Уже на склоне лет, вспоминая этот фильм, Николай Афанасьевич будет задавать себе один и тот же вопрос: какая неисчерпаемая сила вела вчерашних школьниц в бой?
«Героизм, жажда подвига? Нет, не то. Скорее всего так: жажда любви и счастья. Но не для себя одних, нет! Для всего нашего народа. Садясь в ничем не защищенные самолеты, борта которых можно было пробить неловким движением локтя, оставляя в нарушение самых строгих инструкций свои парашюты на земле, чтобы взять побольше бомб, они были готовы на все, только бы после войны рождались дети и жили счастливо под мирным небом. Погибали подруги, а они продолжали летать, стиснув зубы и не утирая слез. И бомбили, бомбили, бомбили… Да, они были солдатами. Но при этом оставались женщинами в самом высоком смысле этого слова…
В роли наставника этих очаровательных «ведьм» и пришлось оказаться майору со смешной фамилией Булочкин».
Вот тогда-то Николай Афанасьевич, как он говорил, «без особого труда» научился управлять самолетом «По-2» – «кукурузником». Оказалось, что у него приборов и рукояток было меньше, чем у современной легковой машины. И ему так понравились полеты, что он при каждом удобном случае стремился забраться куда-нибудь на высоту.
– Странное, нереальное ощущение свободного полета! – делился он потом своими впечатлениями. – От него хотелось петь, кричать во весь голос, сходить с ума от счастья, солнца, мира! Петь хотелось и внизу, на земле, перед камерой, настолько хороши и чисты были песни, написанные для этой кинокартины Алексеем Фатьяновым и Василием Соловьевым-Седым.
И бравый майор Булочкин пел: «Махну серебряным тебе крылом», посадив свою машину на минном поле под самым носом противника. Пели и его друзья, отважные летчики-истребители: «тайно женатый» красавец-капитан Кайсаров и богатырской стати старший лейтенант Туча, которому тесны были и гимнастерка, и сами рамки отведенной роли.
Василий Васильевич Меркурьев любил повторять: «Утверждая положительное, способствуешь искоренению отрицательного». И стремился играть свои роли так, чтобы люди, выходя из театра или кинозала, были хотя бы чуточку добрее. Актера он приравнивал к солдату, потому что считал первым условием службы и того и другого дисциплину. И в равной мере на них ложились и физические, и эмоциональные нагрузки. Сам Меркурьев первым давал повод для таких аналогий.
Крючков вспоминал, как в фильме «Звезда», в котором они снимались вместе, Василий Васильевич должен был ползти по заминированному полю. Он полз, а под ним взрывались холостые заряды. Когда дубли отсняли, врачи насчитали у Меркурьева девять ранений. Пусть не тяжелых, но бинты понадобились…
А однажды Николай Афанасьевич был приятно удивлен, увидев на рабочей площадке дочь Мейерхольда Ирину Хольд, ту самую, которая преподавала в студии ТРАМа биомеханику. И был окончательно поражен, когда к бывшей учительнице Крючкова подошел улыбающийся Меркурьев и галантно представил:
– Моя жена.
И, наконец, был взволнован до глубины души, когда узнал о семейном подвиге Ирины Всеволодовны и Василия Васильевича.
Война застала семью Меркурьевых в Ленинграде. К этому времени у них было трое детей, из которых самому младшему исполнился годик. Но вот погибает на фронте брат Василия Васильевича, умирает его жена, и Меркурьевы не раздумывая принимают в свою семью осиротевших ребятишек. А рядом оказывается совсем беспомощная соседка с малышом на руках. Не оставлять же ее в беде… В эвакуацию в Новосибирск приехала семья Меркурьевых из одиннадцати человек! Но чужих в этой семье не было, все свои, одинаково родные и любимые.
Этот фильм близко свел Николая Афанасьевича с необычайно талантливыми, яркими личностями – Алексеем Фатьяновым и Василием Соловьевым-Седым.
– В облике нечто шаляпинское, – таким остался в памяти Крючкова Фатьянов. – И нежная, по-юношески впечатлительная и легкоранимая душа. Вскипал от пустяка и так же быстро отходил. Добрый и красивый, он дожил лишь до сорока лет…
И добавим: все сборники стихов Фатьянова вышли лишь после его кончины. При жизни была издана единственная книжица «Поет гармонь», когда уже известному и любимому в народе поэту исполнилось тридцать шесть лет. А поэт он был от бога.
Как это все случилось,
В какие вечера?
Три года ты мне снилась,
А встретилась вчера,—
в одной этой строфе столько чувства и мысли, что они не могут не заворожить своей лирической обнаженностью даже человека, лишенного поэтического слуха.
А песни Фатьянова и Соловьева-Седого, которые поют герои фильма, вошли в золотой фонд лирической и гражданской песенной лирики: «Мы, друзья, перелетные птицы», «Пора в путь-дорогу», «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат». Их и сейчас поют, спустя более полувека, и не только люди, убеленные сединами, тоскующие об ушедшей молодости. А отдельные строки этих песен стали расхожими музыкальными пословицами и поговорками.
К Соловьеву-Седому Крючков относился с особой симпатией, наверное, не только за его чистый, солнечный талант. В творческой биографии Василия Павловича, так же как и в судьбе самого Крючкова, большую роль сыграл ТРАМ. Только не московский, а ленинградский, музыкальной частью которого заведовал Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Он-то и привлекал к музыкальному оформлению спектаклей наиболее способных студентов консерватории, среди которых оказался и Василий Соловьев, тогда еще не Седой. Этой приставкой, кстати, он обязан своим светлым волосам и отцу, прозвавшему его за эту «масть» Седым.
Василий Павлович был убежден, что музыка часто «делает» фильм, а композитор больше других помогает актеру раскрыть себя в своем герое. И Крючков был полностью с ним согласен.
– Если песня написана тонко, к месту, – говорил он, – попадает прямо в «десятку», если в ней есть место и сильным чувствам, и уму, и благородству – тогда доверие зрителя к актеру будет полным и окончательным. В фильме «Небесный тихоход» все именно так и было. Прекрасная музыка Василия Павловича развивала сюжетную линию, образно рисовала характеры действующих лиц, была, когда требовалось, и нежной, и проникновенной, и бравурной, маршевой, и тревожной, и веселой, и мужественной. Одним словом, именно то, что было надо.
И каково же было изумление артиста, когда газета «Ленинградская правда» грубо, беспардонно раскритиковала композитора и поэта именно за эти песни в статье с характерным заголовком: «Дешевая музыка на пустые слова». В ней Соловьев-Седой обвинялся в том, что он «забыл об общеизвестной функции своего искусства и готов принести в жертву ему дешевую, сомнительного свойства популярность…»
Правда, спустя год после выхода картины на экраны справедливость восторжествует, когда Василий Павлович будет удостоен Государственной премии за цикл песен, среди которых окажется и разгромленная «Пора в путь-дорогу».
Да, кстати, ведь и сам фильм после его демонстрации официальная критика подвергла резкому осуждению: нельзя, мол, так легкомысленно показывать войну. Она приняла праздничную приподнятость и ощущение свободы, которую принесла Победа, за легкомысленность!
В отличие от суровой критики, которая, между прочим, «Антошу Рыбкина» с его «шапкозакидательством» очень даже хвалила, зрителями фильм был принят без всяких оговорок. Им сразу же полюбились три веселых товарища, заключивших «святой мужской союз»: не влюбляться и не жениться до конца войны.
Но хотя они и бравируют своей стойкостью:
Первым делом, первым делом – самолеты.
Ну а девушки? А девушки потом! —
устоять перед девушками не могут – «святой мужской союз» не выдерживает искушений и к концу фильма распадается.
Игра великолепного актерского ансамбля была выше всяких похвал, и фильм с честью выдержал испытание временем.
Второе дыхание
Давно сбросили с себя фронтовики солдатские шинели, но навсегда останется у них память о войне – память, которую сбросить с себя будет уже невозможно. И эта память будет преследовать их до конца дней.
Брестская крепость…
Построенная в девятнадцатом веке как часть системы укреплений на Западе России, она одной из первых приняла на себя мощный удар немецко-фашистских полчищ. В течение месяца ее бессмертный гарнизон сковывал силы целой неприятельской дивизии.
С героями этой крепости, а позже с их потомками, Крючкова связывали самые теплые отношения еще с довоенного времени.
– Впервые я побывал в Бресте, – вспоминал Николай Афанасьевич, – в феврале 1941 года. Тогда я приезжал к пограничникам с картиной «Яков Свердлов».
А спустя почти полвека Николай Афанасьевич получит письмо из Бреста от кружковцев областного Дворца пионеров, в котором, в частности, напишут:
«Вы у нас были четыре раза. Первый раз в 1940 или в 1941 году.
На заставе им. А. Кижеватова указано, что Вы сфотографировались с участниками художественной самодеятельности 24 января 1941 года. В музее же обороны «Брестская крепость-герой» – в феврале 1941 года. Нам это неважно – в каком году. Главное, что Вы были на 9-й заставе, которой командовал в крепости лейтенант А. М. Кижеватов. И еще – Ваше имя связано с первыми кружковцами нашего Дворца пионеров, которому исполняется 1 мая 1990 года пятьдесят лет.
В «Истории Дворца пионеров» записано, что на Фестивале детской художественной самодеятельности в 1940 или 1941 году присутствовали артисты: Николай Крючков, Игорь Ильинский, Борис Чирков, Тамара Ханум, Ирма Яунзем…
После выступления солистов и танцоров детей лейтенанта А. М. Кижеватова, Нюры и Вани Кижеватовых (они первые активные кружковцы), Николай Крючков порывисто встал, поднялся на сцену и поздравил с творческим успехом Нюру и Ваню, произнес речь. В своем выступлении он пророчил большое сценическое будущее этим ребятам. Этому будущему не суждено было осуществиться: в 1942 году кто-то выдал семью Кижеватовых, и она полностью была казнена гитлеровцами».
Руководитель кружка, ветеран погранвойск, майор в отставке приписал в конце:
«Мы все «обрыскали» в Бресте и ничего не нашли в магазинах, кинотеатрах, кинопрокате о Вас из литературы. Очень обидно, что в киосках и книжных магазинах открытки и литература только о молодых артистах кино, а нам надо все знать о ветеранах советского кино.
От себя лично добавлю, что я вырос на образах, созданных на экране Вами и Вашими сверстниками. Спасибо Вам за все».
– Вторая встреча с крепостью, – продолжит свой рассказ Николай Афанасьевич, – или, точнее было бы сказать, с тем, что от нее осталось, произошла через десять с лишним лет, когда киногруппа фильма «Бессмертный гарнизон» приехала сюда на съемки. Декораций тогда строить не пришлось. Мы играли среди развалин.
А в Музее крепости я увидел старую фотографию, сделанную в 41-м на память…
Такая фотография хранится и у вдовы артиста Лидии Николаевны как дорогая реликвия самого кануна войны. Молодой, тридцатилетний, Николай Афанасьевич сидит в окружении еще более молодых пограничников, которые через четыре месяца примут свой первый, а многие и последний, бой. Наверняка перед съемками артист не раз будет всматриваться в их лица, воскрешая в памяти прошлое. И не мог он не бежать по колотому кирпичу босиком, потому что считал унизительным оскорбить эту память ложью.
«Идущий дорогами солдат» – так звали ветераны войны артиста Крючкова. И он честно прошел этот большой, полный трагизма путь вместе со своими героями, одетыми в военную форму рядовых и генералов.
Когда в связи с 60-летием он был награжден министром обороны именным кортиком, маршал Родион Яковлевич Малиновский сказал:
– За свою творческую жизнь, Николай Афанасьевич, вы успели отслужить во всех родах Вооруженных сил.
– Кроме ракетных войск, – уточнил Крючков.
– Ну, у вас все еще впереди, – обнадежил его маршал.
Да и так ли уж важно, в каких родах войск «отслужил» Николай Афанасьевич. В конце концов, не воинские эмблемы определяют характер человека. Герои Крючкова могли служить на корабле, а потом сойти на берег и продолжать воевать в морской пехоте. Но разве от этого ломался их характер, изменялись убеждения, они становились не похожими на себя, прежних? И разве старый моряк Помпей Ефимович («Морской характер»), сменивший черную бескозырку на зеленую солдатскую пилотку, изменил своим жизненным принципам, а немолодой старшина Кухарьков, бросившийся в атаку босиком и в нижней рубашке, освободил себя от воинской присяги? Да ничего подобного.
Каждый из ратных героев Крючкова изначально свято хранил традиции русского воина – быть всегда готовым к подвигу во имя Родины, во имя «светло-светлой» Русской земли. Любовь к земле своих предков, одно из наиболее глубоких чувств, закреплена в русском человеке опытом всей многовековой истории нашего Отечества. И «идущий дорогами солдат» Крючков достойно прожил вместе с ними их ратную жизнь и вместе с ними обрел в памяти людей бессмертие.
– Роли на военную тему, – не раз повторял он, – нельзя лишать драматической силы и выразительности, иначе правда об ожесточенной, изнурительной битве с фашизмом будет неизбежно утрачена. Живя под мирным небом, нельзя забывать об огромной цене, заплаченной за мир нашими отцами и братьями.
Принято считать, что фильм «Бессмертный гарнизон» стал переломным в кинолетописи Отечественной войны. После него изображение войны на экране в черно-белых тонах стало уже неприемлемым. Читатели и зрители хотели знать о войне правду, сколь бы нелицеприятной она ни была. Но когда им показали лицо этой правды, лишенное грима, оно вызвало у многих ужас и нравственное неприятие – слишком оно отличалось от тех подрумяненных стереотипов, к которым они привыкли.
Фильм вышел в 1956 году почти одновременно с публикацией в «Правде» рассказа Михаила Шолохова «Судьба человека», который вызвал шквал гневных, раздраженных писем, обрушившийся на редакцию газеты: как только она могла напечатать этот злопыхательский пасквиль, оскорбляющий память советских воинов, искажающий их светлый образ! Что случилось с Шолоховым, который позволил себе неслыханную дерзость – вывести главным героем одного из военнопленных, которые считались трусами и предателями Родины! Андрей Соколов и в плену ведет себя как последний шкурник, не гнушаясь брать из рук фашистского офицера водку и хлеб! Возмущались в основном фронтовики – для них-то уж все пленные были предателями, независимо от того, при каких обстоятельствах они попали в плен. Это не имело ровно никакого значения. О чем уж тут говорить, если сам Сталин отрекся от собственного сына Якова Джугашвили, попавшего в плен!
И нужно было обладать большим гражданским мужеством художника, чтобы очистить человека от коросты предубеждений и показать его в истинном человеческом обличье со всеми его достоинствами и недостатками. Шолохов писал не о пленном, не о предателе, не об Андрее Соколове – он исследовал судьбу человека, пережившего неимоверные физические и нравственные страдания и сумевшего сохранить в себе все человеческое.
Люди завоевали Победу не в белых перчатках и прошли через войну, истекая кровью и обливаясь потом, смешанным с пороховой гарью. И вот это истинное лицо войны и нужно было теперь выставить на всеобщее обозрение.
А что же Крючков, как он пережил этот «переломный» момент в своем творчестве? Об этом он написал сам:
«Новое время потребовало качественно нового дыхания в искусстве, новой драматургии, новых актерских решений… «нажим» на пафос, героику, романтику военных баталий и прочие атрибуты из творческих арсеналов, не раз апробированные и растиражированные, подлежали списанию в архив. Требовалось иное. Что же?
Вместо лихого кавалерийского наскока – спокойное раздумье, вместо привычных лозунгов и воззваний – убедительные аргументы и доказательства, вместо неизбежного в военных условиях усреднения типажей на «солдат» и «командиров», «своих» и «чужих» требовалось неторопливое и внимательное рассмотрение каждой конкретной судьбы, характера, индивидуальности. Меня как актера все больше и больше привлекали острохарактерные роли, неоднозначные образы, разноплановые персонажи как положительного, так и отрицательного рода.