Разбойничал на Кавказе…
В 1829-м, в виду (достаточно отдаленном) настоящего боя, на настоящем Кавказе, он напишет:
Мчатся, сшиблись в общем крике…
Посмотрите! каковы?…
Делибаш уже на пике,
А казак без головы.
Воображение Пушкина – выше нашего. Если он каждую милую барышню провожал мысленно до дому, дарил ей цветы и поднимал шарфик, то и нам ничего не остается, как бедному Игорю, мысленно подсаживать его в пролетку под локоток…
Разговор с Пушкиным о Луне – тоже настоящий. «Много толковали о мнимом открытии обитаемости Луны. Пушкин доказывал нелепость этой выдумки, считал ее за дерзкий пуф, каким она впоследствии и оказалась, и подшучивал над легковерием тех, которые падки принимать за наличную монету всякую отважную выдумку. <…> Мало ел за обедом, беспрестанно щипал и клал в рот виноград, который в вазе стоял перед ним… П. сказал, что в Кукольнике жар не поэзии, а лихорадки».
И огромный пароход стоял на улице в Коломне в 1824 году, и туалет был воздвигнут на месте церкви Покрова уже в наше, советское время.
И недостачу пуговицы на хлястике пушкинского сюртука наблюдали в 1836 году.
Или про бороду…
Когда Пушкин возвращается из Болдина с бессмертным «Медным всадником», Киреевский в письме Языкову так свидетельствует об этом: «Когда Пушкин проезжал через Москву, его никто почти не видал. Он никуда не показывался, потому что ехал с бородой, в которой ему хотелось показаться жене».
Так что фраза из отчета нашего безумца Игоря, что Пушкин написал «Медного всадника», «пощипывая отрастающую бородку», также является подлинным, единственно живым свидетельством очевидца об истинных обстоятельствах создания шедевра.
VII. Занавес
– Откуда он денег возьмет?
– Там у них погреба затопило. Можно незаконную бочку за бесценок достать.
– Хозяйственный какой…
– Зато не жадный. Ты бы лучше бы еще свечку хоть одну выделила. Темно совсем стало.
– Свечек, что перьев, на тебя не напасешься. И так гуси все бесхвостые ходют… Я вот вяжу в темноте, и ничего, и ты пиши свое письмо. Или ты не письмо пишешь?
– А ты что вяжешь?
– Секрет пока…
– Вот и у меня секрет. Сам не знаю. То ли «Евгения Онегина» бросить, то ли «Бориса Годунова» начать… Там уже не получается, а здесь еще не получается. Байрона прошел, до Шекспира не дошел. И потоп этот с ума нейдет…
– А ты по-русски пиши. По утрам. И свечек не надо.
– А я по-русски и пишу. Только по утрам холодно. Как Пущин уехал, так согреться не могу.
– Друга никакая печка не заменит.
– Дров жалеешь, свечек жалеешь… меня не жалеешь!
– Именно тебя-то и жалею: как до конца зимы дотянем?
– Потоп этот вовсе не так забавен, как с первого взгляда кажется…
– Что уж тут забавного?
– Увы, моя глава безвременно падет: мой недозрелый гений для славы не свершил возвышенных творений… Я скоро
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Поэт выпил и развеселился.
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.
Няня запевает нежным, надтреснутым голоском. Поэт подпевает.