другое. Уж не боитесь ли вы, Нанон, что он испугает меня?
— О нет! Но он, может быть, соблазнит вас…
— Вы обижаете меня, Нанон!
— Ах, друг мой, я говорю о том, чего боюсь.
— Вы сомневаетесь во мне до такой степени!.. За кого же вы принимаете меня?
— За того, кто вы есть, Каноль, то есть за благородного, не очень влюбчивого человека.
— Да что же это значит? — спросил Каноль с улыбкой. — Какого же парламентера прислали ко мне? Уж не Купидона ли?
— Может быть!
— Так вы его видели?
— Не видела, но слышала его голос, который показался мне слишком нежным для парламентера.
— Нанон, вы с ума сошли. Позвольте мне исполнять мои обязанности: вы доставили мне место коменданта…
— Чтоб вы защищали меня, друг мой.
— Так вы считаете меня подлецом, способным изменить вам? Ах, Нанон, вы жестоко оскорбляете меня вашими сомнениями!
— Так вы решили увидеться с этим молодым человеком?
— Я обязан принять его и, признаюсь, буду очень недоволен, если вы не перестанете мешать мне…
— Поступайте как вам угодно, друг мой, — сказала Нанон печально. — Только еще одно слово…
— Говорите.
— Где вы примете его?
— В моем кабинете.
— Одной милости прошу, Каноль…
— Какой?
— Примите его не в кабинете, а в спальне.
— Что за мысль?
— Разве вы не понимаете?
— Нет.
— Возле моя комната.
— И вы решились подслушивать?
— За занавесками, если вы позволите.
— Нанон!
— Позвольте мне остаться около вас, друг мой. Я верю в мою звезду, я принесу вам счастье.
— Однако ж, Нанон, если парламентер…
— И что же?
— Должен доверить мне государственную тайну?
— Разве вы не можете доверить государственную тайну той, которая доверила вам свою жизнь и свои сокровища?
— Пожалуй, подслушивайте нас, Нанон, если вам непременно так хочется, но не удерживайте меня долее: парламентер ждет.
— Ступайте, Каноль, ступайте; позвольте только поблагодарить вас за доброту.
Она хотела поцеловать его руку.
— Сумасшедшая! — вскричал Каноль, прижимая ее к груди и целуя в лоб. — Так вы будете…
— Буду стоять за занавесками вашей кровати. Оттуда я все увижу и услышу.
— Смотрите, Нанон, только не рассмейтесь: ведь это дела важные.
— Будьте спокойны, я не стану смеяться.
Каноль приказал ввести посланного и прошел в свою комнату, огромную залу, меблированную во времена Карла IX чрезвычайно строго: два канделябра горели на камине, но освещали комнату неярко; постель, стоявшая в глубине, находилась в совершенной темноте.
— Вы тут, Нанон? — спросил Каноль.
Едва слышное «да» долетело до его слуха.
В эту минуту раздались шаги; часовой отдал честь. Посланный вошел и, думая, что остается один с Канолем, снял шляпу и сбросил плащ. Белокурые его волосы рассыпались по прелестным плечам, стройная женская талия показалась под золотой перевязью, и Каноль по очаровательной и печальной улыбке узнал виконтессу де Канб.
— Я сказала вам, что увижу вас, и держу слово, — сказала она. — Вот я здесь!
Каноль от удивления и страха всплеснул руками и опустился в кресло.
— Вы, вы здесь!.. — прошептал он. — Боже мой! Зачем вы приехали? Чего вы хотите?
— Хочу спросить у вас, помните ли вы меня?
Каноль тяжело вздохнул и закрыл лицо руками, как бы желая прогнать это очаровательное и вместе с тем роковое видение.
Тут он понял все: страх, бледность, трепет Нанон и особенно ее желание подслушивать. Нанон своими ревнивыми глазами узнала в парламентере женщину.
— Хочу спросить у вас, сударь, — продолжала Клер, — готовы ли вы выполнить обещание, данное мне в Жольне, готовы ли вы подать королеве просьбу об отставке и перейти на службу к принцам?
— О, не спрашивайте, виконтесса, не спрашивайте! — вскричал Каноль.
Клер вздрогнула, услышав трепещущий голос барона, и, осмотревшись с беспокойством, спросила:
— Разве мы не одни?
— Одни, сударыня, — отвечал Каноль, — но нас могут слышать через стену.
— Я думала, что стены крепости Сен-Жорж плотны, — сказала Клер с улыбкой.
Каноль не отвечал.
— Я приехала спросить у вас, — продолжала Клер, — почему вы ничего не сообщили мне, хотя вы здесь уже с неделю или даже более. Я даже не узнала бы, кто комендант в Сен-Жорже, если б случай или, лучше сказать, молва не известила меня, что человек, который только двенадцать дней тому назад клялся мне, что опала кажется ему счастьем, потому что она позволяет ему отдать шпагу, храбрость, жизнь нашей партии…
Нанон не могла удержать движения; от неожиданности Каноль вздрогнул, а виконтесса обернулась.
— Что там? — спросила она.
— Ничего, — отвечал Каноль, — в этой старой комнате беспрестанно раздается зловещий треск.
— Если же что-нибудь другое, так не скрывайте от меня, — сказала Клер Канолю, дотрагиваясь до его руки. — Вы должны понимать, барон, что у нас будет серьезный разговор, раз я решилась сама приехать к вам.
Каноль отер с лица пот, принудил себя улыбнуться и сказал:
— Извольте говорить.
— Я пришла напомнить вам об этих обещаниях и спросить, готовы ли вы сдержать их?
— Увы, виконтесса! — ответил Каноль, — теперь это невозможно!
— Почему же?
— Потому что со времени нашей разлуки много случилось неожиданных событий, возобновились узы, которые я считал расторгнутыми. Вместо заслуженного наказания королева оказала мне милость, которой я недостоин. Теперь я прикован к партии ее величества… благодарностью.
Послышался вздох… Вместо последнего слова бедная Нанон, верно, ждала какого-нибудь другого.
— Не благодарностью, а честолюбием, господин де Каноль, впрочем, я это понимаю. Вы аристократ, вам только двадцать восемь лет, а вас уже произвели в подполковники, назначили комендантом крепости; все это очень лестно, но это не более чем награда за ваши заслуги, а ведь не один Мазарини умеет ценить их…
— Сударыня, ни слова больше!.. Прошу вас!
— Извините, сударь. Теперь с вами говорит не виконтесса де Канб, а посланная ее высочества принцессы Конде, она обязана исполнить данное ей поручение к вам.
— Говорите, — сказал Каноль со вздохом, похожим на стон.
— Принцесса, узнав о намерении вашем, которое вы сообщили мне сначала в Шантийи, а потом в Жольне, и желая знать точно, к какой партии вы теперь принадлежите, решила послать к вам парламентера, чтобы попытаться договориться с вами. Может быть, другой парламентер поступил бы в этом случае как-нибудь неосторожно, вот почему я взялась за это поручение, думая, что лучше всех могу исполнить его, потому что вы доверили мне самые сокровенные ваши мысли по этому поводу.
— Покорно вас благодарю, виконтесса, — отвечал Каноль, раздирая грудь ногтями: он слышал во время остановок разговора прерывистое дыхание Нанон.
— Вот что предлагаю я вам… Разумеется, от имени принцессы… Если б я предлагала от своего, — прибавила Клер с очаровательной улыбкой, — то порядок моих предложений был бы совсем другой.
— Я слушаю, — сказал Каноль глухим голосом.
— Сдайте остров Сен-Жорж на одном из трех следующих условий. Вот первое — помните, что я говорю не от себя, — двести тысяч ливров…
— Довольно! Довольно! — вскричал Каноль, стараясь прервать разговор. — Королева поручила мне крепость, эта крепость — остров Сен-Жорж, я буду защищать его до последней капли крови.
— Вспомните прошедшее, барон, — печально сказала Клер. — Во время последнего нашего свидания вы говорили совсем другое, вы собирались бросить все и ехать со мной… вы взяли уже перо и готовились просить отставку у тех, за кого теперь хотите пожертвовать жизнью.
— Я мог предложить вам все это, когда был совершенно свободен, но теперь…
— Вы более не свободны? — вскричала Клер, побледнев. — Что это значит? Что хотите вы сказать?
— Хочу сказать, что связан честью.
— В таком случае выслушайте второе условие.
— К чему? — сказал Каноль. — Разве я не повторял вам несколько раз, что я тверд в своем решении? Не искушайте меня, это бесполезно.
— Извините, барон, но мне дано поручение, и я обязана исполнить его до конца.
— Извольте, — прошептал Каноль, — но, признаться, вы чрезвычайно жестоки.
— Подайте в отставку, и мы будем воздействовать на вашего преемника более настойчиво, чем на вас. Через год, через два года вы снова поступите на службу, на этот раз к принцу, с чином бригадного генерала.
Каноль печально покачал головой.
— Увы, сударыня! Зачем вы требуете от меня только невозможного?
— И это мне вы так отвечаете! — сказала Клер. — Я вас не понимаю. Ведь вы уже хотели подписать просьбу об отставке. Не сами ли вы говорили той, которая была тогда с вами и слушала вас с наслаждением, что выходите в отставку по доброй воле? Почему же теперь, когда я вас прошу, когда я вас умоляю, вам не сделать то, что вы сами предлагали мне в Жольне?
Все эти слова, как кинжалы, поражали сердце бедной Нанон. Каноль чувствовал ее страдания.
— То, что в то время было бы очень обыкновенным делом, теперь превратилось бы в измену, самую гнусную измену! — сказал Каноль мрачным голосом. — Никогда не сдам крепости! Ни за что не подам в отставку!
— Погодите, погодите! — сказала Клер самым ласковым голосом, но беспокойно осматриваясь, потому что сопротивление Каноля и особенно принужденность его поведения казались ей очень странными. — Выслушайте теперь последнее предложение, с которого я хотела начать, зная заранее, что вы откажетесь от двух первых: материальные выгоды — я очень счастлива, что угадала это, — не могут соблазнять такого человека, как вы. Вам нужны другие надежды, а не деньги и почести. Благородному сердцу нужны благородные награды. Теперь слушайте же…
— Во имя Неба, сударыня, сжальтесь надо мной!
И он хотел уйти.
Клер думала, что он побежден, и в уверенности, что новое предложение довершит ее победу, остановила его и продолжала:
— Если бы вместо того, чтобы пытаться гнусно подкупить вас, вам пообещали бы награду чистую и благородную? Сейчас за просьбу об отставке вас никто не может порицать, так как военные действия еще не начались, сейчас эта отставка не бегство, не измена. Вы просто выбираете, к кому примкнуть. Так если бы вам предложили честный союз? Если бы женщина, которую вы уверяли в любви и клялись любить ее вечно, хотя она никогда открыто не отвечала на вашу страсть, несмотря на все эти клятвы, — если б она сказала вам: господин де Каноль, я свободна, богата, люблю вас… будьте моим мужем… Уедем вместе… Поедем куда вам угодно… дальше от раздоров, от Франции… Скажите, неужели вы не согласились бы?
Однако Каноль остался тверд. Он не поколебался в своем решении, несмотря на прелестную стыдливость Клер, на ее смущение, на воспоминание о маленьком замке де Канбов, который он мог бы видеть из окна, если б во время разговора ночь не спустилась на землю. Он видел во мраке бледное лицо Нанон, со страхом выглядывавшее из-за старинных занавесок.
— Но отвечайте же, ради Бога! — продолжала виконтесса. — Я не понимаю вашего молчания. Неужели я ошиблась? Неужели вы не барон де Каноль? Неужели вы не тот человек, который в Шантийи клялся мне, что любит меня? Не вы ли повторяли мне то же в Жольне? Не вы ли клялись, что любите меня одну в целом свете и готовы пожертвовать для меня всякой другой любовью. Говорите!.. Ради Бога! Говорите! Ответьте хоть что-нибудь!
Раздавшийся в это время стон, довольно громкий и явственный, помог виконтессе убедиться, что при переговорах присутствует еще кто-то. Ее испуганные глаза глянули в ту же сторону, что и Каноль. Как ни быстро он отвернулся, виконтесса успела увидеть бледное и неподвижное лицо, что-то похожее на привидение, подслушивающее разговор.
Обе женщины в темноте взглянули одна на другую огненными взглядами, и обе вскрикнули.
Нанон скрылась.
Виконтесса схватила шляпу и плащ и, быстро повернувшись к Канолю, сказала:
— Теперь понимаю, сударь, что вы называете долгом и благодарностью, понимаю, какую должность вы не хотите оставить или не хотите ей изменить. Понимаю, что есть привязанности, неразрушимые никакими соблазнами, и оставляю вас при этой привязанности, этой силе, этой благодарности. Прощайте, барон, прощайте!
Она хотела выйти, и Каноль не думал останавливать ее. Клер задержало лишь грустное воспоминание.
— Еще раз, — сказала она, — прошу вас во имя дружбы, которой я вам обязана за ваши услуги, именем дружбы, которой вы обязаны за услуги, которые я вам тоже оказала, именем всех, кого вы любите и кто вас любит, я никого не исключаю, именем их прошу вас: не вступайте в бой. Завтра, может быть, послезавтра на Сен-Жорж нападут. Не приносите мне нового горя: избавьте меня от известия, что вы побеждены или убиты.
При этих словах молодой человек вздрогнул и очнулся.
— Виконтесса, на коленях благодарю вас за вашу дружбу, которая для меня так драгоценна, как вы не можете и вообразить. О, Боже мой, пусть атакуют! Я жду врагов с таким жаром, с каким они никогда не пойдут на меня. Мне нужно сражение, нужна опасность, чтобы возвыситься в собственных глазах. Пусть приходят враги, пусть приходит опасность, пусть приходит хоть смерть! Я буду рад смерти, потому что умираю богатый вашей дружбой, сильный вашим состраданием и отличенный вашим уважением.