Олег Гончаренко
БЕЛОЭМИГРАНТЫ МЕЖДУ ЗВЕЗДОЙ И СВАСТИКОЙ
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЛИТУРГИЯ ВЕРНЫХ ГАЛЛИПОЛИ В 1920–1921 ГОДАХ
Когда суда, наполненные до отказа отступившими войсками и невероятным количеством беженцев и войск Русской армии, были уже в море, среди покидавших Отечество свое едва ли нашелся хоть кто-нибудь, чье сердце не дрогнуло бы при виде удалявшихся родных берегов. Неоднократно повторявшийся у многих мемуаристов мотив тоски и полной безнадежности сквозил во всех разговорах и беседах, ведущихся на кораблях. По ходу движения флотилии прочь от родных берегов, выяснилось, что запасы провизии и воды на кораблях не рассчитаны на всех, кому посчастливилось на них оказаться: «Не хватало продуктов… В день на человека выдавалось по стакану жидкого супа и по нескольку галет. Буханку хлеба, там, где он был, делили на 50 человек. Через четыре дня такого питания те, кто не имел с собой никаких съестных припасов, уже не могли подниматься, чтобы глотнуть свежего воздуха».
1
На докладе у Врангеля, генерал-лейтенант Павел Алексеевич Кусонский, бывший до отъезда начальником штаба 2-й армии, бодро рапортовал Главнокомандующему о боевом духе погрузившихся на транспорты донских и кубанских казаков: «Настроение казаков на редкость бодрое. Ваше превосходительство, я уполномочен командующим армией, просить вас не разоружаться в Константинополе. Я верю в настроение казаков…
— Но ведь это невозможно, генерал…
— Все же, ваше превосходительство. Я вас покорнейше прошу, я вас умоляю… С такими солдатами, с таким настроением мы можем и будем чудеса делать… Главнокомандующий убеждает генерала Кусонского в абсурдности и невозможности выполнения этого решения».
2
В Черном море мерно шли: линкор «Генерал Алексеев», крейсер «Генерал Корнилов» и вспомогательный крейсер «Алмаз». За ними, едва видимые из-за высокой волны, неслись эскадренные миноносцы «Цериго» и «Гневный». В легкой дымке угадывались силуэты миноносцев «Капитан Сакен», «Звонкий» и «Жаркий». Надводным курсом тянулись за вышедшей в море флотилией подводные лодки Белого флота. Рассекая волны, скользили одна за другой «Буревестник», «АГ 22», «Тюлень» и «Утка», некогда обратившая в бегство батумский пароход, полный красноармейцами и комиссарами, когда летом 1920 года тот следовал в Гагры для ареста и расправы над кубанцами генерала Фостикова, интернированными грузинскими войсками на берегу моря.
С большой осадкой шли три вооруженных ледокола «Илья Муромец», «Джигит» и «Гайдамак». В их компании чувствовали себя защищенными четыре тральщика и пять посыльных судов, одному из которых, «Лукуллу», судьбой было уготовано стать в недалеком будущем штаб-квартирой Главнокомандующего. Резал форштевнем черноморскую воду тяжело нагруженный линейный корабль «Георгий Победоносец», а за ним, стараясь не отстать, изо всех сил плыли два посыльных катера, лоцманское судно «Казбек», буксирно-спасательный пароход «Черномор», транспорт «Рион» и транспорт-мастерская «Кронштадт». Все суда двигались под Андреевским флагом.
В день прибытия русских кораблей в Константинополь, барон Врангель пригласил на совещание командующего Белым флотом вице-адмирала Михаила Александровича Кедрова, и, по его прибытии, вышел тому навстречу, горячо пожал адмиральскую руку, обратившись со словами искреннего признания: «Адмирал, Армия знает, кому она обязана своим спасением! И я знаю, что буду обязан только вам, что мне удалось вывести с честью Армию, согласно моему обещанию, данному ей при моем вступлении».
3
Кедров, едва скрыв волнение, на обращенные к нему слова Главнокомандующего, ответил крепким рукопожатием Врангелю.
Еще до того, как часть Белого флота уйдет через Мраморное море и узкий Дарданелльский пролив к далекой африканской Бизерге, Михаилу Александровичу Кедрову придется приложить немало сил в борьбе с союзными представителями за сохранение целостности русского флота. Много дней и месяцев проведет он в беспрерывных заботах о судах и их командах, а также их многочисленных пассажирах-беженцах.
В чужом порту, он не перестанет хлопотать и об улучшении быта и жизни обыкновенных людей, оказавшихся в непривычной и тяжелой для многих из них судовой обстановке. А еще о поставке провианта для всех, вывезенных из России, о частичной разгрузке транспортов и перемещении сухопутных частей Русской армии на берег. Все это будет чуть позже, после прибытия, а пока русские корабли все еще идут в море и до турецкого берега пока не так близко. В каюте Главнокомандующего не протолкнуться: здесь собрались представители командования, представители гражданской администрации Крыма, общественные деятели и, конечно же, представители иностранной прессы, жадно ловящие новости от самого Главнокомандующего и тут же, в тесных каютах, бегло записывающие свои сенсационные репортажи о последних днях Русской армии, покинувшей свое Отечество. Барон поручил последнему генерал-квартирмейстеру Русской армии Герману Ивановичу Коновалову взять на себя труд вести дела собственной канцелярии. Работа эта проходит в спокойной, деловой обстановке. Канцелярия и почти все чины штаба Главнокомандующего, как и прежде, готовят приказы, отдают распоряжения о переводе иностранных телеграмм в адрес барона; адъютанты, благо они расположились рядом, организуют прием посетителей: «В каюте у генерал-квартирмейстера уже кипит работа. Зашифровывают радиотелеграмму, стучит пишущая машинка, приносят какие-то бумаги. Постоянно входят адъютанты Главнокомандующего и начальника штаба, и то и дело слышится: „Главком приказал“, „Начальник штаба просит это переписать“, „Вас вызывает Главнокомандующий“… Спешно переписывается и переводится письмо Главнокомандующего к графу де Мартелю… Письмо подписано… Но тут происходит заминка с номером… все исходящие и входящие журналы, все делопроизводство брошено или сожжено в Севастополе. Какой ставить номер на эту историческую бумагу?.. Недоразумение разрешает генерал К.: — Чего там долго думать? — обращается он к офицеру Генерального штаба, — вы какой одеколон употребляете? — Полковник не сразу догадывается и несколько удивленно отвечает: — № 4711. — Ну и великолепно. Отлично! Ставьте этот номер и отправляйте бумагу, черт ее дери…»
4
Прибывших встречают «парные» часовые у входа в кают-компанию, элегантно обтянутую светлым шелком. Посетители Главкома не всегда прибывают к нему с радостными известиями. До Врангеля доходят слухи, что почти все суда перегружены, и что условия пребывания на них людей ухудшаются час от часу: «Какой-то генерал дрожащим голосом рассказывал, как ему пришлось эвакуироваться… — Я был комендантом на миноносце „Грозный“. Вы только подумайте! В эту маленькую скорлупку набилось 1015 человек. Не хватает утя, не было воды. Некоторые сошли с ума от этих условий. Продуктов не хватало. Пришлось реквизировать у тех, кто имел запасы. Была всего лишь одна уборная. Очередь у нее стояла по нескольку часов. Ведь это ужас».
5
Посетители «походной приемной» Главнокомандующего то и дело приходят и уходят, передавая все новые подробности нечеловеческих условий существования на кораблях. Их принимают, выслушивают, докладывают об их сообщениях Врангелю. Однако помочь людям сейчас, во время пути, почти невозможно: свободных транспортов нет, и в любую минуту может разыграться шторм, грозящий потоплением переполненным судам. Канцелярия продолжает работу. Готовится приказ о реорганизации армии в три корпуса: Донской, Кубанский и 1-й регулярных войск. Пересматриваются и сокращаются штаты Русской армии, упраздняются некоторые должности, расформировываются военные и гражданские учреждения. Подготовлен приказ о военно-полевых судах. Верстаются информационные бюллетени для ознакомления с ними чинов армии, флота и гражданских ведомств. Тем временем, на ледоколе «Илья Муромец», куда ему удалось попасть стараниями знакомых офицеров флота, покидал в эти дни родные берега генерал-лейтенант Яков Александрович Слащев, успевший разместить на нем немногочисленных чинов своего родного Лейб-гвардии Финляндского полка, увозящих теперь с собой в изгнание свое полковое знамя. Находясь в раздерганных чувствах, легендарный белый командир корпуса, уже подумывал о том, чтобы объясниться с Врангелем, которого считал причиной почти всех своих бед и всех тех несчастий, произошедших с Русской армией и Крымом в последние месяцы. Честолюбивые замыслы уже не снедали Слащева как прежде, и в будущей армии, какой бы она не приняла вид, он был готов поделиться лаврами «легендарности» с другими заметными фигурами. Сам же он предпочел открыться публике за рубежом с новой для себя стороны публициста и общественного бичевателя несовершенства врангелевского управления. Управление частями изгнанной армии желал получить в свои руки энергичный Александр Павлович Кутепов, доверительно обратившийся к боевому товарищу в Константинополе. Между генералами произошел примечательный разговор: «Раз ты совершенно разочаровался, то почему бы тебе не написать Врангелю о том, что ему надо уйти? Нужно только выставить кандидата, хотя бы меня, как старшего из остающихся. — О, это я могу сделать с удовольствием, — ответил я. — Твое имя настолько непопулярно, что еще скорее разложит армию. — И написал рапорт, который Кутепов повез Врангелю».
6
Долгий крестный путь Русской армии продолжался. Многие участники того длительного морского перехода свидетельствуют, что, несмотря на внешне одинаковое положение эвакуировавшихся людей, далеко не все из них находились на борту уплывавших кораблей в равных условиях: «Некоторые успели перед погрузкой пограбить склады и неплохо обеспечить себя, а эвакуировавшиеся из Ялты запаслись вином и им пытались заглушить горечь поражения и страх перед будущим…В кают-компаниях, где, как правило, размещались штабники, были и пьянство, и карточные игры, и даже танцы под фортепьяно. На транспорте „Саратов“, например, для высших чинов корпуса подавались обеды из трех блюд, готовились бифштексы и торты. На броненосце „Алексеев“ видели даму, выгуливающую собачку».
7
Очевидцы оставили немало свидетельств того, что на уходящих в неизвестность транспортах, как никогда, резко обозначился «классовый» подход в распределении свободных мест. Касалось это, главным образом, погруженных на борта чинов армии: «Сразу бросались в глаза три категории: высшее начальство и их семьи… Полковники, штабное офицерство, штатские пшюты, всевозможных калибров предприниматели, богатые коммерсанты с семействами, банкиры и „прочая в этом роде“. Вторая категория — обыкновенные жители Севастополя… мирные, запуганные обыватели— мещане…и, наконец, третья категория — просто военные, рассеянные и отступившие на Севастополь с фронта войсковые части… военные школы и прочая публика в этом роде».
8
Буквально на третий день пути, согласно приказу по кораблям, гражданским лицам, нижним чинам и беженцам было предписано освободить каюты и занимаемые ими кают-компании для высших чинов армии. Без особого энтузиазма, публика подчинилась приказу, грозившим ей? в случае неподчинения, наказанием, постепенно переместившись в проходы между каютами и наружные коридоры. Кто-то оказался на палубе; немногое счастливцы нашли себе места на медных решетках, закрывавших «кочегарки» гражданских судов.
«А когда наступала ночь и густая тьма окутывала небо, море… из кают-компаний неслось пьяное разухабистое пение цыганских романсов, и доносился до нас характерный звук вылетающих пробок из бутылок пенного шампанского. Там цыганскому пению вторил визгливый, раскатистый женский смех…» Так плыли мы и «они». Поразительно, но подобные примеры классовой сегрегации пережили не только сам поход через Черное море, но еще долгое время оставались живы и в других средах зарубежной общественной жизни русской эмиграции: «…в Париже можно было увидеть окаменелости бюрократического мира и восковые фигуры представителей большого света в уголке яхт-клуба, перенесенного в Париж, во всем своем нетронутом виде со своими неискоренимыми навыками, с роскошными обедами, с неизжитой психологией, с протягиванием двух пальцев людям другого круга, с понятиями, не шедшими дальше того, что все должно быть восстановлено на прежнем месте, как было, яхт-клуб, прежде всего, а все остальное после… Когда после тонкого завтрака за чашкой кофе, с ликерами, с коньяком, с сырами разных сортов и фруктами среди разговора о благотворительном спектакле, о литературной новинке и последней лекции Пуанкаре мимоходом обмолвятся: „Ну, что бедняга Врангель? Как, Армия еще существует! Разве не все разбежались?“»
9
Тяготы корабельного быта, теснота и грязь кают и палуб не могли идти в сравнение с тревожными мыслями, что одолевали почти всех. Мысли эти приходили в головы людям, вне зависимости от их принадлежности к какому бы то ни было классу: «что ожидает нас там, впереди?». Определенный ответ на этот вопрос могли дать лишь очень немногое, те, для которых турецкие берега готовились стать лишь перевалочным пунктом на пути в Западную или Южную Европу. Тем, кто обладал устойчивыми родственными связями за границей или значительным состоянием, позволявшим свободное перемещение по миру, исход из России казался тяжелым, но не безнадежным предприятием. Многие из них надеялись на возвращение, пусть даже не скорое, и чувства этих людей, а также их мысли не занимало то настроение безысходности, охватившее всех, кому оставалось лишь полностью положиться на командование армии, предоставляя ему быть вершителем вверенных ему человеческих судеб.
Большинство нижних чинов армии было уверено, что командованием уже составлен план действий, и что их отплытие за границу будет лишь одним из отвлекающих маневров на пути к победному возвращению в Россию для окончательного изгнания духа большевизма. Встречаемые на этом пути трудности — лишь одни из тех, многих уже пережитых в этой длинной череде дней, недель и месяцев борьбы за правое дело.
Всегда существовавшие трения с союзниками, не позволяли Врангелю надеяться на то, что их помощь за границей будет более действенней, чем та, что они оказывали Русской армии в России, однако их согласие предоставить для Русской армии сравнительно близкую к российским границам турецкую территорию, можно было расценивать, как большую удачу дипломатии Врангеля. Приближавшиеся час за часом турецкие берега рассматривались Главнокомандующим, как плацдарм для будущего похода на большевистскую власть. Географическая близость к России означала, что после нескольких месяцев отдыха и переформирования, части обновленной Русской армии будут готовы к высадке на ее южных или иных рубежах, там, где осуществить это позволит оперативная обстановка и вновь продолжить войну с большевизмом. И вот, наконец, уже ближе к вечеру, после раннего захода солнца, впередсмотрящие на мостиках кораблей русской флотилии начинают различать бегущие и мерцающие огоньки. Корабли берут курс на свет дальних огней, и вскоре становятся различимы маяки Босфора. Темное пространство пролива постепенно приближается, и вот уже вскоре с двух сторон берега, вспыхивая во тьме, подмигивают огоньки Буюк — Дере. По кораблям флотилии отдается приказ становиться на якорь из-за запрета иностранным судам проходить Босфор в ночное время, и до девяти утра следующего дня все корабли замирают в томительном ожидании своей судьбы. «Свыше 120 кораблей флотилии Врангеля усеяли этот рейд. Это был клочок плавучей России, не пожелавшей оставаться под большевистским ярмом».
10
Однако утром продвинуться далее по проливу союзники и турецкие власти разрешили лишь одному крейсеру «Генерал Корнилов», поднявшему заранее французский флаг. Высадка пассажиров с других судов на берег откладывалась на неопределенное время. Вокруг ставших на якорь русских судов по прозрачной водной глади то и дело сновали юркие ялики и самодельные турецкие лодки. Сидевшие в них турки предлагали мучившимся от голода и жажды пассажирам стоявших транспортов менять личное оружие или имевшиеся у некоторых комплекты чистой одежды на самую незатейливую еду и сравнительно чистую воду. За отдельную плату турки брались доставлять родственников с берега, ожидавших прибытия своих из России. Лодочники ловко маневрировали между застывшими глыбами судов и застывали, покачиваясь в волнах, у их бортов, пока пассажиры выкрикивали имена и фамилии тех, кого они столь трепетно ожидали. Приезжавшие на турецких лодках к кораблям русские обращались к собравшейся многолюдной толпе на палубах, прося разыскать такого-то и такого. Попутно они рассказывали пассажирам городские новости, и охотно делясь слухами относительно судьбы вновь прибывших эмигрантов из России. Услышанное не производило на беженцев благоприятного впечатления: становилось понятно, что в своем новом качестве здесь они нежеланные гости, и что видимого просвета в начавшейся череде их скитаний, увы, не предвидится. Среди пассажиров поднялся ропот. Дошедшие до военного командования слухи, заставили штаб Главнокомандующего принимать экстренные меры по наведению порядка. За упадок дисциплины у подчиненных, Александр Павлович Кутепов провел показательное снятие с должности генерал-лейтенанта Петра Константиновича Писарева, еще недавно, в августе 1920 года, принявшего у самого Кутепова 1-й армейский (добровольческий корпус), и считавшегося его боевым соратником. Нарядам марковцев, ставших в изгнании опорой и «гвардией» Кутепова, было приказано не допускать приближения лодок и маломерных судов с посторонними к стоящей на рейде флотилии. В случае отказа частных лодок покинуть акваторию вблизи судна, нарядам на кораблях было предписано открывать огонь. Вскоре началась разгрузка судов. С них начали снимать больных и раненых. На берег сошли и некоторые казачьи подразделения. Союзные иностранные миссии уведомили Врангеля, что одним из условий размещения прибывших в Турцию чинов Русской армии станет безоговорочная сдача оружия союзным войскам. «Впоследствии, по соглашению с французами, воинским частям оставили одну двадцатую часть стрелкового оружия. В итоге французы все же изъяли 45 тысяч винтовок и 350 пулеметов, 12 миллионов ружейных патронов, 330 снарядов и 60 тысяч ручных гранат. Неплохо поживились они и другими запасами. С кораблей сгрузили 300 тысяч пудов чая и более 50 тысяч пудов других продуктов. Кроме того, французы изъяли сотни тысяч единиц обмундирования, 592 тонны кожи, почти миллион метров мануфактуры. Общая цена всего этого составила около 70 миллионов франков».
11