— Вы с ней поосторожнее. Она на большевичков работает. Служила у них в контрразведке. Темная птица. Она в Константинополе протаранила белогвардейскую яхту».
40
Многие пассажиры «Адрии» вспоминали впоследствии, что незадолго до отбытия яхты из порта Батуми, по городу ходили слухи о приезде из центра нового состава городской Чрезвычайной комиссии. Вполне вероятно, что некоторые ее сотрудники оказались на «Адрии» и с нее управляли всей операцией по затоплению яхты, подвергнув опасности жизни невинных людей. Одной из сотрудниц ЧК была, по всей вероятности, некая Елена Феррари, дамочка, подвизавшаяся в берлинских окололитературных кругах начала 1920-х годов прошлого столетия. Подобная многим своим современницам, всю свою жизнь балансировавшим между советскими органами госбезопасности и литературными салонами, Елена Феррари курсировала между двумя столицами, стремилась к расширению своих знакомств в литературной среде и где-то даже проговорилась о своих сомнительных заслугах. Далее ее следы теряются. Вероятно, что советская госбезопасность поняла пагубность ее привычки делиться служебными делами давно минувших дней даже спустя многие годы, и… Елена Феррари исчезла, как и многие, ей подобные, поглощенная водоворотом Гулага.
«Слова Горького я счел долгом закрепить здесь для истории, куда отошел и Врангель, и данный ему большевиками под итальянским флагом морской бой, которым, как оказывается, управляла советская футуристка с девятью пальцами!»
41
Барон Врангель расценил происшествие со штабной яхтой, как вызов, брошенный ему из далекого коммунистического логова. Расстроенный Главнокомандующий переехал в здание русского посольства в Константинополе. Союзники начали проводить расследование обстоятельств гибели «Лукулла», а русская пресса выразила надежду на то, что когда-нибудь следствие прольет хоть какой-нибудь свет на происшествие. Их надеждам не удалось сбыться. Не дал особенных комментариев и русский военно-морской следователь, участвовавший в работе следственной союзной комиссии. Вскоре прием остатков частей Русской армии продолжился, и Главнокомандующий стал перед выбором страны своего пребывания. Нахождение частей армии в двух государствах и различные условия существования рассеянных по балканским странам групп заставили Врангеля провести реорганизацию работы его штаба. Подобная раздвоенность штаба давала возможность Главнокомандующему при ожидавшихся его переездах из страны в страну сохранять при себе стратегический орган в виде представительства своего штаба. «Местом своего постоянного пребывания генерал Врангель наметил Королевство СХС, предполагая выезжать в Болгарию только для посещения войск».
42
Председатель Скупщины тут же счел своим долгом добавить ложку сербского дегтя в бочку меда «давних дружеских отношений двух славянских народов»: «Генерал Врангель будет нашим высоким гостем, но признать его Главнокомандующим мы не можем!» — заявил во всеуслышанье Пашич. В ноябре 1921 года генерал Шатилов написал Гирсу в Париж, что к концу 1921 года в Болгарии будет сосредоточено 17300 чинов Русской армии, а в королевстве СХС — 9700 человек, к которым добавится еще 2500 тысячи с начала нового 1922 года. Вместе с армией в королевство СХС были перевезены три кадетских корпуса и два женских института, которые командованию удалось устроить на государственную дотацию королевства. Часть войск, не получивших возможности служить, как тех их соратники, что были приняты на службу в пограничную стражу, содержалась на средства, ассигнованные Бахметевым. Первоначально их количество в королевстве достигло нескольких тысяч человек, но командование старалось подыскать им подходящую работу и со временем их количество уменьшилось. И пусть был горек чужой хлеб и круты чужие лестницы, по единодушному признанию современников «..армия ушла из лагерей с чувством наступающего избавления от моральных невзгод и материальных лишений. Будущее давало надежду на лучшие материальные условия, и состоявшиеся перевозки вносили моральное удовлетворение одержанного успеха в борьбе за свое сохранение. С прибытием в славянские страны части армии, закаленные суровыми испытаниями, вступили в новую фазу жизни и борьбы за свое существование».
43
Задача по переселению русских частей на Балканы была полностью выполнена их Главнокомандованием. Раздробленная на мелкие подразделения в нескольких странах, армия продолжала свое существование, а ее формальные лидеры перешли скорее в категорию лидеров духовных, разделяя с ней горький хлеб изгнания. Нельзя сказать, что произошедшая с армией перемена обрадовала ее французских и английских союзников, раздосадованных военным усилением балканских стран. То, что не получилось полного распыления русских частей, по-прежнему тревожило советскую ЧК-ОГПУ, а главное — были живы и деятельны военные руководители армии, готовые к новым походам. Дипломатическому представителю сообщества бывших императорских посланников за границей Гирсу не удалось финансово задушить армию под предлогом охраны материальных ценностей империи до появления нового законного правительства, и это заставляло искать новые формы окончательной ассимиляции и дезорганизации Русской Национальной армии уже в новых странах. С достоинством вышедшая из галлиполийских злоключений, армия неизбежно двигалась к новым, еще более изощренным и скрытым. Ее противники, несмотря на идеологические различия, были даже готовы к временному объединению с тем только, чтобы от дееспособной армии генерала Врангеля оставалось вскоре лишь одно воспоминание.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ПУТИ РУССКОЙ АРМИИ НА БАЛКАНАХ, В АФРИКЕ И СССР. 1920-е ГОДЫ
Еще один исход Русской армии позади. И хотя за морем ей был оставлен неласковый «берег турецкий» и дикие греческие острова, новый поход изгнанников «за море» разрешил лишь часть проблемы места пребывания русских военных частей. Однако это совсем не приблизило русских солдат; офицеров и генералов к долгожданному часу победы над большевизмом и торжеству правды. В России по-прежнему властвовали большевики, поэтапно укрепляя свое влияние на всех ее широтах — от хмурых берегов Балтики до гавани Петропавловска. С узурпировавшими государственную власть большевиками еще продолжали борьбу совсем немногочисленные группы повстанцев, чье поражение в затихающей Гражданской войне оставалось лишь вопросом времени. В ответ на борьбу народов бывшей Российской империи, новые власти лишь усиливали классовый террор, силились искоренить традиционную веру и занимались переустройством концентрационных лагерей, словно бы готовя их для долговременного массового использования в самом недалеком будущем. В ней принимали участие люди почти всех национальностей, населявших империю. Евреи принимали деятельное участие в этой войне с обеих сторон. Сражавшиеся на стороне белых евреи-офицеры смогли принести большую пользу Белому Движению своими военными знаниями, а простые добровольцы — своим мужеством и примером. Однако в ходе борьбы с последними очагами сопротивления советской власти, силы большевиков увеличивались в геометрической прогрессии и надежды на благополучный исход каких-либо военных действий на всех географических широтах России против большевизма ждать не приходилось. Зарубежные страны словно бы закрыли глаза на сам факт незаконности новой власти в России и не стремились вмешиваться во «внутренние дела» российского государства. Возможно, именно после очередного перехода через море, Врангелю вспомнились известные в ту пору слова покойного императора всероссийского Александра III, обращенные некогда к наследнику-цесаревичу Николаю Александровичу о том, что у России есть лишь два надежных союзника — ее Армия, и ее Флот, а все остальные обязательно и многократно предадут. И, хотя по-крупному предавали пока что лишь немногие, еще меньше оставалось тех, кто не был бы готов предать переселившиеся русские войска в расчете на получение политических и иных дивидендов в быстро меняющейся конъюнктуре европейской жизни 20-х годов прошлого столетия. Бывшие вассалы императорской России на время позабыли о своей прежней угодливо-просящей роли в собственной внешней политике, которую они вынужденно, но прилежно играли перед могучим российским государством еще менее десяти лет тому назад.
«Ни одна страна, как правило, не давала нам въездных виз, все двери были перед нами наглухо закрыты, а государственные и законодательные учреждения повсеместно заботились лишь о том, чтобы, где только возможно, урезать нас в правах, которыми пользовались граждане всех других стран мира»,
44
— вспоминали русские беженцы и военнослужащие, которым посчастливилось живыми выбраться «с другого берега».
И вот теперь правительства европейских стран, наблюдая трудности, с которыми продолжала стойко сражаться Русская армия, хладнокровно прикидывали, какую еще выгоду могли бы принести им проживавшие в принявших скитальцев странах русские переселенцы. Обсуждали на парламентских слушаниях список тех непривлекательных задач, которые можно было бы переложить на плечи прибывающих в их страну военных беженцев, и выполнять которые зачастую гнушалось мало-мальски обеспеченное коренное население этих стран. Именно эти работы и планировалось поручить людям, у которых почти не осталось иного выбора, как браться за любое предложенное дело. Им, эмигрантам, оказавшимся вне Отчества. Настроения местного населения, часто подверженные быстроменяющимся политическим ситуациям и экономическим колебаниям рынка труда, были весьма неустойчивы и простирались от ностальгических вздохов о былом единстве славянских народов, до неожиданной истерики: «…часов в десять утра прибыли в хорватскую столицу Загреб. Тут гостеприимные братья хорваты заблаговременно организовали нам теплую встречу: перрон был густо заполнен разношерстным сбродом, который, едва остановился наш поезд, принялся бесноваться вокруг него, с дикой руганью и криками, из которых нам удалось понять лишь то, что мы проклятые белогвардейцы, всю жизнь пившие русскую народную кровь, а теперь приехавшие пить кровь хорватскую. В двери наших теплушек было даже запущено несколько камней…»
45
В Болгарии на первых порах пребывания там русских частей ситуация была несколько иной: «Болгары в массе своей относились к нам доброжелательно, и… мы чувствовали себя как дома».
46
Благожелательное или, по крайней мере, нейтральное отношение к русским военным эмигрантам в Болгарии сохранялось лишь до некоторых пор. Однако очень скоро правительство Стамболийского установило дипломатические отношения с СССР перешедшие вскоре после этого в некое подобие дружбы между этими двумя неравноправными партнерами в политической игре.
Персонал первых советских учреждений, появившихся вскоре в болгарской столице, стал в массе своей вдохновителями и инициаторами активных действий против белоэмигрантов, граничащих с вмешательством во внутренние дела «дружественного государства». Болгарские политические деятели, не разделявшие эйфории правительства Стамболийского по поводу дружбы с СССР, были высланы им за пределы страны или были вынуждены скрываться от политических преследований. Царю Борису левые парламентские деятели порекомендовали не вмешиваться ни во что и фактически изолировали его от внешнего мира, рекомендовав не покидать пределы дворца, чтобы не провоцировать «возмущения пролетариата». Тридцатитысячная русская армия, расквартированная частями и гарнизонами по всей Болгарии и сохранившая при себе все оружие, кроме артиллерии, вызывала крайние опасения у Стамболийского и его советских кураторов. Они предполагали, что при определенном развитии событий и при отсутствии противодействия закаленной в боях последних лет Русской армии, болгарские монархисты могли легко выбить власть у социалистов и демократов, что и не замедлило случиться впоследствии.
И хотя в примечании к Договору о приеме русских войск в Болгарию, подготовленном совместными усилиями болгарского правительства и генералом-от-кавалерии П.Н. Шатиловым говорилось, что «русские части не могут принимать никакого участия во внутренних делах страны или ее внешних недоразумениях, равно как и не могут быть привлекаемы в таких случаях кем бы то ни было»,
47
гром над болгарскими коммунистами все же не замедлил грянуть. Конечно, этому событию предшествовало множество неприятностей, которые ориентированные на сближение с СССР болгарские левые постарались доставить русскому военному командованию и чинам Русской армии.
Все началось в апреле 1922 года, во время поездки на съезд старших начальников в штаб корпуса Русской армии, располагавшийся в Велико Тырнове. Поезд, в котором ехали на этот съезд генералы Анатолий Владимирович фон Фок, Петр Никитич Буров, Михаил Михайлович Зинкевич, Владимир Константинович Витковский, Михаил Николаевич Ползиков, Владимир Павлович Баркалов, Михаил Алексеевич Пешня, Николай Владимирович Скоблин, Антон Васильевич Туркул, Федор Эмильевич фон Бредов и полковник Евгений Ильич Христофоров, при подъезде к станции Павлекени, потерпел крушение.
Как выяснилось позже, причиной аварии стали развинченные кем-то рельсы. К счастью, никто из русских командиров не пострадал. Менее месяца спустя, в мае 1922 года, в столице страны полиция провела обыск в помещении русского военного представителя полковника Самохвалова, подвергшегося побоям полицейских, отправивших сопротивлявшегося военного в участок. Там же Самохвалов был посажен под арест. Наконец, 12 мая 1922 года болгарские власти арестовали Александра Павловича Кутепова, предварительно вызвав его в помещение военного министерства Болгарии по незначительному поводу. Та же участь ожидала и Павла Николаевича Шатилова, под каким-то предлогом приглашенного к начальнику штаба болгарской армии Топилджикову и там же угодившему под арест.
15 мая 1922 года подразделения болгарской армии оцепили казармы Корниловского полка, расположенные в Горно-Паничереве и прибывшие представители болгарской политической полиции начали череду обысков, продолжившихся на русском военном аптечном складе в Тырнове и корпусном лазарете в Арбанасе. По всем русским военным учреждениям прокатилась волна обысков и арестов, продолжавшихся все лето 1922 года. Всплески насилия по отношению к Русской армии порой доходили до того, что в середине июля того же года болгарские жандармы, напав на ничего не подозревающую группу юнкеров Сергиевского артиллерийского училища, убили одного из них и ранили четверых.
Спустя четыре дня после ареста три арестованных генерала: Кутепов, Шатилов и Вязьмитинов были высланы за пределы Болгарии. Место военного представителя в Болгарии Вязьмитинова занял генерал-лейтенант Иван Алексеевич Ронжин. В конце лета болгарские чиновники потребовали запретить ношение форменной одежды чинами различных русских полков. 31 августа 1922 года, встреченные болгарскими жандармами молодые офицеры Николаевского офицерского училища, возвращавшиеся в казармы в форме, были ими жестоко избиты. В начале сентября 1922 года под домашний арест угодил генерал-лейтенант Владимир Константинович Витковский. Политические репрессии против генералов, офицеров и солдат русской армии в Болгарии набирали силу. Болгарские власти депортировали Витковского, и тому пришлось вынужденно переселиться в соседнюю Сербию. Депортации Витковского предшествовал один примечательный случай. Незадолго до высылки генерала на его имя пришло письмо от некоего офицера по фамилии Щеглов, про которого тому было лишь известно, что этот человек был исключен из рядов Русской армии по решению военно-судебных органов за ряд серьезных проступков. В письме Щеглов настаивал на личной встрече с генералом, в которой ему отказано не было. Владимир Константинович неохотно пригласил своего настойчивого корреспондента для встречи в одну из софийских гостиниц, где сам генерал проживал во время описываемых событий. Витковский вспоминал: «На мой вопрос, какое у него важное дело, Щеглов ответил, что он уполномочен советской властью, предложить мне, как командующему в настоящее время 1-м армейским корпусом, перейти со всем корпусом к ним, причем советская власть гарантирует оставление в неприкосновенности всей организации и состава корпуса, во главе со мною и всеми начальствующими лицами». Не без труда подавив естественное желание тотчас же выгнать возможного провокатора прочь, Владимир Константинович стал подробно расспрашивать Щеглова о том, каким образом советской власти удается распоряжаться настолько свободно в чужой стране, на что тот не без гордости отвечал генералу, что болгарское правительство находится полностью под контролем московских большевиков. В разговоре Щеглов пошел дальше, сообщив Витковскому для придания значимости собственной персоне, что в советском посольстве в Софии уже имеются подробные документы о попытке частей Русской армии свергнуть законное правительство Болгарии, которым незамедлительно будет дан ход по дипломатическим каналам, если Витковский откажется от сотрудничества с большевиками. Генерал сделал вид, что согласился, попросив Щеглова прибыть к нему на следующий день для ознакомления с его окончательным решением. За это время Владимир Константинович надеялся изыскать технические средства официально зафиксировать речи Щеглова и передать их болгарскому полковнику Топилджикову в качестве изобличающих советских агентов сведений. О своем плане Витковский сообщил болгарскому начальнику штаба армии, но хитроумный болгарский полковник, пообещав прислать от себя представителя для тайного прослушивания разговора со Щегловым, этого делать не стал. На следующий день, когда советский парламентер вновь явился к нему в гостиницу, Витковскому пришлось высказать Щеглову возмущение его предательством и, призвать большевистского агента к раскаянию в совершенной измене Белому делу. Осознав, что его разговор с Витковским окончен, Щеглов безмолвно ретировался ни с чем. Впоследствии генерал Витковский сообщил обо всем подробно в своем донесении генералу Врангелю, включив этот эпизод в ход своего повествования о крайне недоброжелательной атмосфере, сложившейся в последнее время в Болгарии по отношению к Русской армии. Что случилось, конечно, не без обоюдных стараний советских органов разведки и болгарских коммунистов. Ознакомившись с донесением Витковского, Главнокомандующий дал поручение профессору А.А. Башмакову подготовить по имевшимся у него изобличительным материалам брошюру. А затем велел перевести ее на французский язык, для издания в качестве иллюстрации подрывной деятельности коммунистического интернационала в Европе. Брошюра эта была позднее использована представителями русской военной эмиграции в ходе их общения с европейскими дипломатами и еще долгое время оставалась весомым аргументом против их доводов об относительной безвредности советской власти для европейских стран. Брошюра эта увидела свет в 1923 году и сразу же стала библиографической редкостью.