Тем не менее ради отца она в конце концов согласилась. Немедленно вызвали лучших башибузукских лазутчиков. И в большой фруктовой корзине, прикрытой сверху ананасами, ее пронесли через горы в лагерь Султана. Там главный лазутчик оставил корзину на рыночной площади, а сам отправился немножко полазить и пошпионить.
Он вызнал, что Султану как раз нужна новая повариха. Отлично! Еще он вызнал, что в этот самый день Султан намеревался отравить Шаха. В те времена это было модно. Больше нельзя было терять ни минуты, нужно было как можно скорее представить Султану новую кухарку и спешить назад, чтобы предупредить Шаха о готовящемся покушении на его жизнь. Главный лазутчик знал свое дело. Он быстро вернулся на площадь, вытащил Айву из-под ананасов и доставил ее к Султану. Он расхваливал ее кулинарные дарования, называя лучшей поварихой в мире, а особенно превозносил ее блинчики. Султан сказал, что возьмет девушку с испытательным сроком и попробует ее стряпню. Айву отвели на кухню, а лазутчик поспешил домой.
Ну что ж, она справилась со своей задачей как нельзя лучше. После первого блинчика Султана отнесли в постель, и живым он ее больше не покидал. Двое лучших военачальников вражеской армии скончались от того же блюда. Бедная Цветущая Айва была безутешна. Она знала, что стряпает ужасно. И не старалась нарочно испечь особенно плохие блинчики. Просто так получилось. У нее всегда так само собой выходило. Можно сказать, своего рода талант. Да и о Султане никто особенно не горевал, потому что он сам собирался отравить своего врага. Однако, узнав, что блюдо ее имело успех, Айва залила слезами всю кухню и убежала к своим.
А при дворе Шаха был в самом разгаре праздничный пир, и все ликовали и веселились. Отцу Айвы, Великому визирю, обожаемый повелитель вручил подарки и награды. Шах послал за девушкой, чтобы лично поблагодарить ее, и сказал, что выиграл войну только с ее помощью. Потому что после смерти Султана армия Кудристана бросилась врассыпную под натиском быстрой и закаленной конницы башибузуков. Он предложил ей пост Главного придворного отравителя. Но она отказалась и снова залилась слезами, вспомнив, что наделали ее блинчики.
Шах посадил Айву к себе на колени и стал утешать ее. И вдруг, когда она приподняла покрывало, чтобы утереть слезы, увидел, что она необыкновенно хороша. Шах не был женат и незамедлительно предложил ей взамен места отравителя место супруги. Девушка ответила, что с радостью согласится, если он пообещает, что ее папе не отрубят голову, даже если куры не будут нестись.
Это обещание она получила; Шах даже сказал, что она может стряпать, сколько ей вздумается — при условии, что ни ему, ни его армии не придется пробовать ее стряпню. Лучше всего, сказал он, все закапывать, чтобы случайно не отравились лошади или собаки.
И они поженились под всеобщее ликование, и стали жить-поживать, добра наживать.
ВЕЧЕР СЕДЬМОЙ
После нескольких слов о диете великий писатель рассказывает, как однажды прекрасный закат вдохновил его написать произведение совершенно самостоятельное
И снова в очаге на кухне Доктора Дулитла весело гудел огонь, и, хотя еще не кончилась зима, было так тепло, что казалось, лето не за горами.
Добрая Чичи таскала хворост; поленья, которые оказывались для нее слишком тяжелы, она катила перед собой, как бочку. На полу валялись кусочки коры, мусор, но Чичи прошлась по кухне метлой. И когда она уселась и приготовилась слушать, пол сиял так, что осталась бы довольна даже Даб-Даб.
Доктор Дулитл возился с аквариумом у себя наверху — приручал редкие морские растения. А когда он работал, никому — ни под каким видом — не позволялось ему мешать.
Все остальные собрались в кухне. Слушать «авторские чтения» Габ-Габа уже вошло у нас в обычай. Даб-Даб все еще относилась к его трудам с презрением, какого, по ее мнению, они заслуживали. Но мы заметили, что она почти всегда приходит послушать, и стали подозревать, что Кухонная энциклопедия больше не кажется ей такой чепухой, как поначалу. К тому же она перестала гнать нас в постель в положенный час. Так что порой утро начинало светиться за окнами бледно-голубым светом, прежде чем заканчивалась лекция Габ-Габа об искусстве питания.
Филин Гу-Гу и попугай Полинезия никогда не говорили сразу помногу. Видимо, поэтому они без особых усилий заслужили репутацию очень мудрых птиц. Я всегда слушал с любопытством, потому что никогда не мог угадать, чем удивит нас на этот раз великий писатель.
Воробей Чипсайд и белая мышка даже не скрывали, что обожают лекции профессора Габ-Габа, и покатывались от смеха или хихикали, как школьники, когда какое-нибудь место им особенно нравилось.
Даже ворчун Джип перебивал все реже и реже, а когда все же вмешивался, казалось, что он, скорее, притворяется — потому что, видимо, считает своим долгом критиковать, — чем высказывает истинное мнение.
В этот вечер Доктор салатных наук что-то запаздывал. А когда он наконец появился, белая мышка, которая вот уже полчаса нетерпеливо теребила свои белые шелковистые усики, потребовала объяснить, почему он опоздал.
— Я перечитывал «Книгу о кухонных снах», — ответил Габ-Габ.
— Зачем это? — спросила белая мышка.
— О, это не очень существенная работа, — сказал Габ-Габ. — Так, пустяки. Но я подумал, что все равно ее стоит просмотреть. Она будто бы объясняет значение снов. Например, если вам приснилось, что вы едите капусту брокколи, то, утверждает книга, можете быть уверены, с вами непременно случится какая-нибудь неприятность. И наоборот, если вы во сне плотно пообедаете репой, вам очень скоро повезет в делах или в любви.
Но больше всего меня задержал визит к доктору Мазурику. Дело в том, что доктор Мазурик давал объявление в газетах, что может заставить похудеть с помощью не диеты, а мысленной тренировки.
— Что такое диета? — спросила белая мышка.
— Диета, — ответил Габ-Габ, — это когда не ешь того, что любишь есть, а ешь то, чего не любишь. Я несколько поправился за последнее время и решил попробовать мысленную тренировку — это как-то приятнее, чем диета. Но я был крайне разочарован. Метод доктора Мазурика основан на том, что ты без конца повторяешь: «Ну-ка, брюшко, убирайся и назад не возвращайся!» Однако на мою фигуру это почему-то совершенно не действовало.
При условии, что вы произнесли заговор несколько раз подряд, вам разрешалось съесть все, что угодно, — мысленно, то есть, в уме. Он выписал мне прекрасные блюда: артишоки, картофель, спагетти, фаршированные финики, гренки с сыром и т. д., — о которых я должен был думать на завтрак, на обед и на ужин. Предполагалось, что это полностью меня насытит. Ничего подобного. Только вызывало бешеный аппетит. А все, что мне было разрешено, — по капельке ячменного отвара утром и в полдень. Остальное время можно было только думать о еде. И если бы у меня не хватило присутствия духа положить три-четыре яблока под подушку на ночь, кто знает, что бы со мной случилось. Не думаю, что еще когда-нибудь обращусь к доктору Мазурику. Он берет большие гонорары и называет это «Метод мысленной тренировки доктора Мазурика для страдающих ожирением».
— Ожирение? — переспросила белая мышка. — Это то же самое, что озверение?
— Да, — буркнул Джип.
— Перед тем как ты вошел, — продолжала белая мышка, — мы тут спорили о твоей книге. Я тебя защищала. Я сказала, что мне больше всего нравятся всякие кухонные истории. А Чичи сказала, что ты сам все из головы выдумал. А Джип сказал: как это ты можешь что-нибудь из головы выдумать, когда у тебя и головы-то нет на плечах. Но Чичи стояла на своем, потому что почти все твои истории кончаются словами «Они стали жить-поживать, добра наживать». А так обычно кончаются сказки, правда? Нам очень интересно, сколько ты действительно выдумал.
Габ-Габ тщательно протер очки. Некоторое время он молчал. И мы поняли, что доктор салатных наук произнесет сейчас нечто очень важное.
— Ваши слова заставляют меня обратиться к особой части моей книги, — начал он, — которую я намеренно отложил до конца — то есть, до конца чтений. Видите ли, я почувствовал, что, кроме библиографии, библиотечных исследований по истории, географии, кроме мифов и легенд о еде, мне хочется написать что-то совершенно самостоятельно, от начала до конца. И я создал такое произведение — и очень им горжусь.
— Это какой-нибудь кухонный рассказ? — спросила белая мышка.
— В некотором роде, да, — ответил писатель. — Пожалуй, его можно назвать кухонным романом. Хотя и это не совсем подходит. Ни одно название не годилось, и тогда я придумал нужное слово сам. Это
Любопытно, как мне пришла в голову такая идея. Многие воображают, что мы думаем только о еде. Это не совсем верно. Когда перед вами стайка юных поросят с мечтательным выражением на свежих мордашках, не всегда обязательно предполагать, что они грезят о картошке. Однажды прелестным вечером я любовался дивным летним пейзажем, залитым малиновым светом августовского заката. Я задумчиво пожевывал редис, но голова моя была полна поэзии — до отказа.
В конце концов, сказал я себе, — я — деревенский поросенок, селянин. Городская жизнь, конечно, очень хороша — на короткое время, так сказать, для разнообразия. И, однако, ничего нет лучше деревни. Вообразите, какой прелестный вид открывается моим глазам: круглятся зеленые холмы; сочные луга обрамляют зеркало вод — видите, вот она, поэзия: просто «сочные луга» почти ничего вам не говорят, а стоит добавить «обрамляют зеркало вод», и тотчас же представляется яркая картина. «Зеркало вод» — это озеро, «сочные» значит зеленые, хорошо политые и пышные — но без луж и грязи — восхитительное место, где в изобилии сладкие луковицы лилий и тому подобное.
Однако продолжим: впереди раскинулась тенистая дубрава; прохладная тихая река петляет и вьется по широкой долине; под кряжистыми дубами во множестве лежат мясистые, с ореховым привкусом желуди, а среди них кое-где выглядывают круглые шляпки грибов; в кустиках утесника шныряют жизнерадостные кролики; высокий клевер в полном цвету покачивается в такт легкому ветерку; спелые ягоды ежевики застенчиво прячутся в листве; повсюду дичится дикая яблоня. Картина, радующая сердце любого поэта, как сказал один из них: «Здесь все ласкает взоры, Лишь человек…»
«Но чу! — остановил я себя. — Не аромат ли то трюфелей? Да, так и есть, мой пятачок не обманул меня. Но я не стану их откапывать. Я не поддамся искусу. Земные помыслы да не нарушат моего возвышенного расположения духа». Понимаете, чем дальше я шел, тем более и более поэтическим становился. Я прилег на траву среди первоцвета и прикрыл глаза. Из-за поэзии я мог запросто умереть от голода. Такое случалось — с истинно великими писателями.
Прилетела пчела и ужалила меня в нос. Я думаю, она унюхала запах клевера, который я жевал. Но таково было владевшее мной чувство любви ко всей Природе, что я не позволил этому происшествию нарушить плавное течение моих мыслей. К тому же у меня твердый пятачок, и даже злой черный шершень не может нанести мне большого вреда, когда я полон идей и образов. Я просто взял прохладный лист щавеля и приложил к укусу. Впоследствии я его съел — даже поэтам нужно иногда подкрепиться.
«Сей сладостный вид, — сказал я себе, — нуждается лишь в прикосновении моего мастерского воображения, чтобы стать местом действия грандиозной пьесы, кухонной оперы, поэмы о хорошем вкусе — чего угодно, — что будут читать и декламировать истинные лакомки, поколение за поколением. Вот он передо мной. Первый акт. Ибо разве это не само Королевство пикников?»
Я вскочил, снедаемый огнем вдохновения. Меня ужалили еще две пчелы — оказывается, я расположился рядом с их гнездом. Но мне было не до них. Схватив записную книжку, я принялся за дело. Я писал, писал, писал. Заполнив последнюю страничку, я перешел на листья щавеля. Когда кончился щавель, я работал на том, что попадалось под руку. Я даже с ног до головы покрыл записями корову, которая паслась неподалеку. Мысли переполняли меня.
И постепенно король Глотин II вставал перед моими глазами как живой посреди чудесного окружения, как бы созданного для него. Спустилась ночь, но я ее не заметил. А на рассвете сын фермера пришел доить корову. Я попытался делать наброски и на нем, ибо я испытывал прилив вдохновения. Но он не позволил. Поэтому последние строки мне пришлось запечатлеть на стволе дерева.
Когда солнце поднялось во всем своем блеске, я наконец закончил, усталый, измученный, испытывающий жажду и голод, но счастливый — как только может быть счастлив писатель, который знает, что сделал свое дело и сделал его хорошо. Я крепко уснул, а корова тем временем съела весь мой щавель и стерла с себя все записи, валяясь в траве.
Но это уже было неважно. Великое эпикническое произведение надежно хранилось в моей голове. Я пошел домой и записал его на оберточной бумаге. И завтра с вашего позволения, прочту его вам.
ВЕЧЕР ВОСЬМОЙ
История жизни Глотина II, прозванного Королем пикников. О его удивительном дворе, чудесных порядках, им заведенных, о его несметном богатстве. Здесь великий писатель начинает свое эпикническое произведение (которое, он надеется, будет иметь жизнь столь же долгую, что и творения Шекспира). Он описывает самый грандиозный из всех знаменитых королевских пикников и диковинных гостей со всего света. Он рассказывает о дружбе короля с великим Мэтром Шампиньоном. И о том, как сонет прославленного философа попал на золотую кастрюлю, в которой Глотин сам готовил угощение на свой день рождения
Род Глотинов, прежде даже чем они стали королями, принадлежал к самой высшей знати, выше не бывает. Старика Глотина, который все дни свои проводил в баталиях и сражениях, люди знали и боялись как могущественнейшего властителя. Позже, когда он был коронован под именем Глотина I, он сделал свою страну очень богатой, присоединив к ней земли, которые завоевал. О его боевых доблестях ходили легенды и после его смерти. Годы, когда королем был Глотин I, и вельможи, и простолюдины вспоминали как век рыцарства: кавалеры тогда были отважны, дамы — прекрасны, а солдаты гордились тем, что служат в его армии.
Поэтому, когда на трон взошел его сын, Глотин II, было много пересудов о том, как станет вести себя новый король. Имея столь достойный пример для подражания, он — это было ясно с самого начала — должен был быть поистине великим человеком, чтобы не обмануть ожидания людей.
Почти все думали, что молодой монарх затеет для начала войну покрупнее, чтобы произвести на подданных хорошее впечатление многочисленными победами, которые принесут новые земли Глотонскому королевству.
Но, к их удивлению, он не сделал ничего подобного. Вместо того чтобы созвать своих рыцарей в доспехах и приказать трубачам трубить во все трубы, король послал за своим Главным казначеем и его помощниками, он хотел знать, сколько денег в Глотонских банках и как обстоят дела в Королевской казне. Глотин понимал, что его отец оставил страну в неплохом состоянии, но даже он был поражен, когда хорошенько изучил все банковские книги. Оказалось, что в наследство ему досталось богатейшее на свете королевство. Старый Глотин I был очень экономный король, и ни одна кухарка даже передника нового не могла себе купить без специального распоряжения Главного казначея, скрепленного Королевской печатью.
«Зачем, — спросил себя новый король, — зачем затевать новые войны, когда в Королевской казне денег больше, чем она может потратить?» Ну не глупо ли покупать порох, чтобы тут же его расстрелять, или новые доспехи, которые будут немедленно расколоты? И король велел всем кухаркам купить по новому переднику и по чепчику в придачу, а всем королевским садовникам — по новому костюму; для Королевской столовой следовало приобрести новую посуду из золота и серебра, для свиней — построить новый хлев, для коров — новый коровник с подойниками из чистого олова и многое, многое другое.